Что же с нами становится?

      Сейчас уже совсем не то и не так. «Сейчас» не идет ни в какое сравнение с тем, что было когда-то, казалось бы, в совсем недалеком прошлом. Сейчас уже нельзя сослаться на неосведомленность в каком-то вопросе, тем не менее, еще вчера это сошло бы за причину «почему»…       Таканори проходился вдоль рядов одноместных парт, проверяя каждую из них на предмет забытых кем-либо вещей. Его лицо выражало вселенскую озабоченность, а легкость и практически беззвучность шагов заставляли забыть о его присутствии в кабинете.       Наученные методом проб и ошибок, только по очевидной глупости люди могут наступать на грабли во второй раз. И можно хоть до боли в деснах ненавидеть себя и свое «сейчас», но проще дышать и прозрачнее мыслить уже никак не получится… Как же это все несправедливо по отношению к чувственной составляющей нашего мира.       Настенные часы, повешенные когда-то давным-давно над входом в класс, отсчитывали середину шестого урока, длинными стрелками перекрывая знаки циферблата. В окна, открытые через одно, грело спускающееся к горизонту и оттого рыжеватое солнце. Витали в воздухе отдельные пылинки. За своим столом, склонившись над классным журналом и с ручкой в руке, сосредоточенно сидел сенсей. Акира-сенсей. Таканори посмотрел на него.       Это — его «сейчас». Пламенное, горячее и, совершенно, абсолютно наоборот, обжигающе холодное и неподвижное. Это «сейчас» настолько сильно не вязалось с картиной недавнего прошлого, насколько больно ударили в лицо красками смущения тогда грабли, к которым подвела и на которые заставила наступить сила случая.       Продолжая нести свою ответственность дежурного, Таканори направился к доске, стараясь сгладить хмурость своего лица наигранным ничем. Это ничто сжирало радужную оболочку его глаз, начиная с центра, и покрывало чернотой отчаянного матового безумия. Или слабо-… Тем не менее, это превращало его в самого бесстрастного человека и хоть и мнимо, но защищало от внешних воздействий.       Сенсей разогнулся и откинулся на спинку стула в момент, когда Таканори оказался возле доски и только-только приложил к ней губку, чтобы стереть написанное: — Мацумото-кун, — Акира позвал его. Без доли раздражения. Просто позвал. Он мог спихнуть это на конец учебного дня и простую человеческую усталость. — Не надо стирать, завтра вам это снова пригодится. — Извините, сенсей, — тем не менее, без сожаления и без всякой тени вырвалось у Таканори. Из-под его замершей руки посыпалась меловая пыль, она слетела до пола, как могла, и частично осела на обуви. Акира развернулся всем телом в сторону своего сложного в связи простотой ученика.       Извинения всегда вырываются, срываются… Не по делу. А люди часто не бывают готовыми принять эти извинения или простить. Наверно. Откуда нам знать, ограниченным самими собой.       Поскрипывая мелком о доску, Таканори вернул на место числа. Как и раньше, его сердце со сбоями пропускало через себя истомную боль, уходящую в пятки, которую каждый раз причиняли любые слова, сказанные голосом Акиры. Если бы он мог, то он бы воскликнул, что, о Ками-сама, насколько остро тело реагирует на все это… — Ты можешь идти, спасибо за помощь, — сенсей поднялся со своего места. Таканори отложил мел и вытер руки друг о друга. Его взгляд, самый внимательный и самый растерянный одновременно, замер, опущенный в пол.       Что же с нами становится?.. Со временем? Хотя бы просто в перспективе? Не иначе как мы умираем. Вымираем изнутри, выгниваем и перестаем вообще чем-либо пахнуть. Мы не заменяемся, для такого круговорота в нас не вложено частей. Или да? По крайней мере, этого не узнать до момента полного первого распада. А когда он?.. И кем лучше остаться: собой в то самое время или сейчас? И каждый ли из нас вообще способен на это — остаться? — До свидания, сенсей, — Таканори с усилием сдвинул себя с места. Он прошел мимо Акиры, едва сдержав нервную дрожь. Забрал свою сумку с парты. В его деснах противно ныла боль…