Массаж

Мишины плечи медленно обмякли, и он с тихим вздохом наслаждения прикрыл глаза. Петр, улыбнувшись, повторно с сильным нажимом обвел большими пальцами местечко чуть ниже свода стопы и принялся деликатно разминать пространство между пальцами. Хочешь сделать приятное танцору — сделай приятное его ногам. Он прошелся от мизинца до указательного, проминая и слегка покручивая. Когда же взялся за натруженный большой палец, Мишина нога чуть дернулась в непроизвольном, немедленно подавленном порыве уйти от болезненного прикосновения. Он «отступил» — оставил перенапряженную точку в покое, согрел похолодевшую стопу легкими, но быстрыми поглаживаниями сухих теплых рук… А потом с обстоятельной, ответственной нежностью вновь занялся большим пальцем. Сустав разминался неохотно и хрустко. Так, что не могущему разделить с Михаилом постепенно наступающего облегчения Петру самому было почти больно. В поисках успокоения он извинительно посмотрел на Мишу и с умиротворением увидел, как Замоскворецкий расслабленно откинул голову на спинку дивана. Его золотистые волосы мягко трепетали от ветерка, несущего из приоткрытого окна вечернюю прохладу и ароматы орошенной дождем цветущей летней Москвы. Прямо как когда он впервые его увидел. Только тогда, на сцене, они стремительно струились, текли в такт быстрому Мишиному танцу, а он стоял за кулисами, как громом пораженный, и не мог отвести глаз. В почти молитвенном восхищении лобызал взглядом его лицо, изящные руки, сильное, но легкое и гибкое тело, особо восхитительное в рубашке с широкими рукавами, перехваченной на талии широким пояском. Но особенно — ноги. Длинные, стройные, выделывающие невероятно чувственные фигуры. И думал, что никогда не наберется смелости подойти, поздороваться по-человечески за руку, представиться и, может быть, сделать комплимент его мастерству. А если и наберется, то просто не сумеет произнести ни слова и, задержав руку Замоскворецкого в своей много дольше положенного, не удержится и поцелует тонкую, длиннопалую кисть. С тех пор прошло немало времени. Смелости у него оказалось с избытком. Хватило и на то, чтобы подойти, и на то, чтобы однажды заключить в неправильные и единственно верные одновременно объятия, признаться — запальчиво, отчаянно — и остаться рядом. А обожествлять глазами каждую Мишину черту так и не перестал. Михаил почувствовал пристальное внимание — из-под полуоткрытых век влажно блеснули два отдающих зеленью озера. Петр, на мгновение замерев, почти выпустил драгоценные стопы из рук, почти снял их аккуратным движением с колен, почти поднялся к Мише, опершись руками о сидение по обе стороны от него, почти… Наверху хлопнула дверь, и по скрипучему паркету с истертым от времени лаком громко прошествовали тяжелые сапоги. Цепочка уверенных, крепких шагов. Петр невольно стушевался и целомудренно продолжил массажировать Мише ноги. Замоскворецкий, с томной ленцой последив за ним еще с минуту, вновь прикрыл глаза. Петр досадливо нахмурил брови. В подобные моменты майор Каширов, он же дядя Шура, даже на расстоянии действовал на него словно ушат холодной воды. Между ними не было видимого напряжения. Они относились друг к другу со спокойным дружелюбием, оба души не чаяли в Замоскворецком и часто вместе перекуривали на лестничной клетке между своими этажами, деля «пепельницу мира» — зацепленную за перила жестяную банку из-под шпрот. Но едва уловимая двусмысленность, с которой сосед называл их с Мишей «товарищами», висела над Петром дамокловым мечом. Подозревает?.. Догадывается? Знает?! Михаил, обрывая поток мыслей, поймал его запястье между стоп. — Играешь в кошки-мышки? — внутренне озадачившись, уточнил Петр. — Вроде того, — лукаво прищурив глаза, ответил Миша и игриво погладил его ступней по ладони. — Я в осаде? — переведя взгляд на его ногу, поинтересовался Петр. — Ты уже давно в плену, Петя, — беззлобно усмехнулся Замоскворецкий. — И какие декларации будут у победителя? — спросил Петр, поглаживая его лодыжку свободной рукой. — Ммм, — с деланной задумчивостью протянул Миша и решительно заявил: — Вставай! Моя очередь делать массаж.