О яблонях и яблочках 2

      Безрадостные вести повисают под потолком дома не проходящим напряжением и постоянной настороженностью. Волнами перманентного уныния — Азирафель чувствует себя слишком уязвимым, а от того ему кажется, что он — обуза, тяжёлый неподъёмный камень на шее Кроули.       Ангел ненавидит это состояние. Но сделать всё равно ничего не может. Лишь довериться супругу и целиком и полностью положиться на него.       Азирафель устало морщится, плавными движениями массируя ноющую поясницу и бока. Округлившийся большой живот к седьмому месяцу стал уже достаточно ощутимым и тяжёлым, доставляя ангелу определённые неудобства. Он забавно пыхтит и фырчит, и больше похож на неповоротливого медвежонка, которого хочется бесконечно тискать в объятиях.        Что Кроули, собственно, и делает.       Он и без того в восторге от своего супруга. Беременный супруг же вызывает в демоне волну всепоглощающей нежности и любви, желания заботиться и защищать эфирное создание. И хотя демон не строит никаких иллюзий по поводу мягкости и беспомощности своего ангела (это милое личико и внешняя неспособность кому бы то ни было навредить были весьма и весьма обманчивой видимостью), он знает, что в таком деликатном положении Азирафель был очень уязвим.       В особенности теперь, когда за ним велась негласная тайная охота.       Кроули обнимает Азирафеля со спины. Ангел расслабляется и спокойно улыбается, прикрывая глаза. Доверчиво льнёт к груди супруга, позволяя себе удобно разлечься на ней. Демон мягко скользит руками по заметно прибавившимся, но отнюдь не портящим ангела бокам, плавно перемещаясь с них на круглый тёплый живот. Ребёнок внутри, куда более спокойный, чем в своё время Ева, мягко приветливо толкается в руку родителя, и Кроули опускает ладонь ниже.       На лицо его ложатся тени сожаления.       Под пальцами сквозь гладкую ткань домашнего свитера демон чувствует едва ощутимую выпуклость. Неровный косой росчерк, скользящий по левому боку через весь живот — от основания бедра и почти до диафрагмы — старый, как мир, шрам, которому не суждено было исцелиться. След от проклятого клинка такого же проклятого отступника — в своё время грозному могущественному херувиму было суждено упокоить их немало в первейшей и страшнейшей из войн.       Он один из многих — тело Азирафеля, на самом деле, напоминает карту, размеченную паутинкой быстротечных вод. Все они — царапины и порезы, полученные в скольжении битвы, досадные случайности и чьи-то роковые неудачи. Грозный могущественный херувим не тот воин, которого способна сокрушить чёрная воля предателей. — Это было больно? — тонкие пальцы мягко проводят по выступающей линии шрама, и тихий вопрос застигает разморенного ангела внезапно. — Не помню, — он отзывается безмятежно и неопределённо ведёт плечами. — В праведном гневе и бешеной ярости битвы многие чувства притуплялись настолько, что своё ранение я заметил только по пробитым доспехам и текущей крови. Но я не думаю, что мне было больно. Куда больнее было тому, кто попал в меня, — твёрдые безжалостные нотки в голосе Азирафеля заставляют Кроули невольно вздрогнуть.       Тело его ангела всё укрыто боевыми шрамами, в то время как на теле Кроули нет ни одного следа со страшной жуткой сечи.       Азирафель шумно выдыхает и осторожно тянется вверх, снимая с себя домашний свитер и обнажая верх.       Тонкие белёсые полосы шрамов, словно реки, расчерчивают светлую кожу ангела. Текут плавно и неспешно, впадая каждая в своё море — усталости, боли и скорби для вод, несущих в себе воспоминания горькой победы и выжженной пустыни, где дул горячий сухой ветер, припорашивая пылью тела павших в бессмысленном бою.       Кроули смотрит на них с затаённой печалью, не смея осторожно коснуться пальцами или губами, почитая вниманием каждый неровный изгиб. Проводящие осмотр Рафаил и Марбас, чьи воспоминания отзывались кровавой пеленой предсмертных хрипов и агоний, всегда молча отводили глаза, пока взгляд Кроули плавно скользил вдоль всего тела супруга.       Широкие бледные полосы вдоль спины у оснований четырёх крыльев — они единственные, не добытые могущественным херувимом в доблестном бою. Они страшная память и назидание: ты не смеешь нарушать запрет и идти против порученного тебе задания*.       Когда лекари после очередного осмотра как обычно спешно удаляются, Кроули аккуратно дотрагивается до них, прежде чем Азирафель успевает одеться обратно, и горечь жжётся каждым прикосновением. — Не стоит, мой дорогой, — ангел мягко улыбается, смиренно прикрывая глаза. Он всё знает и всё понимает. — Твоё тело пострадало по моей вине намного больше, чем моё по твоей, — ангел вздыхает тяжело.       Ведь на теле Кроули нет ни одного боевого шрама, но зато сотня — чужая участь, которую демон неизменно забирает на себя.       Азирафель аккуратно уходит от чужого прикосновения. Медленно оборачивается и смотрит на демона. Касается щеки Кроули с такой нежностью и любовью, что у него щемит сердце. — Мне жаль, — Змий прикрывает глаза, накрывая ладонь Азирафеля, и легко целует в ямку на запястье. — Не стоит, — повторяясь, мягко прерывает его ангел и, делая шаг вперёд, обнимает демона, скользя руками под его футболку.       Кроули закрывает глаза, обнимая ангела и напрягаясь всем телом. Азирафель нащупывает подушечками пальцев выпуклости шрамов на демонической спине — одна пара над лопатками, почти у основания плеч, а вторая — у ямок на пояснице.       Когда-то там было ещё две пары крыльев, которыми могучий серафим прятал своё тело, что в ту пору не имело чётких очертаний, и лицо, стоя прямо у Престола Господа и не смея взглянуть на Неё. Фантомную боль в этих крыльях, что были жестоко сломаны и вырваны с мясом и корнем, Кроули чувствует до сих пор так же, как Азирафель слышит затихающий звон металла о металл, лязг мечей и содрогающие горы вопли.       Они стоят так в тишине и молчании, обнимая друг друга и без слов успокаивая. Азирафель прячет на плече супруга блестящую в уголках глаз влагу слёз искреннего сожаления и безграничного раскаяния: на теле Кроули нет ни одного шрама, полученного в бою, но все они — неизменно — бледными потёками прорезают чужую кожу по его, Азирафеля, вине.       Боль, всегда предназначавшаяся ангелу и никогда его не настигавшая.       Боль, однажды нагнавшая демона, которую Азирафель не смог предотвратить.       Мрачные печальные напоминания яркой бледностью освящённых цепей кандалов смыкаются на запястьях и лодыжках Кроули. Они остались после мрачных застенок инквизиции и ненавистного четырнадцатого века*. Единственный раз, когда демон так нуждался в заступничестве своего ангела, а Азирафель не смог ему его дать. — Не печалься, мой ангел, — Кроули чувствует жжение и покалывание от редких слезинок, скатывающихся по щекам Азирафеля.       Он улыбается спокойно, осторожно отстраняя супруга от себя. Держит его лицо в своих руках и заглядывает в глаза. — Всё это давно в прошлом, — мягко накрывает губы мужа своими, и тот отвечает на этот поцелуй любви и смирения принятием и нежностью. — Теперь это уже совершенно неважно, — Кроули отстраняется, упираясь лбом в лоб Азирафеля, пока его руки мягко опускаются на круглый обнажённый живот ангела.       Всё, что действительно важно, аккуратно толкается в ответ на заботливые прикосновения обоих родителей.