Никогда не открою глаза...

Самое обычное утро самого обычного заурядного понедельника. Разве что солнце светит через плотные шторы ярче, чем за весь последний месяц. Где-то над головой противно звенит трель надоедливого будильника, — его уже давно стоило выкинуть и купить новый — Бакуго невольно хмурится, отпинываясь от настойчивых поцелуев в шею и щеки, медленно спускающихся по груди к кубикам пресса. Омега издает тихий рык, который более похож на жалобный писк, и переворачивается на другой бок, зарываясь в мягком пледе с головой. Обжигающее тепло такого родного тела отодвигается, и Кацуки выпускает ткань из пальцев. Казалось бы, он победил в этой маленькой битве, но не тут-то было. Тепло проявляется вновь, и более близко. Его талию оглаживают шершавыми, от многочисленных шрамов пальцами, проводят целой ладонью по бедру, заставляя мурашки расползаться по светлой коже. Горячее дыхание опаляет мочку уха, ласковым шепотом доносясь до сонного сознания сквозь пелену. — Каччан, уже утро, — Кацуки открывает глаза и тут же их закрывает, ему очень хочется спать. — вставай, иначе мы опоздаем… А омеге совершенно наплевать на то, что они опоздают, ведь мягкая кровать и теплые руки, что обвили его тело, намного приятнее, чем какие-то интервью и фотосессии. Бакуго что-то бурчит в ответ, и сам не осознавая до конца сказанный собою бред. Возможно, он сказал, что никуда не пойдет, а может быть о том, как сильно болит задница после ночного. Скорее всего — всё сразу. Прикосновения становятся более настойчивыми, и Кацуки уже просто не может им сопротивляться, ведь в них столько нежности и вложенных чувств, что он просто подкоркой и омежьими инстинктами всё это ощущает. Альфа даже и не думает останавливаться, задевая чувствительные соски и сжимая зад в ладони всё сильнее. Знает, зараза, как будить надо. — с толикой обиды и большей частью обожания во внутреннем голосе думает омежка, шумно выдыхая. Бакуго разворачивается к источнику утреннего желания повторить ночное, и, желательно, в двойном размере, намереваясь обматерить Деку на чём свет стоит. Но все слова магическим образом застревают в горле, так и не слетев с языка, стоит ему увидеть умиротворённое лицо мужа. — Дурак… — шепчет Бакуго-Кацуки-Мидория, щёлкая пальцами по лбу альфе. Тот усмехается, что-то собираясь сказать. Но не успевает, потому что его губы накрывают губы омеги. Проводя языком по кромке зубов, останавливаясь на задвинутых, но всё равно длинноватых клыках, Кацуки ухмыляется. Ещё совсем слабо, сонно, но ухмылка расплывается на его лице вновь, как в те моменты, когда он хозяин положения. Мидория притягивает возлюбленного к себе за талию, мягко сминая губы омеги в своих. От этого медленного, наполненного безграничной любовью поцелуя, Бакуго откровенно ведёт, выбивая последний воздух из лёгких. Он теряется, сжимая плечи избранника, прижимается сам, доверчиво открываясь. И постепенно успокаивается, подстраиваясь под неспешный темп. Но ровно до того момента, пока между его ног не протискивается колено, поглаживая промежность. Вскинувшись, Кацуки отрывается от губ Деку, судорожно хватая ртом воздух, которого резко и неожиданно стало катострофически мало для обоих. На лице омеги появилась мучительная краска, заливая уши и шею. — Доброе утро, Каччан. — альфа громко смеётся, запуская пальцы в мягкие пепельные волосы. А Бакуго думает, что сегодня обязательно припомнит это своему мужу…