Не стоит трогать того, что покоится,
много еще остается от великого имени,
но совсем не то, что ищут.
Д.А. Гранин
Стук в дверь оторвал Марию Дмитриевну от чтения. В последние годы она стала проводить всё больше времени за книгами — в память об отце и брате, у Марии осталась большая библиотека, одно время у нее даже был собственный литературный салон, но с возрастом ей все меньше хотелось посвящать себя светской жизни. — Княжна, к вам есть прошение, — из-за двери показалась старуха Наталья — одна из немногочисленной прислуги, жившей в поместье. — Кто? Мария неторопливо повернулась, всем своим видом выражая неудовольствие скорой беседой. После воцарения Елизаветы Петровны в ее доме частыми гостями стали члены Академии Наук, историки, собирающие подлинные рассказы о Петре Великом и, каким-то чертом, узнавшие о его последнем романе. — Якоб Штелин, Ваша Светлость, — послышался тихий голос старушки, все также стоявшей на пороге. –Пусть войдет. Мария встала с кресла, неторопливо подойдя к окну. На улице шел весенний дождь, все вокруг пробуждалось после холодной зимы и промозглых ранних весенних месяцев. Все, кроме дома самой Кантемир. Она не любила разговоры, подобные предстоящему. Все те, кто, казалось, хотят увековечить память Императора, на деле стремились приблизиться к нынешней власти. Государи сменялись быстро, еще быстрее сменялись фавориты и каждый из них стремился прочнее укрепиться рядом с монархом. Мария явно помнила все интриги, окружавшие двор, и со стороны видела, что сейчас ничего не изменилось. Штелин вошел в гостиную. В углу тихо потрескивал мраморный камин — несмотря на теплую майскую погоду, в самом доме было достаточно прохладно. Комната обставлена со вкусом: большой стол из красного дерева, украшенный орнаментом, два кресла, шкаф до потолка с остекленными дверями, полностью заполненный книгами. На окнах висели плотные шторы с фалдами, ниспадавшие с деревянного карниза. Тем не менее, в глаза бросалось запустение — в углу стояла хрустальная ваза с давно увядшим букетом, местами облупились стены. Картина, представшая перед Штелиным, ясно выражала холодное равнодушие к статусу жильца и ко всем входящим в этот дом. — Чем могу быть полезна, Ваше высокородие? — размышления Штелина прервались тихим, но уверенным голосом Марии. — Добрый день, княжна. Рад нашей встрече, — с непритворной радостью произнес Штелин. Он — один из немногих, кто смог добиться приема у Марии и сейчас боялся упустить возможность разговора с этой женщиной. Мимолетно улыбнувшись, Кантемир предложила ему присесть в кресло рядом с камином. Прислуга принесла в комнату бронзовый канделябр с уже зажженными свечами и бутылку бургундского вина. — Погода не благоволит к прогулкам сегодня. — Заметила Мария. — Так что же вы хотели, господин Штелин? — Как Вы, возможно, знаете, государыня — императрица изъявила желание отметить юбилей со дня рождения ее батюшки, императора Петра Великого. По сему случаю Академии Наук было поручено составить сборники подлинных историй из жизни почившего государя, –Штелин на мгновение замолчал, — насколько мне известно, вы были связаны с ним… Мария поставила на стол бокал, на дне которого оставалось немного вина. Она знала, что мемуарист непременно начнет этот разговор. Надо отдать должное, он хотя бы не стал спрашивать об этом, едва зайдя в комнату. В глубине души Марию уязвляло, что современным историкам не интересен жизненный путь ее отца –Молдавского господаря и ученого, брата — известного поэта-сатирика и успешного дипломата, в конце концов, её самой. Без ложной скромности, Кантемир — наследница великой фамилии, одна из образованнейших женщин своего времени. Они хотят услышать только подробности ее романа с российским императором, желательно в красках. Однако еще сильнее она не могла терпеть то, что на самом деле никто не хочет узнать ее как человека, Петра как человека. Интересен образ — кто напишет выгоднее — приблизится к власти. Кто хуже — слетит со своего пьедестала, как те, кто уже стал неугоден и окончил свои дни в ссылке или сырой монастырской келье. Хоть шанс поймать фортуну был невысок, из раза в раз все пытались угодить новому правителю, идя на поводу у собственной алчности. Мария Дмитриевна невольно становилась свидетелем этой ярмарки тщеславия и, по правде сказать, сие выглядело весьма удручающе. — Якоб, скажите, вы гордитесь сегодняшней Академией Наук? — спокойно задала вопрос Мария. — Безусловно, Ваша светлость — до конца не понимая, какой ответ хочет получить княжна, Штелин замешкался. — Вы думаете, Петр хотел видеть свое детище именно таким? Вы думаете, он хотел бы, чтоб вместо научных исканий, члены Академии выпытывали подробности давно закончившегося романа? Он поднимал науку, вы ее опускаете до пустых пересудов, к чему? Вопросы Марии были больше похожи на обличения, но сейчас она не стремилась к политесу. Штелин недоумевал. Понизив голос, он пытался оправдать свой вопрос тягой к исторической достоверности. Зачем-то снова вспомнил об Императрице, которая в силу родственной связи хочет знать о своем отце больше, чем позволял он сам. Кантемир безучастно кивала. После смерти Петра она намеренно словно остановила свою жизнь, хотя и знала, что он был бы против этого. Казалось, что ей не интересно свое настоящее и будущее, она находилась в прошлом. Там, где с ней была ее семья — родители и братья, и там, где она любила и, наверное, была любима. Нет, ей нравилось жить, но с каждым годом она все отчаяннее чувствовала пустоту внутри себя, которую не стремилась ничем заполнить. Как однажды она призналась в письме брату, любовь к императору была величайшим счастьем и величайшей трагедией ее жизни. — Спешу Вас разочаровать, господин Штелин, мне нечего вам поведать. Эта история давно окончена и я бы не хотела ворошить оставшиеся крупицы воспоминаний, — Мария сделала глоток вина и подошла к окну. Тишину, воцарившуюся в комнате, нарушало только шуршание юбки ее темно-синего платья. Штелин смотрел на нее и пытался угадать, какой была эта женщина в молодости. Явно бросалась в глаза осанка — она была идеальной, в движениях и взгляде просматривалась порода и уверенность. Черные, как смола, едва вьющиеся волосы были гладко зачесаны в косу и подняты в незамысловатую прическу. Выразительные темные глаза отстранённо смотрели куда-то вдаль, за горизонт. Конечно, ей было, что рассказать гостю. Тогда, зимой 1725 года, она пообещала самой себе сохранить эти воспоминания. Их история была слишком личной для Марии, после смерти Петра она не делилась ей даже с самыми близкими людьми, находя это бессмысленным. Напрасно ей говорили отпустить всё, выйти замуж и жить как прежде. Действительно, ее статус позволял ей найти лучшую партию или всегда быть при императорском дворе. Может, она бы и хотела этого, но не могла. Больше всего в жизни она ненавидела ложь и притворство. Слова Штелина словно перенесли ее в молодость и события того времени снова ожили перед ней. Такое уже бывало и, по правде, Мария любила эти моменты — как ни странно, но с годами эта история не забывалась, а, наоборот, все отчетливее отпечатывалась в памяти.***
Маскарад по случаю окончания войны со шведами — одна из их первых встреч. Мария, еще совсем молодая девушка, в образе таинственной венецианки, Петр — в черном бархатном костюме голландского матроса, с маской, как и все присутствующие. Оба резко выделялись. Он — ростом и властными манерами, она — краткостью и скромностью по сравнению с другими дамами на этом гулянии. Петр веселился больше всех присутствующих и имел полное на это право — долгие ратные годы, наконец, окончены. Он как никто другой знал цену этой войне. Тогда они практически не разговаривали. Юная княжна держалась робко в светском обществе, да и Петр не хотел привлекать к себе лишнего внимания.***
Спуск на воду нового корабля, построенного на верфях Санкт-Петербургского адмиралтейства. По этому случаю, Петр устроил празднование с парадом и фейерверками. Несколько дней назад Екатерина Алексеевна определила княжну в свои фрейлины, так что ее присутствие было обязательно. Находясь поодаль, Мария наблюдала за Петром. Он стоял совсем рядом с огнями, тысячи разноцветных искр отражались в его глазах. В шутку изобразил тамбурмажора, забрав жезл у барабанщика. Мария улыбалась его непосредственности, совсем не свойственной «должности». Вспышки фейерверков освещали черное петербургское небо, падали в глубокие воды Невы, производя поистине потрясающее впечатление. В один момент Мария поймала на себе его взгляд, обменявшись смешками, отвела глаза. Она чувствовала, что уже не робеет перед этим властелином, а наоборот хочет быть ближе к нему, он привлек ее чем-то далеким и в то же время родным. Когда празднество было закончено, Мария осталась на причале. Ночь была на удивление ясной и на небе отчетливо виднелись россыпи звезд. Мария с детства интересовалась астрономией — книги о звездах были, пожалуй, одними из ее любимых. Внезапно ее окликнул громкий голос. Вздрогнув, она обернулась и, не веря своим глазам, увидела Петра, быстро идущего к причалу. Мария никак не ожидала увидеть его сейчас, думала, что он уехал вместе со всеми. Подойдя ближе, он поинтересовался, почему она не в своих покоях и не страшно ли ей быть здесь одной поздней ночью. Выслушав объяснение, Петр удивился и сказал, что познакомит ее с Яковом Брюсом — гениальным естествоиспытателем и астрономом, знакомым Петру еще с юности. Разговаривая, они простояли на причале почти до рассвета. Мария расспрашивала Петра об устройстве фейерверков, с каждой минутой обнаруживая, насколько разносторонние знания у этого человека. Дабы избежать лишних пересудов, Петр велел Марии зайти во дворец не через главный вход. Прощаясь, она поклонилась Петру, на что тот засмеялся и попросил не делать этого.***
Они не выставляли свои отношения напоказ, но и не скрывали их. При дворе боялись говорить о связи императора и княжны открыто, что же касалось самой пары, то Петр не привык обставлять свою личную жизнь законностью, а Мария просто не хотела об этом думать. Им было хорошо вместе — Петр любил в ней не столько внешность и тело, за бурную жизнь постелей у него было предостаточно, — Мария обладала редким, живым умом, похожим на его собственный. Их души и мировоззрения не были похожи, слишком разные жизни, но они тесно переплетались и дополняли друг друга, словно родственные. Робость Марии со временем сменилась доверием и привязанностью. Она не видела в Петре императора и не охотилась за короной — ей было достаточно своего статуса. Она искренне любила человека, Петра Романова, без его титула, силы, власти. Эта любовь не была внезапным порывом, она распускалась подобно цветку: из крошечного ростка постепенно заполнила всю ее жизнь, удивляя саму Марию. Она не была склонна к романтике, напротив, отличалась практичностью и стремлением к науке, а не к любви. Часами пропадая в семейной библиотеке, она даже не смотрела в сторону любовных романов и поэм. Наблюдая, с каким рвением Мария с детства изучает географию, языки, учится играть в шахматы, ее отец, князь Кантемир, нередко подмечал у дочери «не свойственную женщине натуру». Происходящее же сейчас разбудило в ней те чувства, о которых она даже не мыслила — страсть, нежность и сумасшедшая привязанность, перемешанная с желанием заботиться и просто быть рядом. Она была готова сбежать хоть на край света, только вместе с ним.***
Обнаружив свое положение, Мария была счастлива. Подумать только, она носила под сердцем их дитя, плод их любви! Через несколько дней, когда Петр был в доме Кантемиров и обсуждал с ее отцом готовившийся поход на Каспий, Мария, улучив момент, позвала его на свою половину. Услышав новость, Петр радовался, словно мальчишка. Подхватил ее на руки так, что она едва не коснулась потолка. Мария обнимала его за шею, сквозь слезы счастья, просила поставить на пол. Много лет спустя она часто будет вспоминать те минуты — его смех и горящие глаза. На следующий же день Петр приставил к ней лучших лекарей, все чаще стал заезжать в дом Кантемиров, обязательно заходил к Марии, интересовался о ее здоровье. Мария будто цвела изнутри, с гордостью и интересом смотрела на меняющееся свое отражение в зеркале и, не понимая, наблюдала, как переживает за нее Петр. Причину он не говорил, только просил беречь себя.***
Спустя несколько месяцев, Петр собрал армию в поход, естественно, он участвует тоже, идет со всеми на корабле. Долгими уговорами Мария упросила взять ее с собой. Поначалу Петр был непреклонен, но Мария настояла, что рядом с ним ей безопаснее. Она чувствовала небеспричинные опасения Петра — их дитя незаконное, его появление на свет не сулит хорошего многим, в первую очередь, Екатерине. Однажды она навещала Марию. Тяжелым взглядом оглядев ее чрево, как бы с усмешкой намекнула, что Петру нужен только наследник и он не остановится ни перед чем. Тогда княжна не предала этому значения — слова Екатерины показались ей случайными, однако сейчас у нее было предчувствие, что вдалеке от Петербурга ей будет безопаснее. Поход продолжался с переменным успехом. Петр изредка появлялся у Марии. Он проводил совет за советом, встречался с послами, работал с картами, успевал осматривать фортеции — обязанности отнимали у него всё время. Когда он спрашивал о ней и получал удовлетворительный ответ, успокаивался, доверял словам лекарей, не ведая о том, что те собираются сделать. Позже он пожалеет об этом. Временами Мария стала замечать странное поведение ее лекаря, он будто боялся чего-то, тушевался, беспрестанно поил ее отварами. Не обращая внимания на заверения Марии о ее хорошем самочувствии, будто невзначай проговаривал «на все воля Божья». Постепенно Мария стала занемогать, благо, тогда семья Кантемиров находилась в доме близ Астрахани. Лекарь продолжал поить ее липким, травяным настоем, утверждая, что он облегчит болезнь. Несколько дней она была в бреду, изредка открывая глаза, чтобы выпить отвары и затем вновь провалиться в темную пучину. Все закончилось преждевременным ее разрешением. Ребенок мертв. Тот, кто готовил отвары, сбежал, исчезнув в волжских степях. Темное дело свершилось. Узнав, Петр немедля сорвался к ней. Ему не донесли о ее болезни, он не мог отправить к ней других лекарей, опоздал. Застал ее бледную, в полубессознательном состоянии. Ему было жаль Марию, ему было жаль свое царствование. Понимал, что времени у него осталось немного, нерожденное дитя было надеждой. Надежды не стало. Тяжело поднявшись, молча вышел от Марии. Позже Мария упросит Петра не чинить следствие, чьих рук это дело. Она не хотела ворошить эту боль, а прошлое не вернуть. К тому же, они оба понимали, кому была нужна ее болезнь. Впоследствии Петр узнает, что плод был мальчиком, но не станет говорить этого Марии. Произошедшее оставило глубокий шрам в ее душе — нерожденное дитя было ее малышом, дни до встречи с которым она считала. Мария не думала о том, что это возможный наследник Российской Империи, она лишь знала, что это ее кровь, ее часть, которую подло убили и отобрали в угоду собственных интересов. Тогда она, казалось, возненавидела весь двор, всех лицемеров, которые расшаркивались перед ней, а на самом деле мечтали погубить ее ребенка и обрадовались бы, если б не стало и ее тоже. Перед ней вновь всплывали слова Екатерины, жалкий вид ее лекаря, который раз за разом вливал в нее отвратительные горькие микстуры. Она послушно пила эту жидкость, не задумываясь о том, чем все обернется. В будущем она так и не станет матерью.***
После казни Монса Петр внезапно приехал к Марии. В последнее время они виделись нечасто, Мария носила траур после смерти отца, не появлялась на ассамблеях, куда ее, в общем-то, и не звали, Петр бешено подгонял свои дела, был занят то написанием инструкции для экспедиции Беринга, то строительством Ладожского канала, то подготовкой к учреждению Академии Наук. Отказывался думать, что результатов всего этого он уже не увидит. Рассказал обо всем Марии, внезапно понял, что больше некому. Прижавшись к нему всем телом, она слушала, ничего не произнося, и это молчание было нужнее любых слов. Положила голову на его плечо, сейчас она была готова на всё, чтоб разделить с ним горькое одиночество, хотя понимала, что его мысли заняты не ей. Смотрел, устремившись куда-то вдаль, признался, что не хочет знать, что будет дальше. Уходя, заглянул Марии в глаза, поцеловав, с мимолетной улыбкой сказал, что ей пора стать счастливой.***
На Рождество Кантемиры устроили ужин в своем доме, на него приехал, в том числе, Петр. Был одет в черный камзол с едва различимой отделкой, темная епанча, треуголка, без денщиков и кого бы то ни было еще. Привез всем подарки — не забыл и про Антиоха, младшего брата Марии, который с радостью читал свои первые сатиры и переводы с греческого. Мария не сводила глаз с Петра — он внимательно слушал юного Кантемира, кивал чему-то своему. Весь вечер они провели рядом, на медленный танец Петр пригласил Марию. Она держала его за руку, украдкой гладила по черным, непослушным волосам — ей было все равно, что про них скажут окружающие. Марию резко пронзило чувство, что им обоим нечего терять. Она ощутила, как к горлу подкатывает ком и на глазах предательски выступают слезы. Заметив, Петр улыбнулся, прошептав ей, чтоб не печалилась и он рядом. Крепче сжал ее руку. Одному Богу известно, сколько бы она отдала, чтобы эти минуты никогда не заканчивались.***
Конец января 1725. Марии сообщили о состоянии государя. Среди ночи, не выдержав, поехала во дворец, зная, что ей там будут не рады. Не обращая внимания на суету вокруг, бежала по длинному коридору. Подойдя ближе к его покоям, услышала крик, знала, что ничем не поможет, но неслась туда, как умалишенная. Кто-то из придворных резко схватил ее за руку, сказал, что императрица запретила ее пускать. Не замечая времени, стояла под дверями, слышала, как мучается тот, кто всегда был сильнее всех, кого она знала. Вдруг наступила тишина. Через несколько мгновений все вышли из комнаты, Екатерина, проходя мимо, приказала увести Марию прочь. Она упиралась и в один миг метнулась к дверям, вбежала в покои. Опустилась на колени у кровати, сжала холодную руку, как вкопанная, смотрела на уже спокойное лицо, в котором не узнавала ставшие родными черты. Он будто постарел лет на двадцать. Волосы, разметанные по подушке, разорванная рубашка. Мария отказывалась верить, что всё кончено, ей казалось, что ее собственная жизнь прервалась. Ненавидела себя за то, что не была рядом на протяжении последних страшных недель, хоть и понимала, что все равно не смогла бы ничего изменить. В комнату вбежал тот же придворный, тихо шепнул Марии уходить, пока нет Екатерины. Помог ей дойти до кареты, из-за застилавших глаза слез она ничего не видела перед собой. На похороны Мария не пошла, не хотела видеть Петра в гробу. Заказала молебен в Невском монастыре, который заложил Петр и куда перенес мощи Александра Невского — небесного покровителя основанного им же города. После своего воцарения Екатерина распорядилась отправить Марию в южные области. На удивление, она легко приняла это известие. В Петербурге Мария находиться не могла — всё вокруг напоминало ей о Петре, и она не могла от этого скрыться так же, как не могла принять то, что его больше нет.***
— Ваша Светлость, — голос Штелина оторвал ее от воспоминаний, — вы в порядке? Ее словно окатило холодной водой. Обернувшись, Мария вышла из комнаты, но вскоре вернулась. Штелин обратил внимание на вещь в ее руках — выточенная из слоновой кости шкатулка с вензелем рода Кантемир на крышке, по периметру украшенная драгоценными камнями. Работа Петра, которую он подарил Марии на их последнее Рождество. Княжна достала из шкатулки толстую стопку бумаг, перевязанную алой лентой. Осмотрев ее, резко швырнула все в камин. На вопрос о содержимом Мария ответила, что здесь то, чего уже не вернуть. Когда языки пламени поглотили брошенное, Мария пояснила, что в шкатулке лежали записки Петра, дневник и несколько их писем. — Ваше Высокородие, кажется, я не смогу помочь вашей задаче. Как видите, теперь мне право нечего вам рассказать или показать, — с долей издевки проговорила Мария. На прощание Кантемир изъяснилась по латыни: — Animus quod perdidit optat, atque in praeterita se totus imagine versat.* До свидания. Вернувшись в дом, Мария впервые за долгое время расплакалась. Те годы пронеслись перед ее глазами, дав еще раз понять, что, несмотря на все стремления заглушить тоску, она возвращается снова и снова. Петр был прав — он рядом. Когда-нибудь они обязательно встретятся. * Душа жаждет того, что утратила, и уносится воображением в прошлое.