Похоронить всё.

      Лёгкий ветер слабо развевал кроваво-алые коротко остриженные пряди фигуры, что стояла, сцепив пальцы в крепкий замок перед собой, с полузакрытыми глазами того же насыщенного и яркого цвета, что смотрели лишь в одну точку, лишь в одно место. Запах сырой земли, явно где-то не так давно её усердно копали, аромат усталости и безысходности, тонкие цветочные оттенки, но не такие, как в большинстве цветочных лавок Лондона, нет, они более пустые, обречённые никогда не обрести былой прелести, но несущие в себе свою смертельную красоту — всё это витало в воздухе, как саван, которым укрыто мёртвое тело недавно усопшей девы, чей уход не захотели оставлять как обычное имя в списке — скорее, как дань памяти её жизни или же обычном существовании.       Тонкая рука в чёрной перчатке еле заметно дрогнула. Как же быстро бегут года и как долго тянутся в этом месте, словно и не идут вовсе, держа в секрете и безмолвии всё то, что хранят в себе его молчаливые обитатели. Кладбище во всей своей красе напевало тихую колыбельную о жалкой жизни и великой Смерти, но, увы, девушка не очень разборчиво слушала её, да, и не хотела вовсе вникать в то, куда столько раз погружалась с головой, ни раз орошая землю и руки солёной водой и дрожащими словами, слетающими с холодных фигурных алых губ, подкреплённые терпкой душераздирающей болью и так и не произнесённым криком.       Дама в тёмно-бордовом платье склонилась и возложила на серый камень белую розу, стебель которой был почти весь усыпан и увит шипами. Алые глаза скользнули чуть выше, в который раз перечитывая имя той, что должна лежать в этой могиле. «…Анжелина Даллес…» — гласило надгробие. Губы спокойно растянулись в лёгкой короткой полуулыбке, а на лице отразился глубинный холод и мертвенность, той, что и являлась покойницей. Здесь покоится всё — рождение, юность, взросление, познание любви, желания, боли и страдания. На этом же месте тихо лежат и пылающая тем же цветом, что и голова девушки, ненависть, обагрённая кровью, страсть и познание настоящей опасности, азарт, но глубокая потаённая скорбь и желание найти утешение и поддержку там, где не должна была проходить полоса её жизни.       На короткое мгновение, Анжелине показалось, что прямо перед её взором тускло сверкнуло что-то приятного жёлто-зелёного оттенка и раздался тихий голос, будто старый граммофон, зажевавший пластинку, но неестественно приятно и жутко до дрожи и учащённого сердцебиения. Если бы иллюзия обладала мыслями, то телесная память сама подсказала бы… напомнила прикосновение холодной кожи…       Мадам Рэд коротко помотала головой, отгоняя облик, что навязчиво преследовал её каждый день… Возможно, и сюда она пришла лишь затем, чтобы заново похоронить всё. Снова пережить собственные похороны. Закопать себя обратно — глубоко под землю, вместе со всем, что было дорого, что болело и гнило в ожившем теле, отравляя его и по сей день. Чтобы избавиться от приторного вкуса железа во рту и тошноты, от слёз, которые пришлось пролить даже в последний миг жизни. Каждый разлагающийся кусочек её прошлого должен остаться на этом месте, под этим самым камнем.       Ничто не должно увязаться следом, не должно помешать рисовать всё с чистого листа и кисти.       Вздох и последняя слеза, сопровождающиеся улыбкой, подсвечивающиеся алым — то, чем она самолично благословила себя на дальний путь жизни.       Баронесса развернулась в сторону выхода с кладбища, но не успела далеко отойти, как кто-то окликнул её… или же это всего лишь злая шутка тишины… так или иначе, Анна обернулась, тщетно пытаясь увидеть того, кто произнёс это проклятое имя. И тут алые глаза застелила пелена из слёз, а сама леди поспешила удалиться, не сдержавшись и разразившись рыданиями.       А на холодной надгробной плите, что хранила прошлое Джека, появилась ещё одна роза прекрасного багряного цвета… такая же. как жизнь его госпожи…