***
— Тебе стоит просто подойти и поговорить с ним. Мягкая улыбка Широ всегда действовала успокаивающе, но на этот раз Кит явно вздрогнул, отлипая от стены и складывая руки на груди. Он хотел предложить двинуться дальше ещё с минуту назад, поскольку они оба уже доели свои порции мороженого, но забылся, засмотревшись на другую сторону улицы. Там тот самый смуглый пекарь собственноручно подкрашивал ту самую вывеску над той самой открытой дверью, которая каждый раз никак не поддаётся тому самому брюнету, уже третью неделю проходящему мимо того самого заведения. Конечно же, его опекун это заметил, и было бы крайне глупо, если бы он того не сделал. Остаётся лишь как-то пристыженно опустить взгляд на асфальт и неслышно вздохнуть, правда, глаза всё равно сами собой возвращаются к знакомой до дрожи фигуре. Такаши это не то забавляет, не то умиляет, и он привычным отцовским жестом проводит рукой по лохматой голове, шутливо спрашивая: «Будем стоять здесь, пока ты не насмотришься, или всё-таки пойдём?» Наверняка сейчас он снова выглядит ужасно глупо, и это раздражает, потому отворачивается Когане неожиданно резко, уходя куда-то в противоположную сторону от идиотской двери. За спиной раздаётся задумчивое хмыканье, после которого Широ неторопливо направляется следом. — Знаешь, когда-то давно я был в точно таком же положении, как и ты сейчас, — от такой фразы Кит снова дёргается и медленно оборачивается на идущего немного позади собеседника, сбавляя шаг, чтобы тот успел его нагнать. Мужчина кажется задумчиво-серьёзным, но начинает слабо улыбаться, замечая на себе чужой взгляд. — Да, смотрел вот таким же взглядом в сторону одного коллеги-учителя, когда работал в лётной кадетской школе. Мы никогда не пересекались, даже имени друг друга не знали, преподавали в разных классах разные предметы. Знакомиться было неловко. — Правда? Ты не мог подойти и познакомиться с другим парнем? — отчасти Кит действительно удивился, потому что не мог представить столь знакомого ему Широ, всегда собранного, отважного и готового ко всему, смущающимся и заикающимся через каждые два слова. Сам Такаши же добродушно усмехается, устремляя взгляд к небу, но не прекращая идти. — Правда. Каждый раз, когда я пытался подойти к нему, в голове всё перемешивалось и становилось невыносимо жарко. Я не мог выдавить из себя ни слова, а когда всё-таки начинал говорить, что-то неизменно мешало, — рассказчик улавливает ухом невесёлый смешок, выражающий, видимо, полное понимание. — Мне казалось, что между нами самой судьбой возведена невидимая стена, которую невозможно преодолеть. Или запертая дверь, к которой подступиться можно только с ключом. Я не оставлял попытки найти его. — И что? Нашёл? — Нет, — Широ качает головой. — Ключа не было, потому что дверь всегда была открыта. — Тогда почему ты не мог войти? — Кит останавливается, смотря на своего опекуна с таким напором и требованием, что на мгновение тот даже растерялся. На несколько секунд между ними повисает странное молчание. — Потому что был уверен, что действительно не могу этого сделать. Видел дверь и не допускал ни единой мысли о том, что нужно просто толкнуть её и сделать шаг вперёд. Говорил себе, что незачем пытаться, раз она всё равно не откроется. Люди порой находят трудности там, где их нет, Кит. Боятся сталкиваться с разочарованиями и ошибками, поэтому медлят, осторожничают, откладывают всё важное на неопределённый срок, а потом жалеют, что в своё время не были достаточно решительными. Как по мне, уж лучше жалеть о сделанном, чем о несделанном. Кто знает, вдруг получится? — На словах это легко, — вновь хмурый и отчасти поникший, парень отводит взгляд в сторону, — а на деле устаёшь от безрезультатных попыток. — А кто сказал, что это легко? Пытайся снова, если в действительности хочешь чего-то добиться. Великие открытия не свершаются с первого раза, а за каждым новым рекордом стоят годы тренировок. Терпение — ключ ко всему. А длительное бездействие тоже влечёт за собой последствия. Смотри, как однажды не стало бы слишком поздно. Когане молчит, а Широ, окинув того взглядом с ног до головы, лишь коротко вздыхает да вновь трогается с места. Но не успевает он пройти и трёх шагов, как его спутник, до того над чем-то усиленно рассуждавший, вновь спрашивает: — Так, а что с твоей историей? Про того коллегу. Ты узнал его имя? — … — он так и не обернулся, поэтому рассмотреть его лицо не представлялось возможным. — Адам. Он погиб во время тестового полёта на новом воздушном истребителе. Разбился, не справившись с управлением. Поэтому имя я его прочёл уже на могильной плите.***
До его пекарни остаётся всего два поворота, и шаг у Кита широкий, по-настоящему решительный, однако взгляд всё равно трусливо опущен к ровному асфальту, благо интуитивно он всегда знает, когда и куда нужно сворачивать. Несомненно, беседа с Широ произвела на него сильное впечатление, и с того самого дня они ещё несколько раз затрагивали эту тему, просто так, когда приходилось к слову, избегая сильного давления друг на друга. В конечном итоге, окончательно осмелел для знакомства Когане спустя ещё одну неделю. Никак из головы не вылезал тот пронизывающий голос Такаши, рассказывающего о тех самых страшных последствиях его промедления и беспочвенного страха. Это больно, очень больно, Кит осознаёт со всей серьёзностью, и потому делает один единственный рывок, не позволяя себе совершить ту же самую ошибку. Даже если с ним не захотят говорить — пускай. Даже если его осудят за «неправильную» ориентацию — пускай. Что он потеряет от одного разговора? И что потеряет, если просто не успеет заговорить? Не трудно понять, в какую сторону склонится его решение. «Открыто». Он делает глубокий вдох и нервным движением приглаживает волосы, наблюдая за своим бледным отражением в стекле. Изнутри его прихорашивания наверняка хорошо видны, но это уже совершенно не важно. Пальцы, единожды дрогнув и замерев на пару секунд, наконец, мягко обхватывают ручку и дёргают её. И вправду открыто, дверь поддаётся легко, без единого скрипа, а лицо уже обволакивает дуновение спасающего от летнего зноя кондиционера. Шаг вперёд, выдох, хлопок двери, и последний шум с улицы окончательно исчезает. Помещение заполняет запах свежей выпечки и негромкая мелодия укулеле. Он внутри. И здесь его ждал как будто совершенно иной мир, столь далёкий от прошлых его тревожных ожиданий, что сердце расслабленно ёкает, однако затем, лишь стоит ему поднять взгляд на человека за прилавком, оно с громким свистом проваливается куда-то вниз. — Добрый день! Чем желаете угоститься? На него смотрят совершенно другие глаза на совершенно другом лице. Высокий и грузный парень, обратившийся к нему, светит широкой добродушной улыбкой, которая совершенно не греет, хотя, пожалуй, должна бы была. Лицо выглядит крайне мягким, скорее всего за счёт пухлых щёк и широких добрых глаз, на голове аккуратно повязана лента, видимо, не позволяющая чёлке спадать на лоб, и, наверное, только общая миловидность собеседника удерживает Когане от самого хмурого выражение лица, на которое он только был способен. Неужели он тоже опоздал?.. — П-прошу прощения, а вы здесь один работаете? — вдруг тот, кто ему нужен, сейчас занят чем-то на кухне и вот-вот выйдет на свет, вновь хитро растянув уголки губ. — Ну, типа того. Удивляет, как я со всем справляюсь? — собеседник расценил вопрос по-своему. — Трудновато, конечно, с помощниками работать куда легче! Но мой друг, эм… пока не в состоянии, в больницу угодил, да, так что приходится теперь в одиночку. Кажется, за то время, пока мозг Когане был в полной отключке, на автомате он продолжал говорить какие-то стандартные фразы, успев аж познакомиться с жизнерадостным пекарем. Потом, чтобы не выглядеть совсем уж странным, взял два каких-то пончика да направился к выходу, едва ли не срываясь на бег. Нахождение здесь внезапно стало столь удушающим, что вся приятная атмосфера, встретившая его на входе, мигом испарилась, будто и не существовала никогда: запахи неприятно щекотали нос, разрывая его изнутри, а укулеле как будто не могут правильно настроить. Пальцы вновь протягиваются к ручке двери. «Закрыто». Вполне естественно, что с обратной стороны таблички будет написано именно это. Но сейчас одно лишь это слово, покачивающееся раздражающим маятником, злит до белых кругов перед глазами и до дрожи пугает. Теперь дверь перед ним действительно закры… — О святой квизнак, прошу прощения! Я не заметил вас! Сильно ушиблись? …открывается настолько резко, что даже его реакция, натренированная за долгие годы усердной учёбы в кадетском училище, никак не спасла от неминуемого столкновения. Выронив пакет с несчастными пончиками, Когане с глухим рычанием хватается за переносицу, пока в голове звенит этот раздражающе-звонкий голос. Навязчивое тепло от рук, вцепившихся в его плечи, хочется сбросить одним обозлённым движением, что он и делает, из-за чего фигура перед ним примирительно поднимает ладони и отступает на шаг назад, видимо, не желая сделать хуже. — Что за… — хочет громогласно начать не самый вежливый разговор он, но, только зацепив взглядом того, кто так бессовестно окончательно испортил ему настроение (и нос), мгновенно подавился остатком фразы. — Ой-ой-ой, я правда не хотел! Позвольте? Я посмотрю! Господи, сколько крови… — противиться этим смуглым пальцам и обеспокоенным голубым глазам он не может просто физически, потому и не замечает толком, как носовой платок со странным рисунком, напоминающим морду синей львицы, бережно вытирает алые струйки. Да, вдарили ему неплохо, но это просто цветочки по сравнению с тем, что ему приходилось переживать в школе. — О, ещё и пончики… Выбирайте всё, что захотите! За мой счёт, в качестве извинения. — Н-нет, всё в порядке, — Кит пытается отстраниться, постепенно приходя в себя, но сзади уже поспевает другой пекарь. — Лэнс! Мало того, что не в больнице, так ещё и клиентов распугиваешь. — Что?! Да я же случайно! И вообще, бро, где же радость в твоих глазах? После пары анализов оказалось, что это простое пищевое отравление, так что я поправился за два дня. Здорово же, ну, Лэнс МакКлейн снова в игре! Ой, извините, может принести лёд?.. Когане поражало, насколько быстро у Лэнса (даже имя у него удивительно приятное на слух) менялся тон голоса. Интонаций в одной своей фразе он передавал столько, сколько Кит за всю жизнь не осилит, и это, как ни странно, успокаивало. Даже истеричные крики из его уст слышать было приятно. — Да, пожалуйста… — и после короткого кивка Ханк (да, Кит вспомнил его имя, которое парень называл при разговоре) удаляется куда-то в другое помещение, пока двоица оставшихся неловко сверлит взглядом недавно помытую плитку. Из посетителей никого. Только они вдвоём. Может, это знак? — Так что там насчёт… — Меня зовут Кит. Кит Когане. Голубые глаза удивлённо распахиваются, глупо моргая, но, видимо, постепенно краснеющее лицо с подбитым дверью носом действовало на окружающих каким-то своим волшебным образом. Собеседник через несколько секунд начинает широко улыбаться, едва склоняя голову к плечу, затем и вовсе усмехается, деловито засовывая руки в карманы довольно узких джинс. — Как скажешь, Кит-внезапно-убегающий-Когане. Несмотря на все обстоятельства, очень приятно познакомиться! — Взаимно, Лэнс-бьющий-в-нос-дверями-МакКлейн, — сколь бы слепо не был он влюблён в этого явного раздолбая, никак иначе он ответить не мог. Может, просто по старой привычке со времён детского дома, когда он огрызался на каждого, посмевшего нарушить его личное пространство. Но сейчас случай не тот, и, только осознав, что он, чёрт возьми, только что ляпнул, Кит уже был готов извиниться, однако услышал добродушный смех. — 1:1, Кит! Ой, а можно я буду называть тебя маллетом? Всю жизнь мечтал такой отрастить. — Я принёс лёд! — приглушённый голос Ханка раздаётся откуда-то из-за спины, и Лэнс одобряюще восклицает протяжное «О-о-о-о!» — Моё предложение всё ещё в силе, маллет, — мгновенно подмигивает он, пока его друг возится за прилавком, надеясь отыскать чистое полотенце. — Любая плюшка в нашей пекарне за мой счёт! И вообще, Ханк, давай уже закроемся! Всё равно вечером посетителей ничерта, а я с тобой и нашим раненным рыцарем пожрать хочу! Через пару минут роковое «закрыто» сменяется столь сладостным «открыто», пока что-то радостно лепечущий МакКлейн разливает ароматный чай на три чашки. И Кит улыбается впервые за долгое время, несмотря на свой разбитый нос или насмешливо растягиваемое «маллет», потому что уверен, что сделал правильный выбор.