Фрау Гослер

Прошлой весной ей исполнилось двадцать два года, но обращались к ней не иначе, как фрау Гослер: уже четыре года, как она была женой штандартенфюрера Гослера; она вышла замуж, едва ей минуло восемнадцать: брак организовали родители, которых совсем не беспокоило, что жених был их ровесником. Семьей девушки двигал расчет — Гослер уже тогда был видным членом Рейха, одним из приближенных Вульфа — специалиста по оккультным наукам и другом самого Гитлера. Им двигало желание обзавестись молодой красивой женой, которая стала бы украшением его гостиной и предметом зависти сослуживцев; голубоглазая Ирмалинда, чьи светлые волосы отливали холодным серебром, с лицом ангела и пухлыми губами блудницы идеально подходила для этих целей. Ее отец был простым аптекарем, мать — провинциальной домохозяйкой, чьи родственники-фермеры на каждый праздник привозили им свежий окорок и капусту. С Гослером отец был знаком еще со студенчества, когда-то они вместе ходили на заседания НСДАП, одними из первых вступили в партию, однако герру Пройсу не доставало ни упорства, ни целеустремленности в то время, как Гослер взмыл вверх ракетой, пробивая себе дорогу к звездам нацистской Германии. За спиной у него было три распавшихся брака, не до конца вылеченная зависимость от опиума, два покушения, оставившие шрамы от осколков и картечи, и любовница, пылкая итальянка, покончившая с собой, когда Гослер бросил ее. Но для отца Ирмалинды, герра Пройса, все это было таким незначительным по сравнению с квартирой в Берлине, небольшой виллой под Магдебургом и положением в нацистском обществе: Гослера принимали у себя и Борманы, и Геббельсы, и Геринги, геггинггруппенфюрер Вульф здоровался с ним за руку, и золоченый портсигар, инкрустированный гранатами и горным хрусталем, из которого Гослер доставал сигареты небрежно, будто из обычной пачки, решили судьбу Ирмалинды. Ее мнения, конечно же, никто не спрашивал. Мать была в восторге от столь перспективного брака, герр Пройс расхваливал дочь, словно товар, кусок мяса на прилавке. Гослеру льстило такое внимание; ему хотелось покрасоваться перед другими офицерами, если не портсигаром и новыми часами с гравировкой, то женой; еще он хотел детей — в предыдущих браках не было ничего, кроме выкидышей, слез, взаимных упреков и обид. А Ирмалинда же твердо решила, что не будет от него рожать, едва ее только представили Гослеру. У будущей фрау были свои соображения на этот брак. Муж звал ее Ирмой, как и родители; иногда, если пребывал в хорошем настроении, называл ее кошечкой и ласточкой, дарил шляпки и жемчуга, водил в театры, но, будучи в дурном расположении духа, звал не иначе, как змеей, гадюкой, гадиной, мог кричать на нее, лупя ладонью по столу, а однажды даже ударил: шлепнул по щеке рукой, чуть не ткнув зажатой в пальцах тлеющей сигаретой в глаз молодой жене. Ирмалинда тогда ничего не сказала, не заплакала, не бросилась звонить матери — просто молча удалилась в спальню. На следующий день, мучимый виной, Гослер подарил супруге песцовую пелерину, а еще через два дня он слег от рези в животе, причину которой не смог установить даже доктор Менгеле, приглашенный на осмотр. Фройлян Батори пришла вместе с отцом навестить больного. Их знакомство с фрау Гослер ограничивалось короткими встречами на официальных мероприятиях, куда Ирмалинда сопровождала мужа, а фройлян Менгеле — отца. Они не заходили дальше пустых любезностей, однако Батори казалось, что фрау Гослер — куда интереснее и опаснее, чем образцовая арийская жена. В те дни Батори еще не называли Бутчересс, но от нее не скрылся ледяной взгляд Ирмалинды и тень ухмылки на губах, которые фрау Ирмалинда прятала за вуалью слез и трагичным заламыванием рук. Отец и Гослер ничего не замечали — мужчины, что с них взять, — а Батори с понимающей улыбкой кивнула фрау Гослер, своей ровеснице, но казавшейся еще моложе, несмотря на чопорный наряд: черная юбка и белая блузка с широкими рукавами, но узкими манжетами. Грудь согревала массивная камея, в ушах блестели аквамарины, а тонкие длинные пальцы и изящные ладони будто были созданы для того, чтобы вдавливать в лицо Гослера подушку до тех пор, пока он не задохнется. — Черный вам будет к лицу, — с намеком промолвила Батори, взяв фрау Гослер за руку; кожа была гладкой и прохладной, словно шелк, витье вен проступало причудливым узором, а ногти были заостренными, и фройлян Менгеле тот час же представила, как фрау Гослер запускает их в лицо супруга, сдирая кожу. Батори большим пальцем ласкала центральную впадинку на ладони фрау Гослер, чувствуя ее волнительную дрожь. Она не казалась смущенной и испуганной, лишь задумчивой и немного печальной; коротко и обреченно вздохнув, она взмахнула ресницами, поднимая взгляд, и фройлян Менгеле словно ударил в лицо порыв зимнего ветра. На полных губах, обещающих грех, расцвела улыбка, острая, как приставленная к горлу бритва. — В самом деле? А мама говорила мне, что в черном я будто монашка. Да и Густаву не нравится — он считает этот цвет слишком мрачным для меня, — фрау Гослер пожала плечами, — но в любом случае — для черного пока не сезон. — Вздор! Черный уместен всегда. Особенно, — Батори возвела глаза к потолку: на втором этаже ее отец до сих пор занимался с больным, — если случай подходящий. — У меня есть черный бархат. Как раз для особых торжественных случаев, — фрау Гослер мелодично рассмеялась, совсем не как жена, которая вне себя от тревоги за захворавшего мужа. Батори это не удивило: Гослер — напыщенная скотина, от которого сбежали уже три жены; четвертая супруга, молодая, с северно-белокурыми волосами и голубым льдом в глазах, могла оказаться для Гослера последней. Кто сказал, что брак обязывал женщину терпеть выходки этой свиньи? — Надеюсь когда-нибудь увидеть вас в нем. Или же без него, — произнесла Батори, наслаждаясь удивлением в округлившихся глазах фрау Гослер; губы изумленно приоткрылись, щеки залило барбарисовым румянцем, а грудь томительно приподнялась на вздохе и медленно опустилась на выдохи; ноги, тонкие, стройные, как у антилопы, взволновано застучали каблучками по полу. — Я смутила вас. Прошу прощения, фрау Гослер, — в голосе Батори не было раскаяния, только едкая насмешка. Она знала мужчин, но предпочитала женщин, однако немногие были готовы к более близкому знакомству; часто все сводилось к шуткам, несмешным и донельзя неловким, чего фройлян Менгеле терпеть не могла — тогда девушка теряла для нее всю привлекательность; мямля и рохля, не способная сказать о своих чувствах твердо, только и могла быть погоняемой овцой. Фрау Гослер казалась Батори… интересной, несмотря на замужество, но ее жеманство, которое Батори уже сотню раз наблюдала в беседах между мужчиной и женщиной, было откровенно раздражающим. Фройлян Менгеле не любила тратить время и силы на подобное — она просто брала то, что ей нравилось, и не важно, мужчина то или женщина, должность отцовского ассистента или же материал, желательно живой, для опытов. Батори хотела фрау Гослер, как голодный — стоящее на витрине пирожное, но сейчас во рту поселилась оскомина от чрезмерной сладости, будто бы она за раз съела горсть конфет. — Ну, что вы, фройлян Менгеле, не стоит извиняться. Я буду рада показать вам свой бархат, — промолвила фрау Гослер тоном радушной хозяйки; поднимаясь, она разгладила юбку на бедрах, и взгляд Батори невольно потянулся за ее руками, повторяя контуры женского тела. У фрау Гослер была рюмочно-тонкая талия, полная грудь, округлые бедра — тело, созданное не природой, а сладострастным скульптором. Батори как ученого всегда увлекали патологии и аномалии, но пропорции и правильность черт фрау Гослер не смогли оставить ее равнодушной. Возможно, под одеждой и кожей таился какой-нибудь дефект, не заметный глазу; представив фрау Гослер распластанной на цинковом столе, послушной, нетерпеливой, готовой раскрыть все свои секреты, Батори ощутила трепет в животе. — В гимназии мы с подругами часто менялись нарядами, — тон фрау Гослер был слишком беззаботным для обеспокоенной жены, — но с бархатом я, пожалуй, буду жадиной. Я просто влюбилась, увидев его. — Наверное, точно так же было и у вас с мужем, — язвительно предположила Батори, и фрау Гослер засмеялась будто хорошей шутке. Приведя гостью в свою дорого обставленную спальню — фройлян Менгеле невольно отметила, что у каждого из супругов отдельная комната, — она плотно прикрыла за ними дверь. Батори села на постель, смяв переливчатое покрывало с тисненым цветочным узором; от непонятного предвкушения у нее пересохло во рту. Вероятно, фрау Гослер просто покажет свое обожаемое платье, которое ей не терпится надеть на похороны мужа, однако намерения фрау стали кристально ясны, когда она подошла к Батори и с извиняющейся улыбкой и взглядом коварным и искушающим повернулась к ней спиной. — Вы не поможете, фройлян? Кажется, замок немного заело… Вместо ответа Батори по-мужски грубо задрала на ней юбку; фрау Гослер, широко разведя колени, оседлала бедра Батори и, вжавшись спиной в ее грудь, откинула голову девушке на плечо. — Этим вы тоже занимались в гимназии с подругами? — спросила Батори, задевая губами мочку уха, блестящую аквамариновой серьгой. Фрау Гослер судорожно вздохнула, потираясь задом о ее бедра, и с тихим вскриком сжала колени, когда фройлян Менгеле запустила руку ей между ног. У них было мало времени — доктор мог в любой момент оставить больного и потребовать разговора с его женой, — и Батори решила ограничиться поцелуем. Вдавив пальцы в промежность фрау Гослер, не проникая, не сдвигая белья, она мягко прихватила губами верхнюю губу девушки, затем облизнула нижнюю, словно карамель, размазывая помаду. Фрау Гослер, обхватив ее за шею, со стоном приоткрыла рот, и ее язык несмелым молодым ростком потянулся навстречу кривящимся в голодной усмешке губам Батори. — Ваше образование в некоторых областях просто поражает, фрау Гослер. — О, у меня большой опыт. Если хотите, могу даже предоставить рекомендации, — она развратно вжималась ягодицами в бедра Менгеле, такая горячая и изголодавшаяся. Должно быть, мужу не доставало сил на аппетиты молодой жены, подумала Батори с неожиданной злостью. Грубое самовлюбленное животное, успевшее отравить жизнь трем женщинам до нее; наличие молодой жены не мешало Гослеру увиваться за секретаршами и санитарками. Свинья, взорвалось в сознании Батори, целующей его жену; фрау Гослер позволила бы ей и больше поцелуев, если бы в коридоре не скрипнула, отворяясь, дверь. Девушка вскочила, вырываясь из объятий Батори, и принялась лихорадочно одергивать юбку; кожа вокруг рта у нее была красной от размазанной помады, губы — влажно блестящими и припухлыми, а глаза блестели, как после бокала шампанского. Фройлян Менгеле и сама чувствовала себя измученной жаждой, у которой отняли воду после первого же глотка, и в этом тоже была вина Гослера. Что ему стоило умереть? Тогда бы Батори с удовольствием утешила бы его вдову, а так ей приходилось выслушивать слащавые благодарности фрау Гослер, коими она осыпала доктора Менгеле. — Густав точно поправится? — спрашивала она в десятый раз, провожая доктора и его дочь; на Батори она даже не смотрела, но то и дело облизывала губы; по ее чулку поползла стрелка, она шла от колена вниз, к щиколотке, но, кажется, никто, кроме фройлян Менгеле этого не заметил. — Он должен строго соблюдать постельный режим и принимать все выписанные препараты, — Йозеф Менгеле сокрушенно вздохнул, — боюсь, вам предстоит нелегкое дело, фрау Гослер — наш Густав крайне сложный пациент. — Не волнуйтесь, доктор, я сумею с ним справиться, — когда фрау Гослер повернулась к Батори, ее скулы порозовели облаками на рассвете. — Рада, что вы нас навестили, фройлян Менгеле. Надеюсь, мы еще увидимся. — Непременно, — хмыкнула Батори, отчаянно жалея, что не может поцеловать ее прямо здесь, при отце и немолодой горничной. Это было бы забавно. — Прошу, называйте меня Батори. Мы же подруги, верно? — Ну, конечно! — радостно всплеснула руками девушка с выражением лица, как у легкомысленной пастушки на холсте, но взглядом циничным и алчно потемневшим. — Тогда вы называйте меня Линдой. — Линой? — переспросила Батори, наморщив лоб. Фрау Гослер со смехом кивнула, подтверждая: — Линой. Позже она призналась, что никто, кроме Батори Менгеле, не звал ее Линой. Они встретились спустя неделю, когда Гослер окончательно оправился от своего недуга, и фрау Гослер решила посетить доктора, который, судя по ее пылкому заявлению, спас ее мужу жизнь. В подарок она принесла бутылку красного вина и коробку шоколадных пирожных, которые подали тут же вместе с кофе; Йозефа Менгеле не было дома — доктор отсутствовал по делам Рейха, — и фрау Гослер — Лину — встретила его дочь. В тот день им было некуда спешить, времени с лихвой хватало на поцелуи и не только. — Я все думала, стоит ли приходить с цветами, — лукаво улыбаясь, призналась Лина, нагая и расслабленная, лежа на сбившихся простынях в постели Батори. Она обнимала подушку, вжимаясь щекой в уголок; когда девушка подняла голову, на щеке у нее остались следы от шва и складок. Батори курила, вытянувшись рядом; белесый дым, завиваясь сказочным бобовым стеблем, поднимался к потолку. Лениво щурясь, Менгеле протянула руку и принялась разглаживать вмятины на коже Лины. — Я люблю розы. Красные или черные, но только не белые — от них несет лицемерием. — В самом деле? — удивилась Лина; поймав запястье Батори, она принялась зацеловывать ее пальцы. Ладонь Менгеле раскрылась перед ней, подобно цветку лилии, подставляя ее губам ладонь. От рук Батори всегда пахло чем-то горьким, химическим; перчатки не спасали, мыло было не в состоянии прогнать запах. — Невинность просто раздражающе скучна, — призналась Батори; бросив тлеющий окурок в пепельницу, она подвинулась поближе к девушке и провела ладонью вдоль изящной дуги ее спины. Было приятно ощущать под пальцами ровные лопатки, мягкий персиковый пушок на пояснице, гладкие округлые ягодицы, по которым хотелось шлепнуть, с силой, с оттяжкой, чтобы на алебастровой коже остался след от ладони, но уже через мгновение Батори захотелось неспешных, тягучих ласк. В Ирмалинде Гослер было столько нерастраченного пыла, столько страсти, которую она утаивала от нелюбимого, навязанного мужа, что во рту пересыхало от возбуждения и злости: она ведь могла отказаться выходить за него. Могла сбежать, попытаться жить самостоятельно, но вместо этого пошла, покорная, как корова на бойню, под венец с Гослером, и то, что сейчас она лежала в постели с Батори, лобзая ее ладонь, не меняло того, что Лина была женой Гослера. — Я была практически невинной, когда выходила замуж, но муж быстро меня от этого излечил, — цинично прищурилась Лина, — в первые несколько месяцев после свадьбы было особенно тяжело. — Тогда я удивлена, что ты так долго его терпишь, — Батори вырвала руку из пальцев Ирмалинды, выведенная из себя разговором об ее муже. Меньше всего ей хотелось сейчас думать о Гослере, к которому Лине рано или поздно придется вернуться. — Я просто знаю, как с ним управляться, — девушка перевернулась на спину и сладко потянулась, выгибая спину, — он как старый пес: больше лает, но иногда может укусить. И тогда взбесившееся животное нужно приструнить как можно скорее, пока он не возомнил, что ему все дозволено. — Звучит просто увлекательно, — проворчала Батори, — впору писать книгу о залоге успешного брака. — Не нужно сердиться, — попросила Лина, играя с собственными волосами, — не будь я замужем и не заболей мой муж, мы бы с тобой никогда не встретились. — Не думаю, что потеря была бы так уж и велика, — заметила Менгеле нарочито равнодушно в мимолетном желании побольнее уколоть фрау Гослер. Батори была скорее увлечена, чем влюблена в Лину: красивая жена офицера была для нее сродни дорогому украшению, которое хотелось украсть; дураку Гослеру явно невдомек, что его жена изменяла ему с дочерью Йозефа Менгеле. Это казалось Батори забавным. В себе она видела спасение, которое искала Ирмалинда, убежище от тягостного брака, и Менгеле логично полагала, что она была не единственной отдушиной фрау Гослер. С кем она еще была близка? И догадывался ли Гослер о предпочтениях своей жены? Впрочем, Батори это не слишком волновало: Гослер никогда не был достаточно интересным объектом для изучений. Лина, обиженно поджав губы, села на постели; волосы окутали ее плечи серебристым плащом. — Вот как? Так, может быть, мне уйти? — Не смею вас задерживать, фрау Гослер. Только постарайтесь ничего не забыть — мы же не хотим, чтобы у вашего супруга возникли подозрения, не так ли? — ехидно осведомилась Батори, вновь закуривая; вся томная расслабленность Ирмалинды испарилась в тот же момент; она вскочила, презрительно отбросив запутавшееся в ногах одеяло, и Менгеле взалюбовалась ямочками у нее на пояснице, над самыми ягодицами; будто следы от ее собственных пальцев. Лина — теперь уже фрау Гослер, — разъяренно хватала чулки, бюстгальтер, платье, у которого в порыве вырвали молнию; ей недоставало одной сережки, потерявшейся где-то среди простыней, а один чулок был порван. Батори насмешливо следила за ее яростными сборами; когда Ирмалинда, презрев белье, принялась сердито натягивать платье на голое тело, фройлян Менгеле поднялась, зажимая в зубах сигарету. — Ты суетишься как хомяк, — изрекла она; Лина в ответ капризно дернула плечом, просовывая дрожащие от негодования руки в узкие рукава. — Перестань, пока ты окончательно не испортила платье. Иначе тебе придется возвращаться к своему мужу голышом. Вряд ли он это оценит — мужчины проявляют крайнюю щепетильность в этом вопросе. Их самих, как ни странно, она не касается. — А тебе не все ли равно? — рассерженной кошкой ощетинилась Лина, выгибая от ярости спину. В ее глазах стыл холод, губы зло кривились, но что-то в ее лице было такое трогательное и беззащитное, как у ребенка, упустившего свой воздушный шарик. Батори одновременно тянуло рассмеяться и обнять фрау Гослер, которая наверняка будет сопротивляться сильнее бешеной лисы. — Чувства твоего мужа мне глубоко безразличны, но, признаться, мне понравилось наставлять ему рога. Теперь его совсем не отличить от козла. — Кто же тогда я, раз мой муж козел? И кто тогда ты? — взгляд Ирмалинды хлестал точно плеть, но ее злость только больше развеселила Батори. — Я бы сказала, что вы большая негодница, фрау Гослер. Ведете себя очень скверно, — Менгеле, подойдя к девушке со спины, запустила пальцы ей в волосы, свободная рука лозой обвилась вокруг талии. Лина дернулась лаской, угодившей в капкан, зашипела, когда Батори потянула ее за волосы, подставляя ее белую шею своим губам. Менгеле влажно лизнула обнаженное горло; кожа на вкус сластила, словно сахарная вата. — Отпусти! Иначе!.. — Иначе — что? Пожалуешься мужу? — Батори хотелось укусить, запустить зубы прямо в нежную шею Ирмалинды, чтобы кровь брызнула на язык, а девушка в ее руках забилась, заходясь от крика. У фройлян Менгеле пока не было возможности принимать кровавые ванны, подобно ее предку, Кровавой графине, но как только ее переведут в лабораторию при лагере «Головы смерти», то широта возможностей раскроется перед ней во всем великолепии. Тогда она станет куда большим, чем просто дочь Йозефа Менгеле. — Бедная фрау Гослер, — Батори прикусила кожу на изгибе шеи Лины передними зубами, немного, но с силой оттягивая, так, что девушка тонко взвизгнула от боли. — Вы так страдали в браке, что отдались буквально первой встречной. — Отдалась?! — прошипела возмущенная Ирмалинда. — А кто задрал на мне юбку, когда я всего-навсего попросила помочь с замком?! — Так что же… молнию и в самом деле тогда заело? — притворно изумилась фройлян Менгеле, теснее прижимаясь к взвывшей от обиды Лине. — Но ведь это еще не повод усаживаться ко мне на колени, правда? Особенно, когда в соседней комнате лежал твой больной муж. — Тебя это тоже не слишком останавливало! — Мужчина никогда меня не остановит. Этим мы с тобой и отличаемся, — Батори, ухватив лицо фрау Гослер за подбородок, прижалась щекой к ее скуле. — Я их беру и выжимаю досуха, заставляю отдать мне все до капли, а после — выбрасываю этот ни на что не годный мусор. А тебе нравится быть женой видного человека, офицера, хоть ты и терпеть не можешь своего мужа. — Куда удобнее быть вдовой героя войны, чем просто штандартенфюрера, — фыркнула Лина, — зачем упускать то, что само шло ко мне в руки? Отец надеялся подложить меня под Гослера и самому пожинать плоды этого брака, но в таком случае ему самому стоило выходить за него замуж! — Уверена, это бы разбило сердце твоей матери, — обронила Батори; сложно было не презирать родителей Ирмалинды, сосватавших ее за старика. Фрау Пройс даже не попыталась заступиться за дочь; Лина их дитя или ягненок, выставленный на ярмарке?! Если бы Йозеф Менгеле задумал провернуть такое с собственным ребенком, Батори бы очень быстро стала сиротой. — Густав не воздержан в вине и в сигаретах, а его тяга к опиуму и морфию рано или поздно его добьют, если, конечно, машина войны не раздавит его раньше. — Что же, сидите и ждите, раз вам так угодно, фрау Гослер. Но я была о вас куда лучшего мнения. — Аналогично, фройлян Менгеле. Никогда бы не подумала, что вы воспользуется слабостью женщины, чей муж занемог. — Никогда бы не подумала, что женщина, чей муж занемог, обладает столь разнузданной натурой. С Гослером ты такая же пылкая? Или просто лежишь под ним, надеясь, что все поскорее закончится? Я слышала, что с ним это все равно, что гладить черепаху. Не удивительно, что ты ищешь развлечений на стороне. — Я не считаю это развлечением. Скорее, небольшой прогулкой. Что-то сродни верховой езде. — Приятно было составить вам компанию на этих скачках, фрау Гослер, — хохотнула Батори, отпуская девушку, которая за разговором, кажется, успела забыть, что собиралась уходить. — Скоро меня переводят — я стану ведущим исследователем в «Головах смерти». Буду рада… проехаться с вами еще раз. — Ничего не могу обещать, фройлян Менгеле, — у меня ведь муж может заболеть, — ядовито бросила Ирмалинда, рассмешив Батори. Можно подумать, что кому-то из них это помешает.