Я голоден!

— Я голоден!       Когда с порога первым делом донеслось привычное «я голоден», Давид не удивился. Откровенно говоря, эту фразу он слышал чаще, чем смущённое, едва различимое «weil ich dich liebe…», и, пожалуй, даже чаще, чем довольное, вальяжно растянутое «niceee».       С неё обычно начинались их ленивые утра, ей традиционно сопровождались любые прогулки и совместные вылазки и, конечно, ей же заканчивались насыщенные впечатлениями будни.       И хотя Давид слукавил бы, сказав, что его не умиляют прозвища вроде «лучший сэндвич» или «любимая закуска», его всё же начинало немного настораживать, что любые ассоциации его бойфренда были связаны исключительно с едой. Даже во время их дорожного путешествия — наверное, самого долгожданного и знакового события в жизни обоих — Маттео не преминул отметить балансирующего на прибрежных волнах Давида в своём IG, «обозвав» при этом «морепродуктом». Стыдно признать, но после того случая, всякое упоминания «frutti di mare» мысленно возвращало его к страстным воспоминаниям того вечера, в которых влажными были не только насквозь промокшие от воды и прилипшие к коже майка и шорты.       Тот факт, что его бойфренд отличался поистине выдающимся аппетитом, вынуждал Давида заполнять их походные рюкзаки двойными, а то и тройными порциями «продовольствия», а в остальное время старательно просвещать свои знания касательно местонахождения существующих во всех уголках и окрестностях Берлина супермаркетов. И хотя в выборе еды Маттео был не привередлив, что можно было бы назвать относительным плюсом в сложившейся ситуации, его вкусовые пристрастия несколько пугали. А уж после того, как Маттео с энтузиазмом продолжил свои дикие эксперименты с сырными сэндвичами, заправленными маринованными огурцами, взбитыми сливками и красным перцем — ещё и хвастаясь своими «кулинарными умениями» в сториз — Давид вообще стал сомневаться, что у того всё в порядке с вкусовыми рецепторами. Хотя вид свежеоттраханного Маттео с полным ртом белого воздушного крема и правда вышел на «10 из 10». Луиджи всегда хотел есть после особенно продолжительного и эмоционального секса. Так что Давид сделал пару скринов с тех видео и сохранил их на память в качестве своего личного достижения.       Более того, с тех самых пор, как Маттео решил взять промежуточный год, еда стала чуть ли не единственным способом поднять его из постели и заставить делать что-либо в принципе. А если Давид вдруг не знал, где он, то варианта могло быть только два: Маттео решил либо перекусить, либо сообразить чего-нибудь поесть на кухне. В остальное время он обычно спал возле Давида, сзади Давида (жадно обвивая руками и ногами размякшее тело парня), на Давиде, ну и, разумеется, с Давидом. Конечно, у Давида были определённые рычаги влияния на своего молодого человека, которыми он умело пользовался. В конце концов, он же как-то умудрился убедить своего парня ненадолго взяться за голову и закончить-таки злополучный абитур. Теперь лишь он один знает, каких титанический усилий ему стоило почти недельное воздержание, при всех отчаянных попытках Маттео обратить на себя внимание. Давид даже благодарен всему дерьму, случившемуся в его жизни до того, как её наполнила «лучшая в мире начинка для сэндвича» — именно тогда он научился просто невероятной выдержке.       Хотя в отсутствии реальных причин для беспокойства, во времена, когда они оставались наедине — ему сносило все предохранители. И тогда ненасытность Маттео, неизбежно накладывающая отпечаток и на интимные отношения тоже, срывала крышу обоим, пробуждая в Давиде тот голод, о котором он не знал прежде…       Лауры не было дома уже неделю — недавняя любовная тоска закончилась выяснением отношений и бурным перемирием, которое явно затягивалось ещё и на предстоящие выходные. Безусловно, Давид немного переживал за сестру. Но она выходила на связь почти каждый день, а её явно счастливый и, надо заметить, слегка сорвавшийся голос заполнял сердце брата непередаваемым чувством: словно бы что-то тёплое и тягучее обволакивало его изнутри. Он испытывал нечто схожее, когда был вместе с Маттео, в их особые минуты близости. В такие моменты ему казалось, что он тонет в любимых глазах цвета океана, зрачки которых расширялись до предела и затягивали его на самую глубину. И он тонул в них, готовый отдать всё на свете, готовый отдать самого себя, потерять все оставшиеся частички разума и самоопределения, раствориться в этом омуте и распасться на тысячи мелких песчинок, чтобы потом заново обрести себя… в нём.       Лауры не было дома уже неделю — а, значит, их последние съестные запасы подошли к концу. И, кажется, Давид забыл зайти в магазин за покупками. Теперь, мысленно, он проклинал себя за такую рассеянность. Последние дни лета выдались напряжёнными — он собирал портфолио для поступления на режиссёрский факультет и продумывал идеи для собственного фильма, который выделил бы его среди остальных абитуриентов. Катастрофическая нехватка времени и лёгкий мандраж перед поступлением совершенно выбивали его из колеи. Уже в который раз он забивал на некоторые домашние обязанности, и речь шла не только о хозяйстве. Ему пиздец…       Ситуация и впрямь была критическая. В воскресный вечер они вряд ли найдут хоть что-то работающее поблизости, особенно так далеко от центра. А переться на другой конец города, чтобы поужинать с друзьями или посетить что-то из заведений, Маттео точно не захочет. Так что, вероятнее всего, им просто придётся остаться в квартире до самого утра. И он всерьёз начинал беспокоиться о том, чем займёт рот своего парня на это время… Давид знал, что больше всего в жизни Маттео любит две вещи: его и еду. Но, честно признаться, не был до конца уверен, что всё-таки лидирует в списке преференций своего «вечно голодного» во всех смыслах бойфренда. — Слушай, у нас найдётся хоть какая-нибудь еда? Я очень голоден, — проскулил Маттео во второй раз, пробравшись из прихожей на кухню, и теперь бессмысленно хлопая дверцей пустого холодильника, вероятно ожидая, что еда там магическим образом материализуется.       Давид старательно делал вид, что всё ещё полностью погружён в свой скетчбук. На деле же он бездумно обводил вторым слоем уже заранее намеченные зарисовки. Линии выходили неровными. — Прости, кажется, я тут совсем увлёкся и забыл зайти за продуктами, — Давид отложил блокнот на кухонный стол и потянулся. Только теперь он осознал, как сильно затекла спина от неподвижного сидения за чертежами. — Что ж, раз в холодильнике пусто, самое время для пасты а-ля Луиджи! — самодовольно воскликнул Маттео, горделиво приподняв подбородок. — Чёрт, пасты, наверное, тоже нет. Мы съели последнюю сегодня за завтраком. — Ммм... — жалобно простонал Маттео. Такие высокие нотки в его голосе Давид предпочитал слышать лишь в одном случае. Теперь же у него проснулось дикое желание хоть чем-то порадовать своего оголодавшего малыша. — Надеюсь, что хоть хлеб есть.       Маттео приоткрыл кухонный шкаф и потянулся к верхней полке над раковиной, так, что правый край его майки немного задрался, оголив мясистый участок кожи. Несмотря на от природы худощавое телосложение, вся эта любовь к сэндвичам не могла проходить совсем уж бесследно и потому оседала на уплотнённых бочках. И, честно, Давид считал это самой сексуальной вещью на свете.       Нащупав одной рукой чудом оставшуюся недоеденной упаковку белого хлеба и довольно прищурившись, он пошуршал пластиком, посмотрев на Давида с видом истинного победителя. И не улыбнуться ему в ответ было бы сейчас преступлением.       А вот сыра дома не было, впрочем, как и маринованных огурцов. И теперь Давид гадал, что же его извращённый шеф-повар сотворит на этот раз. И Луиджи снова его удивил. Достав большую тарелку с приподнятыми краями, он полез за бутылкой оливкового масла и преспокойным образом вылил из неё добрых ложек десять вязкой желтоватой жидкости, после чего поставил её на стол возле себя. Потом он, видимо, решил добавить своему странному «супу» пикантности, и приправил его горсткой соли и перца. После исполнения сей таинственной процедуры, Маттео, наконец, сел, пальцами отломил от тоста кусочек мякоти (отправлять этого поросёнка мыть руки в ванную было уже поздно), чуть примял его в руках и окунул в тарелку. Он покрутил кистью в обе стороны и провел по окружности, дав хлебу пропитаться, после чего смачно запихнул «искупавшийся» в масле кусочек себе в рот. Давид замер на соседнем стуле, развернувшись в пол оборота и ошарашено наблюдая за происходящим.       Конечно, после своей неудавшейся попытки мести с помощью бутерброда, заправленного чили, Давид не сомневался, что его бойфренд способен съесть всё, что угодно. А любовь Маттео есть руками — вот как сейчас, используя рот на максимальную мощность, пальцами запихивая пропитанный маслом хлеб внутрь, проталкивая его до самых щёк, а потом смачно облизывая их на выходе… — уже давно должна была перестать будоражить воображение Давида, как привычная особенность человека, с которым он делил одну кровать (скамейку, палатку, спальный мешок — неважно) уже не первый месяц. Но, казалось, эта неприкрытая, почти животная, исходящая откуда-то из самых глубин страсть Маттео, проявлявшаяся особенно ярко во время того, как он ел или занимался любовью, с каждым разом лишь сильнее разжигала в Давиде бушующее пламя. Он совершенно терял голову. — Да что?! — недовольно пробубнил Маттео с набитым ртом, повернувшись в его сторону и едва не опрокинув тарелку на пол. — Оливковое масло с хлебом, между прочим — очень популярное блюдо, это часть Средиземноморской диеты. Как итальянец по зову крови я не могу идти против культурных традиций своего народа! — сказано это было с неподдельной важностью и даже толикой возмущения, но продолжить своё выступление Луиджи не смог — из-за пламенной речи капельки масла начали стекать изо рта по подбородку. Он вытерся тыльной стороной ладони, тем самым ещё больше размазав сальную жидкость по лицу.       Давид нервно сглотнул. Возможно, при несколько других обстоятельствах, его поразил бы тот факт, что Маттео, оказывается, знает такое слово, как «диета». Он бы, вероятнее всего, даже отметил про себя, что употребить его в контексте белого хлеба с маслом было очень в стиле его мальчика. И подавил бы нарастающий внутри смешок. Но всё, о чём он мог думать в данный момент, это о влажных, блестящих от масла губах Маттео, которые он жадно облизывал языком, собирая остатки крошек. О тонких, маслянистых пальцах, орудующих во рту. О стекающих вдоль адамова яблока жёлтых каплях... Он хотел бы слизать их все, медленно скользя по шее, проводя по ней кончиком языка, всасывая нежную кожу внутрь, а затем, подобравшись к подбородку, зацеловывая каждый его миллиметр, прикусить нижнюю губу и проникнуть внутрь жаркого плена рта Маттео.       Давид, вроде бы, уже упоминал, что его бойфренд частенько хотел есть после секса. Но он ещё ни разу не замечал, чтобы Луиджи когда-либо пытался объединить эти два занятия. Теперь же, словно уловив напряжение, исходящее от парня напротив, Маттео посмотрел на Давида своим «голодным», уже немного поплывшим взглядом, довольно и как-то плотоядно облизнулся и стал мягко гладить его по щеке, оставляя на коже жирные полоски от масла. Это звучало странно, но, кажется, Маттео начинал заводиться от того, что две его страсти соединялись воедино. — Хочешь попробовать? — предложил он с придыханием, словно погружаясь в какой-то транс. Задержав правую руку в районе скул, он осторожно провёл большим пальцем по пухлым губам Давида. В ноздри ударил терпкий запах оливкового масла. Маттео повторил движение в обратную сторону и, замерев на середине пути, слегка надавил между губами, проникнув пальцем внутрь. Давид округлил глаза.       После всего, что они прошли, он доверял Маттео, как самому себе, и точно знал, что тот не сделает ничего, что могло бы доставить ему неудобства. Несмотря на всю свою пылкость, Луиджи был чутким и осторожным, иногда даже чересчур. Конечно, по мере того, как они больше и лучше узнавали друг друга, каждый из них становился всё более раскованным в общении, и всё более раскрепощённым в постели. И с ним Давид впервые в своей жизни узнал, каково это, наслаждаться своим телом и использовать его для того, чтобы получать удовольствие. Маттео принимал его всего, целиком.       Он взял палец в рот. Круговым движением обвёл его языком. И ещё раз. Потом он сверху прижал его мягкой стороной нёба и принялся смачно сосать, сглатывая остатки масла вместе со слюной. У Маттео, который все это время завороженно наблюдал за ним, был такой вид, словно он готов кончить прямо здесь и сейчас от одного только зрелища. Он осторожно провёл пальцем вглубь, затем вытащил его, заменив указательным и средним. Продвинув их внутрь почти целиком, Маттео слегка надавил ими на язык, вынуждая раскрыть рот шире. — Если бы я мог, я съел бы всего тебя целиком… — жадно прошептал он, по-собачьи наклонив голову набок, но ни на секунду не опуская взгляда. Потом глаза Маттео вдруг загорелись, он медленно вынул пальцы наружу, оттянув нижнюю губу Давида, провёл ими вдоль шеи, прокладывая дорожку к животу, еле ощутимо замедлил движение, проходясь по месту, где из под майки едва различимо просвечивался байндер, в привычно трогательном жесте потянувшись и поцеловав место в районе груди, а потом неожиданно рухнул со стула на колени перед Давидом, схватившись теперь обеими руками за его бёдра и продолжив прокладывать свою дорожку вниз лишь одними губами. В каком-то животном порыве, он стал зарываться под майку Давида, носом поднимая её края и примыкая губами к нежной коже по бокам и внизу живота. Прикусывая её, присасываясь к ней губами, забираясь языком в ямочку возле пупка. Всё тело Давида прошибло приступом дрожи, он неосознанно подался вперёд, выгнув спину и отъехав на самый край стула. Маттео использовал это время, чтобы стянуть с него спортивные штаны сразу вместе с трусами. И, освободив себе немного места руками и удобно устроившись, зарылся головой между ног, бросив перед этим многозначительный взгляд «снизу».       Давид судорожно вобрал ртом воздух, зарывшись рукой в беспорядочную копну русых волос. Не в силах больше контролировать хоть что-либо, он безвольно опрокинул голову назад и прикрыл глаза. Изо рта начали вырываться сдавленные стоны.       Раньше Давид никогда не подумал бы, что ему это понравится. Конечно, он онанировал прежде. После начала ЗГТ он почти постоянно испытывал возбуждение, и, надо отдать должное, в современном мире существовало большое количество способов его снять. Но ещё каких-то пол года назад Давид и представить себе не мог, что подпустит кого-то настолько близко и не будет при этом чувствовать себя плохо или неполноценно.       Когда это впервые произошло, всё случилось само собой. Они оба сильно нервничали и до конца не знали, как себя вести, так что единственное, что оставалось — это отдаться естественным порывам, которые возникали в процессе. В итоге это закончилось тем, что Маттео пустил в ход пальцы и... — Блять! — у Давида больше не было сил сдерживаться. Луиджи взял его в рот и теперь влажно посасывал, проворно двигая головой. Отстраняясь, он начинал активно орудовать языком, попеременно то высовывая, то пряча его обратно. Затем, спустившись чуть ниже, он жадно собрал губами сочащуюся смазку и с новой страстью впился в горячую, мягкую плоть, тихонько поскуливая.       Даже когда дело касалось оральных ласк, Маттео всегда точно знал, что ему нужно. Словно всё его существо настраивалось на волны, исходящие от любимого, словно они настраивались друг на друга. То и дело вскидывая на Давида полные заботы взгляды, Маттео следил за тем, как он реагирует на прикосновения, прислушивался к дыханию, чувствовал движения его тела, ощущал как подрагивают икры и трясутся колени... и тащился от этого. Маттео любил Давида, любил всё в нём. И сам факт того, что он делает своему парню приятно, вставлял Луиджи до безумия, и он даже не пытался этого скрыть.       Этот человек дарил Давиду ни с чем не сравнимое ощущение принятия, и это было всем, о чём он когда-либо мечтал. Чувствуя, что близится к разрядке, он мягко погладил Маттео по голове, затем аккуратно приподнял за подбородок, обвил всё лицо руками и, опустившись на колени возле него, впился в мокрые, раскрасневшиеся, пропитанные им же самим губы.       Он целовал его долго, протяжно, как можно дальше проникая языком внутрь. Он целовал его до тех пор, пока Маттео окончательно и бесповоротно не размяк в его объятьях, пока он не начал терять равновесие и отчаянно хвататься за него руками. В такие моменты он становился таким хрупким, таким нуждающимся, и, чёрт возьми, Давид любил его таким. Любил его любым, чем бы они ни занимались и как бы ни экспериментировали.       Но раздевать его было особым удовольствием. Даже спустя столько времени, он как-будто всё ещё смущался и начинал сбивчиво и тяжело дышать, когда Давид задирал наверх его майку, проводил руками по торсу, обдавал горячим дыханием чувствительное место за ухом, а затем резко притягивал его к себе за ремень, покусывая зудящие от желания губы и отчаянно сражаясь с металлической пряжкой.       Когда на Маттео больше не осталось одежды, а в голове Давида — каких-либо здравых мыслей, последней членораздельной вещью, которую он сказал, было: «Я не распробовал...», после чего он потянулся левой рукой до края стола, схватил бутылку оливкового масла и стал медленно лить его на грудь и плечи Маттео. Тот порывисто вздрагивал по мере того, когда прохладная и склизкая жидкость касалась его тела, обволакивая его и каплями стекая вниз. Отложив банку в сторону, Давид стал размазывать её содержимое по всему телу парня, уделяя особое внимание соскам, обводя их дразнящим кончиком языка, мягко оттягивая их губами. Затем он стал подниматься выше, к пульсирующей венке на шее, нежно покусывая и проводя по нежной коже зубами, а после присасываясь к ней, как «какой-то ублюдский вампир, которым он не был». Это сравнение и всплывшие в голове воспоминания заставили его улыбнуться. И, не отводя глаз, он знал, что Маттео сейчас тоже улыбается.       Тем временем, руками он продолжал скользить по телу парня, обводя торс, заходя за спину, сжимая в ладонях бока. Наконец, собрав с податливого тела всю возможную жидкость, он повёл маслянистой рукой дальше, вдоль дорожки волос внизу живота Маттео, и обвил налившийся кровью член. Из уст Маттео вырвался протяжный стон, когда он провёл пальцами всей длине и погладил чувствительную головку. Давид приблизил к нему своё лицо почти в плотную, так что они теперь соприкасались лбами, и стал наращивать темп рукой. Они были так близко друг к другу, Давид чувствовал горячее дыхание Маттео на своих губах, вдыхал запах его кожи, отдающей потом и оливковым маслом, ощущал пульсирующую плоть у себя в ладони. — Фак... Давид... Я сейчас... — голос Маттео срывался, он беспомощно хватал ртом воздух и смотрел на Давида обезумевшими глазами. Давид замедлил ход и сжал член Маттео у основания. Тот жалобно простонал, но всё же немного вернулся в реальность.       Они занимались сексом прямо на полу, скользком и пожелтевшем от разлитого масла. Маттео дрожащей рукой раздвинул мешающие стулья и освободил пространство, развернул их перпендикулярно столу и плавно опустил Давида на прохладный кафель, подложив свою руку ему под голову, словно поддерживая младенца. Он целовал его кисти, его плечи, его скулы и веки. Задрал вверх его майку, непослушными пальцами расстегнул и содрал утяжку. И хотя в этом не было особой необходимости, он всё равно осторожно просунул его руки обратно в рукава, опустил края майки и нежно обнял его, стал тереться носом об его шею. Просто он знал, что Давиду так будет комфортнее.       Он входил медленно, слегка помогая себе свободной рукой. Затем он обхватил ей бедро Давида и прижал плотнее к себе. Он не переставая гладил и целовал его, а потом приник мокрой щекой к уху и зашептал: «я люблю тебя», «я пиздец как сильно люблю тебя», «больше всего на свете», «я хочу только тебя»... Он начал кусать его за ухо, вбирать ртом мочку, потом просто тяжело задышал ему в шею. Давид гладил его, обвивал ногами, вторил в ответ: «я тоже», «ich liebe dich auch». Левой рукой он водил по спине Маттео, мял его бедра, скользил пальцами вдоль ягодиц. Правой рукой он нашёл кисть Маттео и переплёл их пальцы. Время перестало существовать, они сливались и становились единым целым. Давид закричал и Маттео накинулся на него, заглушая вырывающиеся звуки поцелуем. Давид задрожал в его руках, сделал бёдрами несколько поступательных движений вперед, изо всех сил сжав в его внутри, и затих. Почувствовав подступающий оргазм, Маттео вышел из него и, сделав пару движений рукой, с хрипом кончил ему на живот, оставляя на засаленных краях майки следы от спермы. Выжатый, он плюхнулся на парня сверху, перевалился на бок и, закинув на Давида одну ногу, забрался носом в ямочку между плечом и шеей. Какое-то время они просто лежали молча, пытаясь перевести дыхание. Давид ласково целовал его в висок. — Виделся сегодня с Карлосом, он сказал, что от меня исходит положительная ЭНеРГетИка, — шутливо произнёс Маттео. Кажется, они так увлеклись «ужином», что Давид совершенно забыл спросить, как прошла встреча с парнями. — Да неужели? — спросил он с наигранным удивлением, приоткрыв один глаз. — Ага. Сказал, это от того, что у нас с тобой вайбы что надо, — пояснил Луиджи и небольно прикусил его за шею. — В каком плане, вайбы? — Давид притворно поморщился. — Ну, как он выразился, от нас обоих «веет счастьем, гармонией и сексом». — И оливковым маслом, — улыбнулся Давид, поджав губы и зарывшись лицом в волосы Маттео. — И оливковым маслом, — довольно ухмыльнулся тот.