erased.

"Мир спасен... Но не для меня." Или как-то так говорил герой известной фэнтези-саги. А может, и не один. Неважно, Питер помнил подобную фразу только из уст Фродо. Так или иначе, все идет наперекосяк, все катится к черту с такой скоростью, какая не снилась и Флэшу, когда он несется из дальнего корпуса в столовую, едва узнав, что Питер споткнулся и вывернул на себя ланч. Дело не в смерти мистера Старка, вовсе нет. Конечно, Питер испытывал к нему нечто куда более значительное, чем должно ученику испытывать к наставнику, но Тони бы точно не хотел видеть своего протеже таким. Видеть того, кому доверил мир, этим миром раздавленным и разбитым. Может, Питер так и не выглядит. Но внутри он точно так себя ощущает. Питер должен улыбаться, помогать людям на улицах, защищать мир от зла, даже если это зло едва держит в руке зажигалку в виде пистолета и угрожает украсть весь запас шоколада и жвачки, раз уж касса пуста. Должен быть дружелюбным соседом, которому улыбаются в ответ, дарят тако и игрушки, которого искренне благодарят и даже приглашают на чай. И он искренне счастлив, что под маской не видно бледного, словно стершегося лица. Происходит что-то другое. Верное слово он подбирает не сразу. Проснувшись очередным утром, Питер не сразу фокусируется на окружающем мире - что при его мутации вообще нонсенс. Он несколько минут сидит в постели, натянув на ноги тонкое одеяло, и отчаянно мотает головой, словно стремясь вытряхнуть из нее мусор и печальные воспоминания. Мэй не заходит дежурно разбудить его - и Питер этому не рад. Они вечно ругались, потому что Паркер в состоянии поставить будильник и проснуться по нему, но тетушка всегда все равно каждое утро открывала дверь и весело что-то вещала про новый день. Сегодня она этого не сделала. Питер слышит ее рутинную возню за дверью, но не радуется, что его в кои-то веки оставили в покое. Хмурясь, подросток сползает с постели, стягивая за собой одеяло и простынь, и босиком идет в коридор. Только столкнувшись с Мэй лицом к лицу, Питер ощущает странное, звенящее под кожей беспокойство. Тетушка осматривает его несколько миллисекунд со странным выражением неузнавания, и Питер ежится. Но вскоре Мэй привычно расцветает в улыбке и принимается щебетать о школе и приближающихся каникулах. Не хочет Питер никаких каникул. Он не чувствует себя в безопасности, ему за каждым углом мерещатся угрозы и тени, пустоты и древнее зло, которое только ждет нужного момента, чтобы протянуть когти и сцапать наивного мальчишку. Паркер отчаянно впивается ногтями в мягкие ладони, пробивая их до крови, и молит мироздание об одном: он не хочет снова исчезать. Мироздание беспощадно глухо. В школе его фамилию в списке класса пропускает сразу несколько учителей. Нэд и ЭмДжей не сразу находят его в столовой, хотя он садится за их обычный столик и терпеливо ждет, ковыряя салат вилкой. Продавец сэндвичей, где Питер закупается чуть ли не с начальной школы, долго выспрашивает, что значит "как обычно". Питеру плохо, страшно, дьявольски одиноко, потому что телефон Мэй не отвечает, друзей грузить не хочется, а бродячие коты до рези в глазах молчаливы и на стенания подростка ответить ничем не смогут. Питер трус. Он раз за разом пролетает мимо Санктума, но даже близко к нему не подходит. Доктор Стрэндж мог бы ему помочь, но Паучок прекрасно знает, насколько в действительности может быть занят Верховный маг. Поэтому он, убеждая себя, что это лишь патруль, в очередной раз огибает ничем на первый взгляд неприметное здание. И лишь старинное окно с диковинным узором, которое видит цепкий пока еще паучий глаз, словно бы печально темнеет ему вслед древним, как магия, стеклом.

***

Питер кричит, зажав уши руками, потому что это - единственный способ напомнить себе, что он еще существует. Здесь, в этом мире. Спасенном его наставником. - Не отвергай меня, прошу, я просто хочу жить, я ведь могу помочь, я не так плох, дай мне шанс! - Бессвязные слова, как крошево штукатурки с отданного под снос здания, сыпятся с его губ, он бежит, не зная куда, петляет по улицам, пересчитывая стоптанными кедами лужи и бензиновые радужные разводы на мокром асфальте. Изодранные в кровь кулаки барабанят в тяжелую дверь, и пусть его развернут обратно, плюнут, отправят вон - невыносимо, страшно, больно пропадать с фотографий на доске почета, из списка участников Декатлона, из контактов на телефонах друзей, из записок на холодильнике, из общего чата класса... Питер исчезает, как на Титане, растворяется в туманном утре Нью-Йорка, рассыпается искрами на пестрых от капель дождя стеклах, где преломляется неон и огни светофоров. Мир спасен не для него - мир отторгает его и удаляет из своей структуры. Как нерабочий протокол. Как битую часть кода. Как лишний алгоритм. Как опухоль. - Вы же доктор, вы же хирург, спасите меня, вылечите меня, если я лишний, прошу, просто скажите, что я могу жить, что буду помнить, что меня будут помнить!.. - Он уже не знает, плачет, смеется, умоляет или все вместе; он не уверен, что теплый плед, ромашковый чай и дрожащие ладони на плечах - правда. Он засыпает спустя полчаса, сворачивается прямо в кресле едва заметным клубком, и Стефану Стрэнджу приходится поднять мальчика на руки и унести в спальню. Доктор еще не знает, как все исправить. Поломанные временные линии этого мира, расшатанный баланс принялись чистить реальность по своему усмотрению. Питер - не единственный, кого мироздание решило вот так стереть. Но Стрэндж едва не поломал время, когда просто любопытствовал в библиотеке - сломает его, если нужно, еще не раз, чтобы спасти мальчишку. Он не знает, почему. Возможно, из собственного упрямства и эго. Возможно, потому что пообещал Старку присматривать за ним. Возможно, потому что привязался к оленьим ореховым глазам и теплым бронзовым кудрям. Пока Питер здесь, неосознанно прижимается к теплому боку и постоянно шевелит губами, даже во сне умоляя мироздание не стирать, - Стрэндж будет бороться. - Я не отдам тебя пустоте. Мир спасен - для тебя, - шепчет доктор, и рука, поглаживающая спутанные кудри, не дрожит. Раз их двое - можно бороться.