Без солнца

Питер впервые видит Тони таким — хмурым, раздраженным и закрытым — от того ли, что они никогда не были достаточно близки или потому что Старк всегда в балансе с собой и под контролем, держит себя в руках, и только Паркера удостаивает чести увидеть себя с другой стороны. Когда Тони к нему переезжает, говорит, что все кружки Питера узкие или маленькие, и вечно ругается, что приходится слишком часто делать кофе, а Паркер смеется, потом просто усмехается и на исходе первого месяца покупает ему новую и большую. Тони, кажется, даже не замечает, принимает, как должное, а Питер думает, почему мистер Старк взял так мало вещей со своей квартиры. Тони не разговаривает с ним, платит половину аренды, хотя Питер отнекивался как мог, и иногда не спит до утра, но чаще — не спит совсем. У них две отдельные комнаты, кухня и ванна, а еще море способов пересечься, но Тони, который по причине, неизвестной Питеру, въехал сюда вместе с ним, не пользуется ни одним и придумывает другое море — избегать. Питеру идет девятнадцатый год, и фанатичная радость от пребывания со Старком не иссякла совсем, но успокоилась, стала уверенностью в завтрашнем дне. Он считает Тони настоящим героем. Хоть в Тони и нет ничего этого — его уверенного оскала, умных глаз, в зрачках которых можно увидеть, как крутятся не шестеренки — целые механизмы, создающие идеи, на которых строится его будущее и всего мира. Может, ему нужен перерыв или это что-то вроде осенней хандры — Питер не знает, теряется в конспектах и зачетах, забывает про это и живет своей жизнью, про себя оберегая эту хрупкую радость — из-за жизни с железным человеком. У Тони мешки под глазами. Питер думает: всегда были, и, видимо, разглядывает Старка слишком пристально; он хмурится и пялится в ответ, в руках сжимая свою большую кружку, в которой темень кофе все равно, что темень его глаз и волос. Питер боится этого и восхищается, а перед тем, как окончательно заснуть думает, что это похоже на космос, в который, если попасть без навигаторов, карты и оборудования, потеряешься совсем. Питер доживает до зимы, а Старк у него — третий месяц. Нет, не так. Они вместе живут уже под девяносто дней, а между ними все так же тысячи километров, прямо как между его состоянием и состоянием Тони, думает Питер и почти смеется: с такой разницей в деньгах они живут вдвоем и платят аренду пополам. Тони ничего не рассказывает и говорить особо не любит, может, любит слушать Питера или думает, что у него нет выбора, когда тот начинает что-то рассказывать. Когда зима синим одеялом укроет небо, посыпется белый пепел, а они сидят на кухне без света, и Питер видит, как еще темнее становятся чужие глаза. Питер дрожит под одеялом, полусонный и злой, он встает, чтобы достать плед, и вдруг вспоминает — хотя живет с этой мыслью уже девяносто три дня — вспоминает, что вообще-то живет с Тони и решает впервые пожелать ему спокойной ночи, чтобы тот посмеялся или сухо кивнул в ответ. Как повезет и как сойдутся звезды. В его комнате душно, и в ее разных частях — со стола, стены, потолка и пола, то тут, то там белеют мониторы как светлячки, только тянутся не к лампочке — к Тони, который, будто в свете прожекторов (компьютеров), сидит по-турецки на кровати и что-то печатает. Он снова хмурит брови, и Питер, кажется, давно не видел у него другого выражения лица. — Вроде комендантский час уже прошел, малыш. Питер закатывает глаза. — Не вам говорить мне о том, чтобы следить за временем, мистер Старк. Тони отрывается от клавиатуры — ошибается, может, где-то — его пальцы вздрагивают, взгляд стекленеет. Питер моргает, и будто не было этого ничего, только паучье чутье бьет тревогу, и по этой смутной неясной причине он ворочается еще несколько часов до будильника. Питер сонный и мало что понимает и дома — у них дома — все вылетает из головы, а тревога становится сильнее. Тони впервые делает чай, Питер удивляется: Старк его никогда не любил, а он ставит кружку перед Паркером и садится напротив. Тогда в его глазах отражается что-то: он готов рассказать, поделиться, но Питер этому не радуется. Когда Тони начинает говорить, его хриплый голос ватой забивается в его уши. Он слышит четыре слова и больше ничего. — Пеппер ушла от меня. Он рассказывает что-то еще, как ему трудно оставаться в той башне, кажется, и что-то про ее рыжие волосы, а Питеру так больно, что он молчит совсем, и ком царапает горло. Не отпитый чай остывает. Когда Тони заканчивает, то смотрит на Питера космическими безднами, а Паркер боится этой черноты. Сочувствие и сострадание, еще много всяких слов кружат в его голове, но он не находит определения для своего чувства, для чувств. — Мне очень жаль, мистер Старк. Питер дергается, сглатывает, они опять сидят без света, и невольно находит на столе руку Тони, сплетает их пальцы, говорит: — Спасибо, что рассказали, надеюсь, вам скоро станет легче. Горло сильнее сжимает в тиски — от дежурных фраз, от невозможности понять и помочь на каком-то другом уровне, а не этом бесполезно-поверхностном, но Тони только усмехается, и Питер видит, как черные пятна перед ним размываются, понимает, что плачет, и вытирает слезы свободной рукой. Старк смеется как-то горько. — Мои способности рассказчика никогда не казались мне высокими настолько, чтобы кого-то растрогать. И чем-то напоминает Тони, которого Питер видел летом. После этого разговора они снова отдаляются, Питер зубрит билеты и листает толстые тетради, пытается разобрать свой почерк, а Тони учится готовить оладьи и омлет, и иногда после совместного завтрака Паркеру весь день везет. — Мы можем спать вместе, — говорит Питер, не подразумевая второго дна, но Тони будто только его и видит, смотрит на него недвусмысленно, заставляя смущаться, и Паркер уходит, злой, не дождавшись ответа. Просто у Старка вся комната в приборах и проводах, они свисают с потолка, бегут по полу и оплетают стены, и их почти не видно из-за мониторов. Питер думает, что там невозможно спать, просто негде, а еще, что если Тони захочет воссоздать свою мастерскую здесь — в крохотной двухкомнатной квартире, то Паркер не будет препятствовать. Питер засыпает поздно, думает о супергероях, добре и зле и что-то о черной бездне, когда его спины касаются пальцы; он вздрагивает и оборачивается, Тони в пижаме позади него прикладывает палец к губам, шикает на него и ложится рядом. Под утро плед оказывается на полу, а их пальцы переплетенными. Где-то в конце января Старк переезжает к нему насовсем, а та другая комната становится его мастерской, и Питеру кажется, будто он в башне только без вида на весь Нью-Йорк за окном, но с видом на космос в чужих карих глазах. Он никогда не скажет об этом Тони, а Тони никогда не спросит, потому что читает его как открытую книгу, думает Питер и потом надеется: потому что ему все равно. Потому что если он один в это ввязывается, то сможет выкарабкаться, но если Тони с ним, то им не выбраться: они оба будут друг для друга как камень, привязанный к ноге утопленника. Они потащат и пойдут ко дну, если не уже. Питер думает, что первый шаг к этому не сделан и он — в словах, а в его снах они уже давно на том самом дне вдвоем, и иногда он просыпается в холодном поту, чтобы Тони успокоил его, уберег от кошмара, неосознанно напоминая о нем же: вплел пальцы в волосы Питера, невинно поцеловал в лоб и, если так случается, что они удобно для этого лежат, обнял со спины. Питер засыпает в тепле и объятиях, а на утро старается не думать о том, что это значит, и Тони ничего не говорит, но в его глазах, бесконечно глубоких, понимание и немое согласие — если ты не готов, если ты не хочешь, я остановлюсь. Питер не готов, Питеру страшно и хочется до дрожи на кончиках пальцев и горящих красных ушей, но он молчит и радуется, что его не торопят. Тони что-то строит в своей мастерской, они готовят завтрак вместе, чаще по пятницам и средам, Питер проваливает один экзамен за другим, и весна перецветает в лето. Тони не такой, каким Питер его представлял, или, может быть, он такой только с ним, и эта мысль греет, едва не жжется, а страх под ней медленно сдается, и Паркер тоже. Старк ненавязчиво целует его и будто бы так надо: на прощание, перед сном и когда в их разговоре неловкая пауза. Питеру нравится, потом щеки или лоб, или висок, или кончик носа горит, и, ему кажется, у него температура. Питер в вечер августа остается один и смотрит телевизор на кухне, включает свет, чтобы не провоцировать воспоминания и убирает телефон в карман куртки. Он пьет из кружки Тони, греется в его футболке и неосознанно сам себе ерошит волосы, а еще понимает, что когда Тони вернется — под утро или через несколько дней или лет, обязательно вернется — он встанет на цыпочки, потому что все еще немного ниже, и поцелует его в висок вместо приветствия.