Обидься, а я за тобой приду

Она ненадёжна, думает Данте. Зачем её вечно идеальной и помешавшейся на «защите от демонов» сестре подавать ей руку? А Вергилия уже поднимает её на ноги. Данте дышит загнанно и от этого ей противно. Ладно бы просто проигрыш. Хорошо, пускай это очередная попытка сделать что-то с ней, сестра вечно любит перекраивать всех под себя, ей дай целый легион ― каждого переделает и перешьёт так, чтобы не вылезло и шовчика, а через миг те уже маршируют, словно и не видя всех ниточек её влияния. Данте не обманешь ― Вергилия не поможет просто так, это снова её дурацкие уловки. Она наверняка целую минуту продумывала краткие, но колкие упрёки, иначе она бы здесь и не оставалась. От этого словно мечется демоница в груди: скребёт рёбра когтями, ругает Вергилию, просит выпустить её наружу. Данте почти нравится эта идея. Но у Данте уже нет сил и забота Вергилии слишком быстро даёт ей это понять. Ну как забота. Явно попытки поговорить о том, как неправильно желать силы их отца, а ещё лучше ― что вообще неправильно подчинять себе аж целую полную нежити башню и присылать приглашения в её холеный чёрно-синий дизайнерский офис. И конечно же, для неё окажется, что неправильно в жизни Данте почти всё. Ещё противней. От этого ощущения Данте резко вскидывает на неё взгляд и... замирает. Потому что Вергилия уже давно смотрит на неё в упор, моргая только раз или два. И в её облике гораздо меньше обычной холодности. ― Ты ненадёжная. Глаза Вергилии непроницаемы, но Данте легко даётся всё понять. Сестра хочет выказать не презрение, но желание помочь. Не оставить без внимания всё своё недовольство, но и не забыть про Данте. Не согласиться с ней во всём, но всё равно выслушать и молча сохранить все секреты. Не дать ей всё, чего она желала с их встречи в полном одержимых «во благо» баре, но и не оставить её здесь, без всего, в тех глубинах Ада, из которого Данте теперь уже точно сама не выберется ближайшие лет десять. Демоница недовольна полумерами. Сама Данте не может поверить, что от Вергилии внезапно исходит столько простого, присущего смертной, тепла. Откуда ему взяться в её сестре если та всю бытность наёмницей презирала всех «одержимых»? Где же силы самой Данте, чтобы ответить ей? А как насчёт того, чтобы Вергилию помучила совесть? Разве она, уверенная в своём чуть ли не благочестии, забыла про то, что сделала с семьёй Грю? Данте искренне считала достойной части своего почти добытого могущества Нелл, а для Вергилии этого было достаточно, чтобы почти оставить умирать «слишком связанную и почти одержимую» бабулю? А те, кто давали ей заказы, что они? Как Вергилия объяснила себе их смерть и объясняла ли это необходимостью вообще? ― Ты ненадёжная, ― второй раз хрипло бурчит она, — Снова пришла, чтобы не было так тяжело спать по ночам? Вергилия нарочно игнорирует слова Данте: ― Нужно почистить твой плащ. И начинает отряхивать его больше на рукавах: быстро, точно пытаясь схватить за запястье Данте, но так и не решаясь коснуться её измазанной кровью руки. А ещё она резко отводит взгляд, когда смотрит на её ладони, хотя до этого они её ничуть не смущали. Данте такой расклад немного успокаивает, гнев оборачивается простым и греющим уголь в груди демоницы злорадством: так ей и надо, папочкиной чистюле! Ей противна даже пыль у неё на рукавах, а старается, даже выдыхает от своего глупого усердия. Усмешка кривит лицо Данте: ха, получила! А каково ей было получить грязным сапогом по лицу? А как она небось корила себя за то что Данте, посылая её, падала спиной в пропасть, а? Данте знает, что наверняка Вергилии не нравится не успевать поймать её за руку, вот сейчас и навёрстывает упущенное, вдобавок явно считает себя опоздавшей на здешнюю совсем условную минуту, раз прыгнув вслед за ней, не успела её поймать. Стремление быть идеальной, первой ― это наследие (чтоб его, как он мог свалить и не научить её всем навыкам с его силой?) Спарды. Наверняка пошла за ней в память об отце. Данте не нужна ей такой, какая она есть. ― Что, вспомнила, что я любила, когда меня знали как Красную Тони? Вергилия молчит. Почти немой упрёк, но в нём больше обиды, чем отповеди и Данте победоносно ухмыляется уже во весь рот. ― Я помню и про мороженое, ― слова Вергилии кажутся чужими, она всегда кривилась, глядя ей в тарелку, даже в детстве не гнушалась так делать. Данте остаётся лишь дерзость в ответ: — А принцессу помнишь? А как заманила её в лечебницу, чтобы одолеть меня, как сочла её безнадёжной? А как ты... Данте осекается. Потому что буквально на миг Вергилия останавливается и перестаёт отряхивать этот злосчастный плащ и сжимает её плечо. А потом продолжает, будто ничего и не было. ― Чего? Что ты, ― жест для Данте непонятен, но она всё же не хочет молчать, ― Ты хоть знаешь, где мы? Где я, сколько здесь я? Почему ты делаешь вид что ничего не было, ну ответь уже?! Словно ты не хочешь меня отсюда забрать, пока нас обеих не раздавило остатками моей башни? Или тебе завидно, что я такая везучая и сделала это с первой попытки? Вергилия молчит, но не отходит. А потом поднимает голову и пристально смотрит ей в глаза: ― Я правда пришла тебя забрать, ― в холодных глазах Вергилии, кажется, растворится всё, даже боль и гнев, а Данте это уже не нравится. Слишком похоже на (мнимое конечно, ха!) всепрощение Вергилии, слишком давит чем-то отжившим, но ожившим под рёбрами, слишком много в нём «Хэй, не хочешь бинтик, Гилверра, Тони всегда одолжит!» и стремления простить все глупости. ― Что, конвой и полиция в одном лице? ― Вергилия не мигает и не пытается отстраниться и Данте слишком поздно понимает, что не оттолкнула, а наоборот, выдохнула очередную дерзость ей уже в лицо. Проклятье, это звучит слишком натянуто! ― Я забираю тебя отсюда. Ты найдёшь себе место получше. Вергилия едва размыкает губы на последних словах, но без привычки цедить сквозь зубы. Это что-то новенькое. Данте хватает её за плечо: ― Правда? Сама обустроила мне уютное местечко для наказаний? Вергилия не отстраняется, даже когда Данте пытается опрокинуть её навзничь, а затем снова подходит вплотную: ― Ты не поняла. Я забираю тебя в мир смертных, а не в одно место. На этот раз Данте слышит «одно место» когда Вергилия до зубовного скрежета невозмутимо пытается подняться с земли. И она снова не отстраняется, когда Данте, сидя на корточках, смотрит на нее сверху вниз: ― Здесь нет той, кто целовала тебя после мороженого. Вергилия оглядывает её с ног до головы. Судя по всему, факт когда-то несостоявшегося свидания её всё же не смущает. ― Здесь есть ты, — отрезает Вергилия. Данте всплёскивает руками: — Ну что, новая отповедь уже наготове? Или только придумываешь, об какие мои мучения очистить замучившую совесть? Вергилия резко выдыхает: ― Это случится по иным причинам. Данте наклоняется ближе. Что? Случится? Что ещё за помешанная на морали чушь у неё в голове? Вергилия хватается сначала за колено Данте, а потом быстро кладёт руку ей на плечо. ― Это случится, если я забуду о прошлом, — говорит она и ерошит пальцами волосы на затылке у Данте. Это звучит уже почти на ухо: ― Или если я сейчас оставлю тебя. Если я снова забуду, что было между тобой и... Договорить она не успевает ― Данте неловко сталкивается с ней сначала локтями, потом неловко тычется носом в пахнущую гарью щёку и ей оказывается совершенно плевать, что они обе в грязи, а на лице у Вергилии пока что желтеет след от синяка. Пошло оно всё, её упрямица должна понять, что сейчас самое время! И вообще, ей давно хотелось ответить первой! Последнюю мысль Данте, целуя Вергилию, легко отметает: пускай это ненадёжно, плевать. Сейчас Вергилия не пытается с ней соревноваться за первенство в мелочах. Сейчас она резко, словно подавляя рык, тянет её на себя. Сейчас она перестала так противно отмалчиваться и корчить из себя защитницу смертных. Данте цепляется за неё ещё сильнее, это уже не просто просящий продолжения, а изголодавшийся по ней жест. Ведь понять, к чему клонит Вергилия, было несложно. Даже если так и не сказанное слово «мной» повиснет между ними неловкой паузой.