____________
Определенно, у всего есть начало. Изначально было начало. А потом был Юра и его тупые штуки, попытки в нравится людям, реверсивные тактики и много, очень много откровенно агрессивных попыток вписаться в общество и аудиторию. Его аудитория — это сексизм, отсутствие смысла и тонких подтекстов. Никаких тебе отсылок и красивых слов, Юра, ты сам это себе выбрал. Самое сложное в жизни — это смириться со своим выбором, который ты не принимал. Вместо тебя его принимают твои друзья и родители. Знакомые и любимая девушка. Кто угодно сделает его за тебя, но ты не ты сам. Юра не выбирал себе аудиторию, он и друзей себе не выбирал. То, что он получает на выходе — всего лишь симбиоз общественности и его самого. То, что шутит шутки с экрана — это то, чего бы Юра не хотел никогда. Когда он монтирует видео, в один момент он тяжело выдыхает, вырывает из розетки шнур и очень долго пьет в тишине. Поднимает отяжелевший взгляд на свою комнату, на компьютер, системник и фантики, оставшиеся от Юлика. На кружку из-под чая, который пьет только Юлик. Он сам себе его и заваривает. Никогда не допивает и не размешивает сахар. Юра закрывает глаза и ощущает, как болит голова в лобной доли. Это — знает Юра — из-за стресса. Он шерстит рукой по столу, пока не находит упаковку аспирина. Прощупывает её пальцами и осознает, что он выпил последнюю ещё вчера — после того, как он отснял ролик с Юликом. Это не боль. Это абсолютно точно не боль. это что-то хуже.____________
Юлик читает названия лежащих на столе таблеток. Некоторые запрятаны в шкафчики, но большинство — почти пустых и шелестящих — валяются прямо под монитором. Юлик читает названия. Ацетилсалициловая кислота. Флунитразепам. Персен. Мидокалм. Он знает каждый. Определенно, он знает. Ещё он знает, что всё это можно купить без рецепта. То, что у Юры иммунитет к аспирину он тоже знает. Вот как это работает: некая субъективная иллюзия, ваша вера в лечение и в рабочую методику, заставляет вырабатывать ваш мозг дофамин и эндофрин, что работает как обезболивающее. С тем же успехом можно есть крылья летучих мышей, и эффект будет тот же. Юра предпочитает обходиться без летучих мышей хотя бы за отсутствие оных в его квартире. Юлик движением пальцев отодвигает все упаковки в сторону, сгребая в одну шелестящую кучу. Справа от него стоит баночка Но-шпы, перекись водорода и бутылек валерьяны. Ещё правее — капсулы. Белые небольшие капсулы с таурином. Замена энергетику. Более полезная, но менее рабочая. Из минусов — знает Юлик — при систематическом употреблении и недостатка траты энергии появляется нарушение сна. Юра смахивает незаметно рукой на пол упаковку Сертиндола.____________
Вот так это работает: простагландины, простациклины, тромбоксаны и куча других хреновых медиаторов боли, названий которых Юра уже и не вспомнит — они начинают работать при восполнении. Внезапном или постоянном. Из-за раздражителя или без него. Обезболивающее просто блокируют центры возбуждения боли. И вот как работает плацебо: вы просто верите в чудо исцеления, оказывая определенное влияние на работу вашей нервной системы, и это действительно работает. Юра практик до мозга костей, он не хочет верить в неправильность распределение энергии, энергетические потоки, защемления и всю эту другую ересь, чем остоебали ещё всякие практиканты йоги, медитации и других целебных практик. Но Юра знает, что если внушить своему мозгу, что у тебя не болит — оно не болит. С тем же успехом он пил витаминки как обезболивающее, и не то чтобы эффект был другим. Проблема всей этой дряни в том, что в самом приступе боли это не помогает. Просто из-за того, что любая боль сильнее любой веры. Вот почему он практик. Реальность всегда одолевает выдуманное. Только если мы не говорим о психотропных веществах. Юра знает, что такое галлюцинации, и он знает, как это работает. В этом случае в любом варианте реальность побеждает веру, потому что поврежденные участки мозга генерируют видения. Знаете, чем ещё являются галлюцинация? Симптомом инсульта. Он никогда не наступает внезапно, изначально блокируются маленькие участки мозга, отсюда вытекает туннельное зрение, асимметрия улыбок и галлюцинации. Ещё Юра знает, что если есть сладкое перед сном, то будет вырабатываться инсулин, и поэтому появляется жир. Еще Юра знает, что Юлик постоянно дергает пальцами ручки шуфлядок, пытаясь приоткрыть их. На самом деле там ничего кроме пустых упаковок. Будто бы там могло быть что-то другое. Юлик шелестит пустой упаковкой из-под очередного обезболивающего, пока Юра включает камеру. Перед тем, как раздается щелчок, Юлий говорит: — Ты в курсе, что сильные головные боли являются симптоматикой почти всех серьезных заболеваний, в том числе онкологических? Юра включает камеру, выхватывает из его рук шелестящую пустую упаковку и выкидывает её под стол.____________
Окна квартиры Юлика находятся на западной стороне. Когда заходит солнце, вся его комната окрашивается в теплый предзакатный свет. Юра пинает ногой лежащую на полу игрушку Бимы и та противно пищит. Юра морщится, ощущая болевой спазм. Юлик улыбается ему. Вот он — солнечное переплетение лучей. Фото-вспышка, из-за которой ты невольно жмуришься. Засвет на фотографии. Лучики в уголках его глаз, когда он улыбается — они светятся изнутри. Сам Юлик — светится. Его бесконечно-болтливый рот, который умеет улыбаться. Его бесконечно-глубокие глаза, которые умеют радоваться. Юлик убирает игрушку, кидая её в сторону. Предзакатный свет солнца выцеловывает их, лезет обниматься, забирает в своё свечение, и Юлик подставляет лицо к нему. Юра поворачивается спиной и смотрит на Биму с какой-то игрушечной костью в зубах. Пульсирующая боль бьется у него в нижней челюсти. Юлик касается его плеча и говорит: — У таксиста пробки, хочешь чай? Юра лишь кивает. Заторможено и отчаянно. Юлик прекрасно видит его глаза. Он видит, что Юра болит. Весь. Он измученный и несчастный. Вся его мимика на лице кричит о том, насколько это больно. В заднем кармане его джинс лежит таблетница. Юлик не спрашивает о причинах этой боли, и Юра выдыхает сквозь зубы, потому что это тоже ему болит. Солнечный свет выжигает ему спину. Хлопают шкафчики, звенят чашки и брякают ложки. Юра жмурится на каждый этот звук, потому что боль вторит этим звукам. Она хаотично раздается у него — от макушки до ключичной ямки. Разливается так, как бы текло раскаленное до жидкого состояния железо. Юра хочет любви. Юра хочет Юлика. Но нельзя просто подойти, взять его за плечи и сказать: «вот я, мне скоро тридцать, я схожу с ума из-за боли, и я люблю тебя почти девять тысяч часов, а что насчет тебя?». Черт возьми я хочу, чтобы ты любил меня, Юлик. Я хочу тебя во всех смыслах и по-разному. Хочу делать тебя счастливым, хочу, чтобы между болью и ужасом был ты. Чтобы там было твое тело — гладкое и теплое, податливое и успокаивающее. Хочу искать твою руку ночью, когда в бреду я съерзываю простынь до того, что она сползает на пол. Хочу найти тебя в ответ на свою боль. я хочу тебя не по-человечески. что насчет тебя, юлик? Юра качает головой и смотрит в окно. Окна его кухни — тоже выходит на запад, потому что она фактически соединена с залом. Солнце почти село, и Юра не удивится, если таксист уедет, так его и не дождавшись, потому что чайник кипит уже бесконечное количество минут, а Юлик продолжает брякать своими ложками, и Юра ощущает стук железной палки изнутри своей черепной коробки. Он вытягивает ноги и опирается локтями о стол. А потом падает на него и руками, и лицом, смотря на чайник. Юлик что-то поет себе под нос. То ли это Nirvana, то ли Queen, то ли ещё что-то из подобного. Юра не разбирается. Он закрывает глаза. — Пой громче. — Что? — Юлик смотрит на него через плечо, когда наливает воду в кружку, а потом цыкает, когда проливает и попадает себе кипятком на пальцы. Он хватает полотенце, вытирая воду. — Спой мне, говорю. Юлик вытирает пятно. Он поворачивается к нему и моргает. Юра кладет голову на сложенные на столе локти. Его глаза закрыты, но даже так Юлик видит то, насколько ему больно. О причинах он по-прежнему не спрашивает. Юлик две минуты проводит в тишине, потому что он не знает, чего от него хочет Юра. Мотив песен в голову не лезет, и он вешает полотенце на спинку стула, чтобы оно быстрее просохло. Юра не реагирует, когда рядом с ним ставят чашку и от неё воняет теплом. Даже нет, не теплом — жаром. Он морщится, потому что в нем опять что-то очень странно и очень противно болит. Но это уже не голова. Нет. Определенно нет. С трудом Юра может расслышать, что Юлик что-то поет. Это не Nirvana и не Queen.«ты уже не боишься страха, это медленное привыкание».
Юра ощущает, как внутри него кто-то дрелью роет трансшею, он сжимает зубы до того, что боль в челюсти усиливается, и утыкается носом в сгиб локтя. Юлик замолкает и опирается на локоть, утыкаясь подбородком о ладонь. Юлик напевает.«жизнь не свобода, не сахар: ежедневная боль и страдание».
Когда раздается мерзкий писк от очередной игрушки Бимы, Юра жмурится, и все, внезапно, затихает. Всё окунается в такую оглушительную тишину, что, кажется, даже Юлик может услышать то, как пульсирует боль в висках Юры.____________
Юра стоит у себя на кухне. На стол падает одна таблетка. Потом другая, третья и четвертая. Пятая. В стакан с водой он капает несколько капель успокоительного. Ещё у него есть шприцы и несколько ампул наркотического анальгетика. Он закидывает в себя три таблетки, и запивает их. Следующие две через несколько секунд. Он ощущает в горле этот твердый комок, будто бы там застряла одна из таблеток, но он знает, что нет — не застряла. Скоро должно полегчать. Минут десять. Боль ухает у него в голове. Он слышит, как в соседней комнате скрипит паркет, кто-то шаркает ногами, ударяет дверцами. Юра разминает свою шею и когда прижимается ладонью к сонной артерии, он ощущает то, как она пульсирует. — Ты слышал? — Юлик идет к нему, Юра это слышит по тому, как скрипит паркет. Он скидывает все таблетки в ящик с ножами. У него много ножей. Слишком много для человека, который не занимается разделкой мяса или ещё чем-то таким. — Что? — он задвигает ящик и смотрит через плечо. Юлик оправляет на себе мешковатый свитшот. — То, что на улице, Юра. Хованский моргает и поворачивается к окну. Ему понадобилось секунд десять, чтобы понять то, что там бушует гром и молния. — Передавали оранжевый уровень опасности. Таксист отказался выезжать, — хмыкает Юлик и складывает руки на груди, опираясь плечом о косяк. Юра поджимает губы, стучит пальцами по столу и просчитывает биение своего пульса. Они молчат минуту. Эту минуту Юра считает и смотрит на часы. Его пульс в районе девяносто пяти или ста. Что-то около того. — Останешься у меня? — спрашивает он, когда поворачивается. Юлик — это светлое пятно. Его рот, который улыбается. Юлий высокий и большой. Больше среднего мужчины. Он хмурится. Вот он — счастье во плоти. Такой близкий и невозможный, что Юре хочется схватиться за шприц, и он не дает себе гарантии, что это будет не героин. — Бима одна. Юра качает головой и прикрывает глаза. Пульс шумит у него в голове. Вот так это работает: обезболивающее действует несколько часов, и если не убрать причину, то боль возвратится. — Как ты захочешь, — хмыкает Юра и наливает себе ещё один стакан воды. То, как он это произносит — так люди говорят «прошу тебя». Так люди просят. Так люди умоляют. Юлик прикрывает глаза и тяжело выдыхает. Он медленно качает головой. Так медленно, что Юре приходится нахмуриться, чтобы понять, что это не галлюцинация. — Хорошо. Если тебе это нравится. Юра качает головой. Не то чтобы ему это действительно нравится. Нет, не нравится, совсем, нихрена не нравится, это странно. Не будь странным. Юра сильно жмурится, до того, что под глазами что-то поблескивает. Когда он их открывает, Юлика рядом уже нет. После его ухода — в пять утра — в доме ещё долго им пахнет. Диван и подушка. Одеяло и пульт от телевизора. Юра ложится на подушку, на которой лежал Юлик, смотря какой-то вестерн, и закрывает глаза, представляя, что рядом он. Он шарит рукой по месту рядом — холодное. Хмурится, очень долго ерзает и поворачивается к телевизору спиной. Кого-то убивают. Юра понимает, что обезболивающие перестали работать окончательно.____________
Морфин — самое распространенное наркотическое обезболивающее среди онкологической деятельности. Как правило, у раковых больных уже вырабатывается привыкание, либо боль от гниения настолько сильна, что он не помогает. Это — «стандартный опиоид»; анальгетик, используемый в анестезиологии. Раковые больные привыкают к ним, но Юра — не раковый больной (по крайней мере, он об этом не знал), поэтому он лопает ампулу большим пальцем и погружает в тонкий стеклянный сосуд иглу. Вот так это работает. Самый прекрасный танец — то, как опускается игла в разбитую ампулу. Как самолеты врезаются друг в друга по ошибке диспетчера. Как игла загоняется в вену, и то, как блаженно закрываются глаза, как два века встречаются друг с другом. Долгожданная встреча. Юра откидывает голову на спинку кресла, и шприц с негромким стуком падает на пол. Пятнадцать минут. И его отпустит на два-три часа. Когда ему приходит сообщение, он уже не чувствует боли. Никакой. Это то, как работают наркотики. Волокна А-d- и безмиелиновые С-волокна — основные проводники кожной и висцеральной болевой чувствительности. Боль Юры — вторичная. Тягостная, долгая, мучительная, не прекращающаяся. Наркотики возбуждают опиатные рецепторы и стимулируют активность антиноцицептивной системы, сразу следом — приглушение боли в любом плане, в том числе в эмоциональном проявлении. Вот так это работает. Когда Юра открывает глаза, он читает сообщение от Юлика: «тебе нужно сделать МРТ». Юра морщится. Под стол закатился шприц. Когда он встает, то случайно наступает на разбитую ампулу, он лишь морщится, стряхивает мелкие осколки и идет на кухню, чтобы сделать себе чай. Чай он не пьет, но алкоголь ему нельзя. Он пишет Юлику: «когда-нибудь». Когда-нибудь — крайне относительное понятие, если дело касается временных промежутков, да и вообще — если оно касается дела в принципе. Никому не нравится «когда-нибудь», если это касается, возможно, смертельно-опасной болезни. Это так обычно происходит встреча двух давних знакомых, которые не виделись с девятого класса, а теперь им по двадцать пять и вряд ли у них есть общие темы для разговор. Один — юрист, другой — архитектор. Все становится хуже, если второй еще и беременный. Век возможностей. Поэтому они и встречаются «когда-нибудь». Проще говоря — никогда. Юра смотрится в зеркало. Вот он — ему почти тридцать, и его лицо впервые за долгое время не искажено в приступе мучительной боли. У него есть ещё пять ампул, но этого слишком мало. Слишком мало для привыкания, и слишком много для человека, у которого, предположительно, не гниют органы. Юра аккуратно берет чашку. Посмотрите на него — несмотря на то, что морфий подействовал полчаса назад, он все равно выглядит несчастно. Приглядитесь — вот линия его плеч. Дугообразная. Вот линия его спины — искривленная. Вот его руки — мелко-дрожащие. Зато у него очень длинные красивые пальцы. Такими пальцами пианисты скользят по белоснежным клавишам пианино. Такие пальцы с любовью проходятся по чьему-то позвоночнику, зарываются волосы. Вот его губы — которые не улыбались больше двух месяцев. И вот, наконец, его глаза. Зеленые. Зеленый — двухфазный цвет. Это цвет яркой сочной зелени, яблок в летнем саду, это синоним слова «молодость». Это дьявольщина в омуте ведьмовских глаз, листва деревьев в середине июля. А так же это цвет рвоты при пищевом отравлении, цвет лица в предобморочном состоянии. Такого цвета синяк на стадии восстановления капилляров. Такого цвета тина в болотах, и это цвет мерзких водорослей, которые скользят по вашим ногам на берегу моря. Это синоним слову «разочарование». А что там — меж? Между этих двух фаз? Что находится между тиной и листвой деревьев? Между рвотой и сочными кисловатыми яблоками? Юра не знает. никто не знает. В кухне эхом раздается звук от разбитого стекла. На полу рассыпается сахар и фарфоровая сахарница. Юра сжимает в своей руке ложку, поджимает губы и качает головой. Морфин не помогает. То, что находится между этих двух фаз — это морфин. Юра кусает костяшки и скулит. Соседи жаловались на то, что у него скулит собака. Нет никакой у меня собаки, это я скулю. Он сильно жмурится и утыкается лицом в свои ладони, когда сползает на пол. Садится между рассыпанным сахаром и разбитым фарфором. Звуки, рвущиеся из его глотки — вот что находится между травой и тиной. Вот какая межфазная штука сидит между ними. Вот что это. Боль, сжирающая Юру, имеет новый цвет. Это новая боль. Она не давится морфием. Ей нужны другие таблетки. Ей нужны новые таблетки. Ей нужно что-то совершенно другое. Юра кусает губы, качает головой — неосознанно и отчаянно — отпихивает ногой телефон, когда на него снова приходит очередное сообщение.____________
Морфин увеличивает седативную и респираторную депрессию в сочетании с бензодиазепинами и антидепрессантами. Очень трудно, знаете ли, сочетать в себе депрессивного мудака и человека с какой-то, возможно, смертельной болезнью. Никакие наркотики не дружат с антидепрессантами. Между двух зол Юра выбирает возможность самоубийства. Поэтому он складывает в таблетницу две таблетки Азифола. Остальное — в ящике в компьютерном столе. Среди пустых и полных упаковок обезболивающих, успокаивающих и снотворных. И наркотических обезболивающих. И просто наркотических. Наркотических чего именно Юре уточнять не хочется. Запивать таблетки алкоголем — ошибка большинства любителей выпить. Запивать антидепрессанты наркотиками — ошибка исключительно Юры. Если вы спросите, как он вообще достал все это, то ответ прост. Знакомые, работающие в фармацевтике. Важное уточнение: знакомые, которым насрать на вас. Юра опоминается только тогда, когда Юлик говорит: — ... вот поэтому я про неё и говорил. Юра, ты тут? Юра однозначно не здесь. Он и не в себе вовсе. Потому что он весь — болит. Внутри и снаружи. Очаги восполнения повсюду. Они растут из его мозгов, из его сознания, эти проводники боли, они работают так, что скоро износятся но, нет, ничего. Юлик закрывает вкладку с чем-то, на что Юра так и не успевает обратить вминание. Юлик тяжело выдыхает и отодвигает рукой шелестящую пустую упаковку от таблеток, которых он не знает. Бог уберег. — У тебя взгляд отсутствующий, — говорит Юлик. То, что сейчас наполняет Юру — это одни химические реакции, которые работают друг против друга, и Юра — двойной агент. Вот почему это вообще работает. Наркотики и таблетки в его организме бушуют и создают цунами его морального спокойствия, но не болит ничего. Все медиаторы боли, проводники и херова туча другой одноименной херни — все они молчат, и Юра лишь пялится куда-то в пространство перед собой. То, что он делает — деструкция. Проще говоря — уничтожение. Нагрузку на его нервную систему сейчас можно сравнивать с тем, как очень живучую муху лупят мухобойкой. Возможно, даже электрической. Он смотрит на Юлика. Его волосы — мягкие и пушистые — напоминают о матери. Его кожа — теплая и гладкая, почти без морщинок из заломов. Родинки на его теле — траектория пути к райским воротам. Его глаза — свет из окон церквей. Единственное, из чего до Юры доносится свет — это его глаза. Я так тебя люблю, я люблю тебя до ужаса, мне стыдно так себя вести. Черт, нет, не думай, не думай, не думай. Это глупо. Не будь глупым. Никому не нравятся глупые. — Знаешь, — Юлик скучающе щелкает по своему ютуб каналу. Открывает первый попавшийся ролик, и у них обоих сводит скулы от того, что привычного юриного крика не раздается. Единственное, что можно увидеть — безумную улыбку и пустой взгляд. Тупые шутки продолжают литься из его рта, потому что это натренированный инстинкт. Кость для аудитории. Кусок мяса для оголодавших псин. Условный рефлекс. Юлик молчит очень затянуто. Юра видит, что он с истинным ужасом смотрит на готовое видео. Оно пустое. Юра там — тихий и не кричащий. Его шутки звучат как перечисление анекдотов. Это то, как работают наркотики с антидепрессантами. Они угнетают нервную систему намного, намного сильнее. — Мне кажется, — опять говорит он с тихим ужасом. — Я веду себя глупо рядом с тобой. Вот так это звучит. Как: «я не хочу говорить правду». Как: «мне страшно озвучивать её вслух», Вот так люди произносят «я боюсь». Юлик напуган, но Юра пялится на себя на экране и впервые, впервые за очень долгое время у него не появляется желания выдернуть из розетки шнур. Потому что ему абсолютно все равно. Вот так происходит разрушение личности.____________
Юра стоит на балконе у Юлика в квартире. Он не может избавиться от странного раздражения на своем запястье, и он трет его о перила. Долго и до того, что на них остается кровь. Он морщится и прячет руку в кармане, пальцами другой руки цепляется за шлевки на штанах. Снова хмурится. Это как анестезия — все происходящее как бы упрощается в своем понимании. Ты тоже упрощаешься. Постепенно и медленно, пока наркотики вызывают у тебя привыкание, но эффект остается. Требует увеличивать время от времени дозу, но Юра идет на все, лишь бы не болело. Юра понимает, что все в мире — абсолютно всё — двояко. Зеленый цвет и действие морфия. Его опущенные плечи и те шутки, которые он пытается шутить. Сегодня они так и не сняли ролик, потому что Юра не смог открыть рот. Он говорил, что если выдыхать — боль усиливается. Когда ты говоришь — твоё дыхание неправильное, и боль усиливается. В любом случае, Юлик опять предложил чая. И вот он, опять в его квартире, на солнечной стороне. И солнце опять заходит, но боли Юра теперь не чувствует. Никакой. Ни физической, ни моральной. я по-прежнему люблю тебя. мой разум, моя нервная система и сознание — оно наполовину отмерло. Так, как умирают клетки, но тут нет возобновления. Я люблю тебя. Больше жизни люблю. Хочу, чтобы ты любил меня. Юлий — это солнечный свет, который пробивается сквозь белые занавески. Лучившийся и мягкий. Свет — он тоже состоит из двух фаз. Он ласково проходит по шторам, лениво обвивает твою руку и растворяется на стене у твоего плеча. Свет — больно слепит глаза, режет, до того, что они слезятся. Юра, к слову, не плакал давно. Самая невероятная трагедия — это то, как поезда тянутся к друг другу, чтобы обняться. Объятья на дороге машин — это трагедия. То, как обнимает вагон метро пассажира — трагедия. Ты и я, мои руки и твое тело — это поезда, которые тянутся к другу другу, это звук резкого торможения и запах паленой резины. Ты и я — я люблю тебя сильнее всего. что насчет тебя? Юлик ведет себя с Юрой глупо. Как дурак. Юра соблюдает осторожность. Будь бдительнее, это минное поле, где тело Юлика — мина, а твои руки — сапер. Будь аккуратнее. Юлик стучит по окну с другой стороны балкона, и Юра лишь кивает. Он открывает дверь плечом и сморит на чашку в его руках. Юра отоваривается и идет в сторону ванны. Когда его схватывают спазмы, он запихивает в себя таблетку, запивает проточной мерзкой водой. Одна таблетка на ужин, и ещё одна — перед сном. Вот такое питание у Юры. Если бы Вам по великому несчастью, не посчастливилось бы сейчас оказаться в квартире Юлика, Вы бы смогли увидеть то, как плечи Юлия опущены, а его взгляд — хмурый и тяжелый — уставлен в чашку. Он бы Вас не заметил, и Вы бы прошли мимо Бимы к ванне, аккуратно бы открыли дверь, и увидели бы его — этого несчастного человека, чья психика разрушается с каждым днем. Вот его плечи — сжаты, будто бы они стремятся друг к другу, хотят обняться. Вот его спина — скрючена так, что лоб стремится к животу. Вот его руки — посмотрите, его бледная кожа. Такая бледная, что видны вены. Вот его пальцы — длинные и красивые — трясутся и не сгибаются. И вот его глаза — Вы бы поспешили закрыть дверь и уйти отсюда как можно скорее, потому что Юлик кажется вымученным, а этот мужчина — наверняка он умирает. Его глаза — вот так выглядит пленка на глазах. Так слезы застилают глаза. То, что делает сейчас Юра, в тот момент, в котором Вы смотрели на него — он скрючивался от боли. Его глаза слезятся непроизвольно, потому что болевой порог просто не справляется. В моменты, когда не действует обезболивающее, когда нет рядом морфина в этой блестящей тонкой ампуле, боль, уже намного более превосходящая прошлую, заставляет делать Юру шаг. И этот мужчина — скрюченный и дрожащий — делает его. этот шаг за болевой порог. Он раскачивается на краю ванны, пытаясь дождаться действия наркотиков. Возможно, начнутся галлюцинации, будет страшно и одиноко, но больно не будет. Совсем. Чай никто так и не выпил. Юлик слышит скулеж из ванны, но Бима спит у дивана. Он качает головой, идет на балкон и очень долго смотрит на то, как машины танцуют танго, стараясь не обниматься. Ты и я, мои ладони и твоя спина — так самолет садится посреди оживленной трассы, чтобы выжить. Так происходит массовая авария. Мой рот и твои губы — так цунами съедает города. Я и ты — это то, как происходит техногенные катастрофы. я люблю тебя сильнее земли и людей. а ты?____________
Цена Азафена — от ста шести рублей до двухсот одного рубля. Очень дешево по сравнению с обезболивающими. Юре приходится снова сменить его на Сертиндол. Так происходит разложение личности. Когда Юра выдыхает, боль в его голове шумит криком чаек, когда вдыхает — застывает сродни волны, который замирает на секунду до того, как обрушится. А потом падает. И снова крики чаек. Вот так происходит его дыхание. Погодите, это же уже было, я должен это знать. Он монтирует видео и пытается вывернуть дорожку звука до того, чтобы он смог услышать свой голос. С ужасом он осознает, что этого голоса просто нет. Всё видео — он неясно что-то бормочет себе под нос. Что это вообще? Обзор чего-то? Летсплей? Очередной ответ какому-то блогеру? Юра не знает. Его взгляд в видео — такой бы Вы увидели, если бы посмотрелись в разбитое зеркало. Разбросанный, неясный, туманный и пустой. В дверь стучатся, и Юра идет к прихожей по стенке. Перед его взглядом вспыхивают темные пятна. Они гаснут и снова появляются. Юлик улыбается ему и проходит без разрешения. Юра закрывает дверь и приваливается плечом к стене. Он закрывает глаза. Он тяжело и громко дышит. Его лоб в поту, зрачки — расширены. Боль ли это? Он не знает. Он понятия не имеет, чувствует ли он сейчас боль или нет. На его лице — испарина. Пульс шумит у него в висках. То, как Юлик берет его за руку — так происходит короткое замыкание. Ты и я — две неполадки, две неисправности, две поломки. Твои руки на моих — этот так вспыхивает что-то в щитке, и свет во всей квартире гаснет. И наступает тьма. Такая, что Юра даже не слышит своего дыхания. Перед его глазами и вправду — тьма. Эти огромные пятна, которые вспыхивают и гаснут, они не дают ему ясно видеть. Он пытается перенести вес всего своего тела на стену, но его плечо соскальзывает. Когда губы Юлика находят его, сердце Юры замедляется в своем ритме. Юра на ощупь ищет его лицо, и касается ладонями его щек. Гладкий и теплых. Он — солнечный свет. Две фазы. Одна — то, как луч проходит меж занавесок, другая — то, как он режет глаза. А что там, меж них? Меж ними губы Юлика. Теплые и мягкие, горячие. Ласковые и зовущие из Юры что-то вменяемое. Что-то, что Юра знал раньше, когда-то тогда, когда был человеком. Он вспоминает кухню с окнами на западную сторону и пищащую игрушку Бимы. Вспоминает то, как Юлик шелестел упаковками таблеток, пока они не заменились на шприцы и ампулы. Вспоминает то, как Юлик касался его плеча, и свет во всем мире выключался. Он приваливается спиной к стене, и Юлик движется за ним. Как змея. Весь мир — две фазы. Рождение и смерть. Что между ними? Между ними боль, съерзанные простыни, бесконечное количество упаковок от обезболивавшего и фотоальбомы со снимками того, как их губы касаются друг друга. Так, как атомная бомба касается земли.____________
Понимаете ли, в чем дело — некоторые процессы необратимы. То, как пуля уносит жизнь человека. Как алкоголь разрушает клетки мозга. Как наркотики разрушают сознание. Как врожденные болезни не поддаются лечению. С Юликом они это не обсуждают. Просто без надобности. Взгляд Юры — зеркальное отражение. Пустое и пыльное. В таком не увидишь света и ясности. Глаза Юлика — окна церквей. Процессы, которые запускаются в организме после употребление психотропных и веществ, сильно им противоречащих или усугубляющих их действие — чисто в теории имеют обратную силу. Так, как закон её имеет. Чисто в теории. Вот так это происходит. На нервную систему оказывается очень сильное влияние, подобное тому, как при лоботомии сверлят череп в абсолютно нужном месте, таком, чтобы не убить человека. Спустя несколько цикличных повторений, нервная система ослабевает, и становится слабее оказываемого на неё влияния. Начинаются галлюцинации, болевые синдромы, куда страшнее предыдущих, и ломки. Медленно привыкание, ведущее к увеличению дозы. То, что находится сейчас в бокале Юлика — дорогое вино, вроде Савион Бланк, или какое-нибудь калифорнийское, или ещё что-то такое. В бокале Юры — обычное дешевое вино, потому что вкуса он не чувствует. Там растворен какой-то порошек. Юра не знает, что себе туда насыпал. Успокоительное или мышьяк? Никто не знает. Это русская рулетка. Когда ты запиваешь таблетки алкоголем, когда к этому добавляются наркотики — это биохимическое оружие. Бомба в твоем организме. Юра знает о её присутствии в себе. То, что происходило с его головой после принятия алкоголя — приступы мигрени. Они обостряются после алкоголя или сахара. В случае алкоголя сосуды расширяются, а потом — резко сужаются. Если у Вас есть предрасположенность к мигреням, то Вам лучше бы воздержаться от употребления алкоголя. Сосуды расширяет так же горячий душ, но с менее плачевными последствиями. Вот так это начиналось: алкоголь, запитые таблетки аспирина и ужасная головная боль. С алкоголем можно сделать много чего, но нет вариант хуже, которым воспользовался Юра. Его губы и руки Юлика — так падают звезды. Это все начиналось с таблетки аспирина, а заканчивается здесь — с морфием, дешевым вином и затянувшейся депрессией. Это локальная боль перетекает в вездесущую. Все начинается первой фазой. Все имеет двухступенчатость. И этот момент, когда ты перешагиваешь с одной ступеньки на другую — что там, в нём? Итак, Юлик объясняет: — Это не боль. Абсолютно точно, не боль. Это не похоже на то, что чувствовал ты. Я в этом уверен. Юра кивает и выпивает свой бокал за несколько больших глотков. Он морщится и вытирает рот ладонью. Это то, что заставляет его жить. У всего есть начало. Это началось в космосе. Большой врыв, газовый гигант, создание атома и микро-частиц. А потом были мы. Был Юра и Юлик — то, как в черную дыру попадет спутник. Так это происходит. ты — это межфазная ступень эволюции. твои губы и моя любовь к тебе. я не могу. рядом с тобой мне больно. я веду себя как идиот. я слабее этого. что насчет тебя? и, кстати, я люблю тебя. Юра пялится в свой пустой бокал, пока Юлик объясняет ему. Он говорит, что любовь — это не боль. Говорит, что то чувство, когда твой важный человек медленно умирает — это по-прежнему не боль. Говорит ему, что это куда страшнее. Страшнее аварий и катастроф. Нет ничего ужаснее смотреть, как тот, кого ты любишь, уже не повышает голос, не кричит, не проявляет эмоций. Говорит, что есть вещи похуже того, что дети умирают в Африке. есть вещи похуже пластмассы в море. Есть так много вариантов того, что я мог бы сделать со своими чувствами к тебе. Возненавидеть или забавляться всем происходящим. Относиться как к кретину или смеяться над твоей болью. Было так много вариантов, которые я мог бы использовать. нет варианта хуже того, который предпочел я. Наконец, он говорит: — Я люблю тебя, а ты умираешь прямо сейчас, и я ничего не могу с этим поделать. Юра поднимает взгляд, когда слышит в его голосе слезы. Юлик плачет, закрывая лицо руками. я люблю тебя больше жизни. а что насчет тебя?