Strawberry fields

      Пол разлёгся в тени ветвистого дерева, прямо на траве, уставший от палящего солнца. А ещё уставший от ожидания. Было ужасно скучно, и он томительно ждал какого-то чуда. Ну, знаете, может, он сейчас вздремнёт, и во сне к нему придёт мелодия, как иногда бывало с ним. Кругом цвела весна, и в его большом саду появились одуванчики. Сорняки, по сути, но губить их было жалко. Пол срывает один такой, с жёлтой головкой, и приставляет его к небу, словно примеряя, как тот смотрелся бы вместо солнца. Вдруг весь вид ему закрывает белобрысая мордашка пушистого зверька, который нагло хватает одуванчик прямо из рук. Маккартни удивляется, во все глаза глядя на белого кролика, который тем временем довольно поедает зелёный стебель цветочка. Он замирает, боясь спугнуть животное, и аккуратно тянет к нему руку, чтобы потрогать за шёрстку. Но юркий зверёк тут же трогается с места, сиганув назад, и Пол вскакивает за ним следом. Белая шерсть ярко контрастирует с зелёным полотном луга, так что он чётко видит свою цель, но кролик оказывается проворным и быстрым, так что поймать его — задача не из лёгких. Полу предстояло догнать животное, которое веками убегало от точно таких же больших и опасных существ, этот инстинкт в нём взрастила эволюция с незапамятных времен, а парень таким качеством похвастаться не мог. Но он не сдаётся и дальше бежит за кроликом, не замечая, как всё больше отдаляется от дома, сада, от знакомой поляны.       Вскоре трава под ногами становится выше, а потом и вовсе сменяется лесной чащей. Пол бежит, огибая деревья, но совсем отстаёт от кролика и вскоре останавливается для передышки. Он находится посреди небольшой поляны, которая кажется ему островком, окружённым высокими деревьями.        — Устала, девочка? — голос, возникший буквально из ниоткуда, заставляет резко обернуться. — Садись, передохни немного, выпей чаю.       Пол подходит к небольшому столику, который заставлен фарфоровыми чашками и прочей посудой, а вокруг него расположились стулья. На одном из них восседает мужчина: на носу у него очки с круглой тонкой оправой, за ними прячется пара глаз со странным задором внутри, на голове красуется тёмно-синяя шляпа, которую украшают белоснежные перья, заткнутые за тёмную ленту, и из-под шляпы торчат немного отросшие волосы.        — Джон? Что ты тут делаешь? — удивлённо восклицает Пол, часто-часто моргая неверящими глазами. — Совсем обезумел, что ли?        — Зачем же ты так, Алисонька? — до этого весёлое лицо тронула маска грусти, губы поджались в обиженном жесте. Джон отложил свою чашку, положив руки в белоснежных перчатках на стол. — Я хоть и Безумный, но больше Шляпник.       — Раз так, то зачем ты обижаешься на то, что я назвал тебя безумным? Ты же и есть Безумный Шляпник, — говорит Пол, присаживаясь за один из свободных стульев.       — Ну, безумным можно быть и в плохом, и в хорошем смысле. Смотря что ты имела в виду, моя хорошая!       — Я ничего не имел в виду, — вздыхает Пол, качая головой. — Я просто лежал, а потом попал в какую-то… сказку. Причём, скорее всего, Льюиса Кэрролла.       — Но ведь не могла же ты просто лёжа попасть сюда, Алиса.       — Я не лежал. То есть, я лежал, а потом побежал за белым кроликом, — говорит Пол с беспокойством в голосе.       — И поэтому ты расстроена, моя дорогая? — он встаёт, снимая со своей головы шляпу, и протягивает её Полу, почти тыча ею в растерянное лицо. — Вот же он, твой пушистый дружок!       Мужчина вытаскивает за уши того самого кролика, и Маккартни от этого фокуса поперхнулся чаем. Ах да, он же его ещё не пил. Ну, если бы пил, то обязательно поперхнулся бы! Пол тянет руки к кролику и сажает его себе на колени, пытаясь успокоить дрожь в пальцах, зарывая их в мягкую шерсть. Он, словно смирившись с происходящим, продолжает разговор.       — Хорошо, если ты — Шляпник, а я — Алиса, которая побежала за белым кроликом, то где все остальные? Где Мартовский Заяц, Чеширский кот, злая Королева, которую нам надо победить?       — О чём это ты говоришь? — в миндалевидных глазах плещется непонимание. — Какие зайцы, коты и королевы? Тут только я, белый кролик, и ты, Алиса.       — Но ведь если есть Шляпник, кролик и Алиса, то должны же быть и остальные? Тут всё сходится! У тебя есть шляпа и ты безумный, вот кролик, и он белый.       — Вообще-то нет. Какая же ты Алиса, где твоё милое платье?       Пол смотрит на свою одежду, и кролик спрыгивает с его колен, выныривая на противоположном конце стола.       — Тогда зови меня Пол.       — А как тогда звать меня? Если ты никакая не Алиса, то и я никакой не Шляпник! — собеседник разводит руками в воздухе, выжидающе глядя на Пола.       — А ты — Джон. Джон Леннон. Может, ты и не шляпник, но точно безумный.       — Это комплимент?       — Не знаю… Просто ты такой. Часто вытворяешь безумные вещи, воплощаешь в жизни все свои самые смелые и безбашенные идеи. Ты не похож на других людей, а они таких, как ты, кличут «безумцами». Но, знаешь, я так не считаю. Мне даже нравится в тебе это.        — Отлично, что мы во всём разобрались, Пол, — Джон широко улыбается, и парень краснеет от этой улыбки, потому что он ещё и считает Джона безумно красивым. Тот, словно отойдя от своей роли, говорит уже спокойным и знакомым тоном: — А теперь наконец-то попьём чай — ромашка успокаивает, а я вижу, что тебя внутри что-то гложет.       Шляпник, то есть Джон, умело разливает в каждую чашку чай, даже в те посудины, которые были не заняты никем, а просто стояли в сервизе. Пол делает маленький глоток, подмечая, что даже в этой реальности Леннон остается таким же проницательным.       — Что ты тут делаешь? — спрашивает Пол, отрываясь от чашки.        — Пью чай, — просто отвечает Джон, оттопыривая свой мизинец.       — Я имел в виду, что ты делаешь здесь, посреди леса на этой поляне? — Пол наглядно обводит пальцем окружающую их местность.       — А где же мне ещё быть? — удивлённо говорит Джон, вскидывая густые брови вверх.       — Ну как где! В Нью-Йорке, со своей женой, если ты ещё не забыл.       — Моё место здесь — на Земляничных полях, Пол, и ты об этом прекрасно знаешь.       Пол смотрит на улыбающегося Джона, и его самого трогает улыбка. «Земляничные поля» — так назывался детский дом Армии спасения, который был недалеко от дома Джона в Ливерпуле. Пол и сам прекрасно помнил то место, ведь они, будучи детьми, часто играли в том диком, неухоженном саду, который весь оброс сорняками. Для всех это было грязное, унылое место, сиротский приют, от которого несло неуютом и холодом, но для них это был целый загадочный мирок, в котором было интересно играть в прятки и лазить по высоким деревьям.       — Кстати, трава тут съедобная, на вкус как мармелад! — говорит Джон, отрывая пучок травы с земли, и кладёт одну травинку себе в рот. Он протягивает «угощение» Полу, и тот нерешительно откусывает стебель, тут же выплёвывая, потому что на вкус он как обычная горькая трава. — Пошутил!       Джон коварно улыбается, и Пол убеждается в том, что перед ним точно сидит не герой детской сказки, а Джон Леннон — старый друг, который не упустит возможности подшутить над ним. Они допивают чай уже молча, но эта тишина не давит на них и не вызывает дискомфорта. Она совсем не похожа на ту тишину, которая в последнее время царила в студии на рабочем месте из-за возникшего между музыкантами напряжения. Сейчас его не было, и они просто наслаждались ромашковым напитком, красивыми фарфоровыми чашечками и прекрасной погодой. Когда чай заканчивается, Пол даже немного разочаровывается, ведь если их чудесное чаепитие подошло к концу, значит, надо идти назад, домой, где он может хорошенько всё обдумать и поразмыслить над произошедшим. Сон это или реальность — вот что гложет Маккартни. Сейчас, наверное, не позже обеда, а ему ещё надо успеть в студию. Придётся оставить этого причудливого, но в то же время чудесного Шляпника, и как-нибудь найти дорогу домой.       — Мне пора, — не без грусти в голосе говорит Пол, вставая из-за стола. — Нужно идти домой, проспаться, прийти в себя, а потом ехать.       Джон встаёт за ним следом, заглядывает ему в лицо своими полными таинственного трепета глазами, а потом говорит мягко и просяще:       — Позволь мне украсть тебя ненадолго, ведь я собираюсь на Земляничные поля, — Джон берёт руки Пола в свои, и тот опускает взгляд на белоснежные перчатки. — Ничто не реально и не заслуживает внимания…       Пол стоит, не отнимая рук, и смотрит круглыми глазами на Джона, и реальность вместе с ненастоящим сливается во что-то единое, непонятное ему, но внезапно Пол думает, что это не так уж и плохо, что он не знает, правдиво ли то, что с ним творится. Сон, галлюцинации, чудеса — какая разница в конце концов, если скоро это всё прекратится, так почему бы просто не довериться Джону? Почему бы не позволить себе быть украденным на часик-два? Джон стоит, неотрывно глядя в полные смятения глаза, в которых отражается изумрудная трава, — а может, они и сами по себе такого цвета, — он не уверен. Кажется, он целую вечность не смотрел в них.       — Закрой глаза, — шепчет Джон, касаясь век Пола. — Жить намного легче с закрытыми глазами, не понимая происходящего.       Леннон читает во взгляде неуверенность: уйти или остаться, правда или вымысел, закрыть глаза или оттолкнуть? Но она пропадает в ореховых глазах, исчезает без остатка, когда пальцы, облачённые в ткань, невесомо касаются его лица, и Пол послушно опускает веки, видя напоследок полную нежности улыбку, которой хочется доверять. Как он давно так не делал, — просто так доверяясь другу, позволяя вести себя в сумасбродные приключения, а ведь они только этим и занимались, будучи мальчишками. Пол, не думая, шёл за Джоном, когда тот звал его кататься на крыше автобуса, когда они собирались прокрасться в комнату Мими, чтобы забрать отобранную гитару, когда он позвал его в свою школьную группу.       Пол чувствует, как его снова берут за руку и ведут в неизвестном направлении. Они топчут ногами высокую траву, кажется, пройдя целую милю, но Пол всё это время держит глаза плотно закрытыми, словно боясь, что стоит ему ослушаться, как Джон и вся поляна исчезнут, и он проснётся под тенистым деревом в окружении жёлтых одуванчиков. Джон насвистывает какую-то мелодию, и Пол пытается повторить за ним, но у него выходит далеко не так художественно, как у Леннона. Джон говорит ему продолжать, потому что даже если Пол не знает мелодию, то всё нормально, и в этом нет ничего плохого. Они идут так за руки, пересвистываясь, словно птицы в лесу, а потом пальцы Джона разжимаются, отпуская тем самым руку Пола. Он открывает глаза и видит ворота с красной калиткой.       — Обычно мы перелезали через стену, потому что она всегда была закрытой, — ностальгически говорит Пол, толчком распахивая ворота. Они в ответ поддаются, весело заскрипев.       Их встречает тишина и прохлада. Сразу заметно, что в этом месте тишина является его неотъемлемой частью, потому что царит здесь непомерно долго. Это кладбище с белоснежными могильными камнями.       — Добрый день, дядя Джордж! — кидает приветствие Джон, проходя мимо могилы, в которой лежит его покойный дядя, муж Мими. Он заменил ему отца, Джон сам так говорил, но умер, когда Джону было шестнадцать. Затем идёт могила их бывшего друга, который был очень близок Джону. — Привет, Стюарт.       Пол смотрит с тоской на это надгробие, потому что думает, что самое ужасное — это когда на них выбиты не постаревшие лица, а совсем юные, которые только вкусили жизнь, но так быстро её потеряли. Они останавливаются возле одной могилы. На ней, в отличие от других, растут цветы — ромашки. У Джона и Джулии были сложные отношения, но он любил её, как всякий ребёнок любит свою маму, а она любила его тоже, как могла, хоть и часто убегала и пропадала из его жизни. Правда, любили они необычно, выражая чувства неоднозначно. С детства Джон знал, что любовь — это ещё и боль.       — Ну вот опять, мам. Я ведь принёс тебе розы, а ты снова превратила их в ромашки, — улыбается Джон, качая головой. — За что ты так любишь эти цветы? Наверное, потому, что ромашки нельзя купить. Ты всегда ценила свободу.       Пол садится на корточки, потому что рядом с могилой Джулии находится ещё одна могильная плита, покрытая толстым слоем пыли. Он, не веря глазам, дрожащими руками проводит по холодному камню, на котором высечено «Мэри Маккартни, 1909-1956». Пол отнимает руку, потому что плита оказывается ледяной, до жути холодной, а земля вокруг неё покрыта высокой сорной травой, в отличие от других захоронений. Как давно он не навещал её? Раньше Пол старался как можно чаще приносить цветы, ухаживал за этим местом, не давая ему зарасти. А сейчас оно выглядит забытым и неухоженным, потому что Пол давно не живёт в Ливерпуле, он далеко от родного дома и воспоминаний, связанных с ним. Сейчас он в день рождения Мэри просто наливает себе что-то крепкое и садится играть её любимую мелодию на фортепиано — «Зелёные рукава».       «Какой ужас!» — думает Пол, вставая на ноги. Он с грустью глядит на улыбающийся портрет его мамы, думая, что почти забыл, какая она была красивая, а ведь именно от неё он унаследовал глаза. Они стоят так какое-то время, храня молчание, как будто отдавая минуту памяти близким людям, и каждый смотрит вперёд, на могилу своей матери.       — Знаешь, я, наверное, знаю тебя лучше, чем собственную мать, — внезапно заговаривает с ним Джон. — В том смысле, что я почти с ней не жил, а потом она погибла, когда мне было семнадцать. Я потерял её, но познакомился с тобой, и сколько лет прошло с того судьбоносного момента? Больше десяти лет… И все эти десять лет я прожил с тобой бок о бок, Пол.       Маккартни поднимает на него глаза, а Джон внезапно обнимает его за плечи, почти утешающе. Он никогда не умеет успокаивать людей словами, шептать что-то вроде «Всё будет хорошо» и так далее, но он выражает свою любовь по-другому, как не умеет это никто другой.       — А ты красивый, когда плачешь, — Пол только сейчас замечает выступившие слёзы на глазах и спешно их вытирает. Как давно он не плакал по матери. Было ли это плохо или, наоборот, хорошо? Он не знал. А Джон тем временем продолжал говорить, уводя его куда-то вперёд: — То есть, не только когда плачешь. Но в эти редкие моменты я вижу тебя по-настоящему живым, понимаешь? Как будто вижу твою душу.       Они идут молча среди деревьев, и вдруг Пол замечает одно, которое сильно отличается от других. Оно не такое высокое, но и не такое низкое, со странно изогнутыми ветками и пожелтевшей листвой.       — Что это за дерево? — спрашивает Пол, указывая на привлёкший его предмет.       — Это моё древо, — объясняет Джон, но затем горько-горько вздыхает. — Но оно никому не принадлежит.       Пол смотрит на него непонимающе и готовится внимательно слушать. Так было всегда: Джон — хороший рассказчик, Пол — отличный слушатель. Они не были похожи, даже не так: они были чертовски разные, но на этом строились их отношения, потому что они как никто другой дополняли друг друга.       — Поэтому листья на нем жёлтые, а не зелёные, и стоит оно на самом отшибе. Потому что никто ему не принадлежит. Всю свою жизнь я менялся, и это древо менялось вместе со мной. Оно растет вдали от других деревьев, потому что, как и я, не уверено в себе. Мне кажется, никто меня не понимает. Таким образом, я должен был быть либо гением, либо сумасшедшим — принадлежать одной из двух крайностей. И всё время я задаюсь этим вопросом, Пол: кто я — гений или псих? Великий музыкант или Безумный Шляпник? Вот и это дерево, как и я, не уверено — красиво ли оно своей необычностью или уродливо.       Джон говорит, и они вместе с этим проходят мимо могил, деревьев, того самого древа, и Пол только единожды оборачивается на него, разглядывая искривленный силуэт его ствола.       Вскоре они снова оказываются на равнинной местности. Под ними распростёрся бескрайний зелёный ковер, а над ними раскинулась небесная степь, и в её лазури тонуло, как в воде, огненно-красное солнце. Пол снимает ботинки и идёт босиком, бегая по лугу, как счастливый ребёнок, а Джон собирает в свою шляпу землянику, которая хоть и тщательно пряталась в зелёных ворсинках, но всё равно имела участь быть обнаруженной. Пол бежит, заливаясь игривым смехом, как будто его щекочут солнечные лучи, бежит с распростёртыми руками, стараясь не давить полевые цветы. Хочется собрать букет из васильков, ещё не опушившихся одуванчиков, горицветов, герани, сорвать их и сплести себе венок, но каждый раз его рука останавливается. Она застывает, и Пол оставляет их, думая: «Пусть цветут дальше». Он кружит над полем, словно бабочка, вдохновлённая летней беззаботностью, и все людские проблемы оставляют его в этот миг. Он, весь в пыльце и пропитанный поцелуями солнца, вскоре устало валится на пушистый травяной ковёр.       Джон подходит к нему, протягивая шляпу, до краев наполненную земляникой, и ягоды похожи на рубиновые камни. В Маккартни внезапно просыпается детская тяга к сладкому, он ест землянику, восторженно ощущая на кончике языка вкус лета, и смотрит на волосы Джона, как на солнце они переливаются рыжим оттенком. Он задумчиво жуёт ягоды и думает о том, что все эти ощущения — детскую радость, ностальгию по дому, запах полевых цветов, прохладу теней ветвистых деревьев, вкус ромашкового чая и слёз, что скатились в уголок губ — всё это ему сегодня подарил Джон. Он тянет свою руку к нему, словно желая проверить, ощутить, что Леннон физически здесь, потому что тот подозрительно молчалив и словно не дышит. Джон поворачивается и протягивает свою кисть ему, а Пол срывает с неё белую, как у фокусника, перчатку, потому что ему мало тепла, в котором его искупало солнце — ему нужно тепло рук Джона.       — Джон, кажется, я тебя люблю.       Пол сжимает пальцы в своей руке, и глядит на своё второе солнце, на Джона, не совсем осознавая, для чего это говорит. Словно бы эти слова давным-давно застряли в глотке, не давали нормально дышать и так нуждались, чтобы их проговорили. Просто Пол не до конца понимал, в чём он должен был признаться Леннону, но сегодня ему стало предельно ясно.       — Только кажется?       Пол прячет глаза, а Джон вытряхивает несъедобные остатки земляники из шляпы, надевая её обратно на голову. Пол боится, что он сейчас встанет и уйдёт, и он приподнимается, ещё крепче сжимая руку. Он чувствует взгляд на себе, но словно боится поднять голову, и просто рассматривает голубые линии на тыльной стороне кисти. Они похожи на реки, обозначенные на карте, выделяются на светлом кожном полотне голубоватым оттенком, вот только в этих реках льётся не вода, а кровь. У Джона красивые руки, и венки у среднего пальца, соединяясь, образуют подобие сердечка.       — Я вот всегда знал, что люблю тебя.       Пол задыхается от слов, которые точно не ожидал услышать. А Джон смотрит на него с такой нежностью и любовью, словно Пол — самое дорогое, что у него есть на свете, дороже всех денег, всех песен, всех людей и даже дороже Земляничного поля, потому что всё это теряет свой смысл, когда он находится рядом. У Пола от этого взгляда громко бьётся сердце и становятся пунцовыми щёки, и он сам начинает походить на землянику, на ту самую землянику, которую Джон искал на этой огромной поляне всю свою жизнь и наконец нашёл. Пол прижимается к нему, цепляясь за полосатую ткань его костюма, обвивает руками и ногами, забравшись к сидящему Джону на колени, а тот нежно перебирает чёрные пряди на затылке, так умело и осмысленно, словно трогает струны гитары. Солнце укатилось за горизонт, и их окутала вечерняя прохлада, а Пол обнимает своё второе светило, прилегая вплотную к тёплому телу. Губы у Джона горячие, но аккуратные, они невесомо скользят поцелуями по лицу Маккартни, прижимаясь к коже, но ненадолго, словно боясь обжечь её. Пол впитывает в себя эти поцелуи, подставляя свои скулы, лоб, шею, Джон целует даже его руки — начиная с кончиков каждого пальца, и дальше спускается по внутренней стороне ладони, целует запястья, нежно проводит носом от него до самого сгиба локтя, а затем выцеловывает каждую костяшку, каждую фалангу и выпирающую косточку на руке.       Пол открывает глаза и почти пугается, потому что их окутала темнота, а вокруг нет ни одного источника света — только звёзды и полумесяц слабо мерцают на почерневшем небе.       — Видишь эти звёзды, Пол? Как они чудно выстроились в ряд, — Джон тычет пальцем вверх, и они запрокидывают головы, чтобы получше рассмотреть небо. — Если соединить все точки, получится Созвездие Ангела. Вот его крылья, нимб, кудрявая голова… Я дарю его тебе, Пол, запомни, как он выглядит. Я дарю тебе всё, что у меня есть, даже себя, только, пожалуйста, прими этот подарок.       Пол кивает, неуверенно целуя Джона в губы, почти невинно и по-детски, только коснувшись их. Ему никто никогда не дарил что-то подобное, и ему немного не по себе от этой ответственности, что возлегла на него, потому что никто не отдавался ему целиком, без остатка. Джон подхватывает его за ноги, вставая вместе с ним с места, и Пол слышит отдалённый нарастающий гул. Он обнимает Джона за плечи, и тот несёт его, как заснувшего на руках малыша, а Пол только и глядит на подаренное ему созвездие, которое заиграло на небе совсем другими красками. Его ручки становятся совсем маленькими, как и остальное тело, становясь мальчишеским, но он не замечает этой трансгрессии и продолжает внимательными глазами рассматривать звёзды. Издалека к ним несётся большой чёрный поезд, Пол слышит, как стучат его колёса о перекладины рельсов. На него накатывает усталость, но он находит в себе силы не сомкнуть сонные глаза.       — Я не хочу уезжать, — говорит Пол, смотря Джону в глаза. — Хочу остаться тут навсегда.       — Не беспокойся об этом, — Джон наклоняется к нему вперёд, целуя в лоб, и Пол чувствует, как рука поглаживает его по спине. — Земляничные поля навсегда…       Пол закрывает глаза, доверившись вкрадчивому шёпоту, и уже не слышит гудящий поезд, шелест травы и поющий голос, потому что проваливается в сон. Он чувствует себя совершенно маленьким по сравнению с этим миром, по сравнению с Джоном, но при этом не ощущает свою незначительность. Наоборот: он знает, что теперь ему принадлежит и звёздная скатерть, и зелёный земляничный ковёр, и Джон, и это делает его по-настоящему счастливым. Он спит сладко и крепко, и просыпается, сидя в купе поезда, который несёт его в Лондон, в студию, где они должны будут приступить к записи нового альбома. На коленях у него лежит раскрытая книга, подаренная Джоном — его любимая «Алиса в Стране Чудес». Пол кладёт её сбоку и, опустив руки в карманы, смотрит на проносящиеся пейзажи за окном, сжимая до побеления нащупанную в пальто пропитанную кислотой разноцветную бумажку.