Peccata capitalia

В тихий осенний вечер в кофейне у Христофера, названия которой то ли не было вовсе, то ли никто не мог его запомнить, стало удивительно пусто. Столики стояли чистенькие, накрытые белыми скатертками, и Христофер нетерпеливо ожидал, что сейчас ворвется какой-нибудь суетной студент или умаявшийся офисный доходяга… Но было тихо, колокольчик не перезванивал серебряно над дверью, даже на улице редко когда пробегал случайный прохожий. Ветер ревел и перебрасывал, пригоршнями пересыпая, сухие рыжие листья. Небо свинцово набухало. Готовился пролиться дождь. Внутри было по-летнему тепло и светло. Новая люстра рассыпала блики по углам, на ней по центру висела маленькая деревянная птичка с распахнутыми крыльями, обещающая кофейне счастье. Таких делала одна из постоянных посетительниц, принесла в Йоль — от ее даров Христофер и не подумал отказаться. Со стен смотрели картины: нарисованные его рукой лица, пейзажи и городские мосты и арки — во всем Христофер рассматривал что-то прекрасное. Играла скрипка; сегодня он решил немного изменить вкусу и вместо привычного Чайковского выбрал скрипача Дьявола, несравненного Паганини. Скрипка взвизгивала — как сказал его постоянный посетитель, тая улыбку, «немножко нервно». Сам хозяин, Христофер, всегда стоявший на месте бариста, критически осмотрел доску, где он мелками расписывал цены, оглянулся, почесал в затылке, растрепывая пучок длинных волос, взял в тонкие пальцы мелки, и в пустом углу уселся беленький щенок, который, казалось, вот-вот завиляет хвостом, — Христофер довольно похмыкал. Он оглянулся на часы. Работала кофейня до позднего вечера, однако проводить время в одиночестве не хотелось. — Добрый человек, можно еще кофе? — позвали его от столика в углу — единственного, что оказался занят. Там сидел тот самый знаток грохочущей поэзии Серебряного века, оценивший выбор музыки. Христофер фыркнул, зыркнул исподлобья на звавшего его беса. Тот радостно, шкодливо ухмылялся, прекрасно зная, как Христофера выводит из себя это обращение. Бес был темноволосый, растрепанный, с обсидиановыми рожками, в потертой косухе и берцах, шального и разбойного вида, словно бы он вывалился в кофейню сразу после разгульного рок-концерта. Рядом с ним сидел второй гость, обманчиво тонкий, по-мальчишечьи хрупкий — с хвостиком льняных волос, худым лицом, серьезным серо-голубым взглядом; он что-то вдохновенно строчил на салфетке и не уследил за разговором… — В этой кофейне так не говорят, молодой человек, — проворчал Христофер. — А если не запомните это, придется гнать вас отсюда поганым веником. Указанный лохматый веник гордо стоял в углу, прислоненный к кадке с небольшой пальмочкой, которую Христофер зачем-то купил. Для интерьера. — Не говорят… И матом не ругаются, — печально согласился бес. — Какие вежливые, страшно подумать! Но все-таки кофе у вас вкусный, так что приходится смиряться — а что делать… Его бодрая болтовня лилась, не останавливаясь, и Христофер улыбнулся, все-таки сделал второй эспрессо, принес и присел к ним за столик, без особых сожалений оставив рабочее место. Погладил лежавшего рядом черного адского пса — в нарисованном щенке можно было угадать его черты. Мягкая шелковистая шерсть проскальзывала сквозь пальцы, вишневые глаза сонно следили за рукой Христофера; он тыкался в запястье мокрым носом. — Как-то непривычно малолюдно, — пожаловался второй, сидевший рядом с бесом. Он тоже пил черный кофе, но делал это как приличный человек: смакуя, понемногу отпивая из белой чашечки. Христофер никогда не добавлял ему сахар. — Неудачный день? Наверное, просто из-за погоды никому не хочется выползать на улицу… — Быть может… — туманно согласился Христофер. Они были давними его посетителями. Громкий Влад Войцек и спокойный, как невская вода, Ян Войцек-Зарницкий, оба инквизиторы, и их служебный пес Джек, который сейчас придвинулся и положил голову Христоферу на колени, умильно поскуливая. Пушистый хвост бил по полу. Хозяева его шушукались, обсуждая какое-то запутанное дело: стол устилали обрывки тетрадных листов с пометками, распечатки, неприглядные фотографии… Христофер выбрал одну, где была изображена миловидная девушка с отметинами черных рук на тонкой шее, и печально вздохнул. Когда-то к нему в кофейню ворвался дух, потребовал кофе немедленно — и возразить ему не получилось, хотя Христофер не терпел у себя вопящих наглецов. Как выяснилось после, кофе просил Ян, который без стаканчика покрепче не мог нормально проснуться, а в тот раз у них было одно сложное дело… На следующий день они пришли вдвоем, да так и зачастили, потом однажды привели Джека, и пес был до того вежливый и мирный, что Христофер без всяких вопросов позволил ему остаться и налил миску молока за счет заведения. В один солнечный денек Влад явился не призраком, а бесом с парой остреньких рожек (Христофер знал, что для такого возвращения в мир живых нужно личное проклятие Дьявола, но нимало не удивился) и уже не наблюдал за кофейничающим напарником, сам пробовал — к фраппе он особенно пристрастился. И к ирландскому кофе, конечно. С год назад они пришли с парой серебряных колец, какие-то особо воодушевленные, но Влад честно предупредил, что смертельно обидится, если Христофер намалюет им сердечки на кофе. Христофер очень старался. Они сдружились неожиданно, хотя нигде за пределами кофейни не пересекались, если только не случайно сталкивались на улице: Петербург — все-таки не такой большой город, как многие полагали. В кофейне любили истории, сам Христофер коллекционировал их, запоминал, чтобы потом однажды пересказать какому-нибудь отчаявшемуся человеку или нелюдю, пришедшему за советом. У инквизиторов рассказы бывали скорее страшными и печальными, но Христофер слушал их с особым вниманием. — Славная у вас работа, — обычно говорил он. — Творить справедливость. Но такая тоскливая, что выть хочется: разве не жутко смотреть на человеческие страдания? Потом на душе так и скребет, так и мучается что-то. Не зная, что и ответить, они пили кофе и грелись — даже если на улице была палящая жара, в кофейне всегда царило какое-то особое тепло. Пахло сладко, но не душно, не приторно, как от засахаренной пастилы. Скорее — ладаном. — Я давно вас не видел, трудный выдался месяц? — спросил Христофер, поглаживая Джека по мягким ушам, прижатым к голове. — Да, Ирма замотала, — отмахнулся Влад, но не стал жаловаться на начальство. — Мы ведь не можем достать ей преступника из-под земли… Лучше не будем об этом, а то я точно стану ругаться. Ты вот что скажи! — воскликнул он. — Мы тут с инквизиторством поспорили: зачем человечеству прощать было грехи, если оно с лихвой заработало новых за две тысячи лет? Какой смысл? Каждый день мы видим грешников — да и мы сами, наверно, тоже к ним относимся. Просто потому что человек жить иначе не умеет. И как его перековать? Нас веками страшили Адом — но вот он, Ад, теперь мы живем с демонами бок о бок, они предложили дружбу и оказались очень даже милыми созданиями. Я и сам бес с рогами, проклятие отхватил. Мы выдумали себе ужасы Преисподней, потому что боялись и стыдились собственного греха. А прекратить грешить все равно не могли. Так, может, грех — вполне естественное состояние человеческой души? Смущенный Ян дернул его за рукав кожанки, шикнул: «Ну зачем ты…» Стало тихо, только играла скрипка старого грешника Паганини, когда-то заложившего душу — как и те, кто сидел перед Христофером. Он огладил аккуратную бородку. — А вы думаете, все грешники должны быть наказаны? — задумчиво спросил Христофер. — Это и есть наша работа — нести воздаяние, — невесело улыбнулся Ян. — Инквизиция сама замаливает вину за Средневековье, вот почему мы защищаем нечисть от людей, а людей — от нечисти. Я предпочитаю считать, что мы арестовываем не из-за эфемерного понятия греха, а из-за нарушения закона… — Не получится иначе бороться с грехами, кроме как наказывая, — встрял Влад, прервав размышления о законе и справедливости. Аккуратно взявшись за ручку чашечки, Ян снова отхлебнул кофе и довольно прижмурился. — Чем дольше живу на свете, тем чаще думаю, что люди понимают страх куда лучше слов… А если бы не было закона… ну, понятно, нам нечем было бы зарабатывать на кофе. Но все-таки и грешников стало бы куда больше. Потому что им боязно — украдут они, убьют, а наутро мы явимся к ним на порог. — Так уж наутро, — тоскливо поддел Ян, кивая на их бумажки, рассыпанные по столу. — А как же гражданский долг? Добродетель? — Ты идеалист, инквизиторство. Только страх. Это понимают и те, кто пишет законы, и священники понимали тоже. Религия — это террор. Христофер не вмешивался в их перепалку, с улыбкой наблюдая, как они оживились. Особое удовольствие ему доставляло смотреть на тех, кто в споре старались не глупо рассориться или задеть собеседника побольнее и пообиднее, а видели друг в друге равных. — Не за все проступки нужно сжигать на костре, — поспорил тем временем Ян. — Или отправлять за решетку. И не каждый проступок наказуем по закону — значит, не всякий так страшен? Здесь нельзя говорить общо, грех греху рознь. Мы рассматриваем эту… модель коня в вакууме. — Сферического? — строго уточнил Влад. — Несомненно, — отмахнулся Ян. Рассмеялся, потрепав его по волосам. — Но здесь не получится упрощать. Каждое дело изучают отдельно, а мы своими философствованиями спорим с правовой системой. — Вот всегда у него так, — сокрушенно вздохнул Влад. — Рога у меня, а упрямый баран все-таки Янек. И увернулся, не давая ткнуть себя под ребра. Впрочем, Ян точно рассчитывал, чтобы он не пострадал, ласково скалясь. — Ладно, есть маленькие грехи. Вот я, допустим, ругаюсь — это как бы плохо, — продолжил Влад. — Однако ж несправедливо будет вырывать за это язык. Я и умные вещи говорю иногда! Могу стихотворение прочитать! С этим у нас сомнений нет. Знаю! — вдруг возликовал он, и Христофер понял: Влад придумал нечто презанятное. — А вот рассмотрим семь главных — так и поглядим, насколько люди грешны и насколько заслуживают своих наказаний, а? Что скажешь, добрый человек? Найдется у нас пара запутанных рассказов, а ты послушаешь, посмотришь. Рассудишь. — Все семь? — переспросил Христофер. Но в кофейне было пусто, он скучал, а инквизиторы всегда припрятывали для него увлекательный рассказ. — Это будет долгий вечер… Да не пришло еще время Страшного Суда — и не придет вовсе. Что ж, я согласен взвесить грехи человеческие! — проникнувшись их весельем, завил он. — Подождите, сейчас я сделаю еще кофе… — С виски, Иса! — лихо окликнул его Влад. — Я считаю, хороший кофе должен гореть. Пока Христофер умело смешивал кофе с алкоголем, насвистывая в такт нервной скрипке, инквизиторы нетерпеливо перебирали дела, вспоминая те, что лучше всего можно было приложить к идее о семи главных грехах, и шумно решали, с чего бы начать…