***
- Склад комплектующих, - ворчит Леонид, в который раз сегодня сидя за рулем и направляясь к выезду из города. – Ворота открыты, и что? Шпана какая-то влезла небось, теперь в такую погоду в снегопад тащиться? Стёпа сидит рядом с отсутствующим видом, вытянув ноги под печку. Кажется, будто все происходящее совершенно его не трогает. - Почему-то не сработала сигнализация. Там полно деталей из дорогостоящих сплавов, в том числе для госзаказов. - Ну и хер с ними, Стёпа! Не режут же кого-то. Нахрена нам ехать, если не стреляли?! Тот отвечает, изящно приподняв бровь: - И я все равно настаиваю на том, чтобы сократить путь. Тем временем снегопад усиливался. Замки были вскрыты, и притом весьма искусно – действительно, система обхода сигнализации с коробкой-переадресатом по ложному сигналу впечатляет. - Но эти идиоты не додумались элементарно ровно прикрыть ворота, и спалились. Ничего не понимаю! - Крайняя неопытность на грани с гениальностью. Очаровательно, - резюмировал Стёпа, по праву считающийся аналитической мощью всего отдела. Территория была слишком большой, чтобы быстро и «по правилам» осмотреть ее вдвоем, так что надо было хотя бы приблизительно прикинуть в голове какой-то план, но Леонид не успевает осложнить себе этим жизнь. - Справа, - вдруг говорит Стёпа и первым бросается к патрульной машине. Вскоре и Леонид слышит, как по ту сторону корпуса кто-то «заводится», начиная выезжать к шоссе. - Блять, - выдыхает он на бегу, перелетая через капот «Волги» и быстро занимая место рядом с водителем. – Почему такие вещи ты всегда первый слышишь?! - А у меня музыкальный слух, - непроницаемым тоном бросает Стёпа, бешено выкручивая руль. - Чего? - На флейте играл в детстве. - Пиздишь. - Конечно. Теперь, когда Стёпа борется с тяжелой гидравликой «Волги» вместо него, Леонид может во всех деталях рассмотреть двенашку, но успевает заметить и то, как кто-то еще преследует удаляющуюся машину – одинокая, теряющаяся в метели и полумраке фигура. - Смотри, бросили одного. Надо предупредить наряд, чтобы подобрали, все равно никуда не денется. - Уже нет, - оказывается, с водительской стороны лучше видно, как тень бодро садится в брошенную на территории парковки, видимо, местную семерку, к тому же как-то подозрительно быстро ее вскрыв. - Если они щас в разные стороны поедут, я не знаю, что я сделаю, - ворчит Леонид, с плохо сдерживаемой злостью таращась на дорогу сквозь мелькающие по стеклу дворники. - Пару километров тут нет развилок, - выдает справку Стёпа, с молниеносной скоростью переключая передачи и не давая машине уйти в занос на крутом повороте. - Это тебе подключение к ГЛОНАСС по пейджеру позволило так точно вспомнить? – язвит Леонид. - Мы должны остановить их до развилки, - педантично продолжает напарник, и Леонид быстро опускает стекло, доставая пистолет. - Как два пальца, Стёпа, - со злой веселостью в голосе кричит он, вываливаясь в окно и стреляя по колесам двенашки. - В край уже допился, - шипит сквозь зубы Степан, пытаясь одной рукой ухватить мужчину за куртку и втащить обратно, но план срабатывает: двенашка не справляется с управлением и, отчаянно сигналя, делает дугу на трассе, слетая с дороги. - Зато у кого-то рука дрогнула, - довольно оскалившись, Леонид оглядывается на Степана, который тормозит и едва ли не на ходу вываливается из машины, бегом отправляясь на задержание с табельным наперевес. С одной стороны это хорошо – то, что несмотря на регулярные перебранки, в некоторых случаях на них нисходит непривычное согласие и синхронность в работе, с другой – теперь погоню придется продолжать одному. - Говно, - вздыхает Леонид, ударив по газам и преследуя семерку.***
Через некоторое количество времени это начинает порядочно раздражать. Он был уверен, что в другое время легко догнал бы это ведро, но почему-то конкретно эта семерка обладала какими-то астрономическими параметрами маневренности. - С-с-сука, - прошипел Леонид сквозь зубы, уворачиваясь от фуры и боязливо ускоряясь до 120 в час на скользкой дороге. - Будь ты проклят, шумахер ебучий. Семерка юрко нырнула в сторону, ложась в поворот, и у Леонида округлились глаза, когда ее водитель внезапно дал задний ход и с легкостью сделал полицейский разворот. Сам он не рискнул бы повторить этот маневр в текущих условиях, так что, окончательно рассвирепев, снова взялся за пистолет: - Хочешь по-плохому, будет тебе по-плохому, - хладнокровно пробормотал он, высаживая обойму по колесам, благо, этот недоугонщик сам себя подставил, сократив расстояние. Качество его стрельбы с левой руки оставляло желать лучшего (он опер, а не ковбой, чтобы стрелять одинаково с двух рук, как Димон), но семерка действительно устало присела на спущенном колесе и, прихрамывая, по инерции скатилась по неглубокому спуску с дороги. Оказавшись перед машиной нарушителя, Леонид чувствует, как его потряхивает от адреналина и все еще не опускает оружие, рывком широко открыв дверь с водительской стороны. - Дядь, только не стреляйте! Из кабины семерки на него смотрит испуганный дрожащий подросток, неуклюже пытающийся закрыться руками.***
Он дышит так, будто готов расплакаться – немудрено, и Леонид первым делом прячет пистолет. - Выходи из машины, - хрипло приказывает он. - Где они? Удивительно, но мальчишка еще способен выдавать какие-то осмысленные вопросы. Обычно это редкость. - Кто? – Леонид тянется вглубь машины, чтобы вытащить его, но парень извивается и сопротивляется. Ему не хочется применять силу. - Те ребята на другой машине. - Чуть не разбились километрах в двадцати от нас. Как тебя зовут? – он сдается и выпрямляется, глядя на мальчишку сверху-вниз. Легкая курточка, большие подвижные серо-зеленые глаза, падающие на лоб светлые кудри. Вроде смелый, но сейчас наполнен благоговейным страхом. На рецидивиста или шпану не похож. - П-паша, – под взглядом мужчины он будто старается стать меньше, и тут же исправляется. – Павел. Адреналин и злость к этому моменту уже успевают окончательно схлынуть, и Леонид чувствует только усталость. - Паш, вылезай уже быстрее, не съем. Мне тут по самые яйца в снегу перед тобой стоять не сильно тепло, знаешь ли. Будто чуть обнадеженный, мальчик выбирается из машины, и Леонид быстро набрасывает на худенькое запястье браслет наручников. А второй защелкивает на собственной руке. - Это чтоб за тобой по снегу не скакать, если бежать надумаешь, - объясняет он. - Да куда я сбегу, дядь, – тот смотрит на него как на идиота. – Тут один снег и поле кругом. - Не умничай, - Леонид одевает на ребенка свою шапку, прикрывая буйные кудри от снега и волочет за собой к служебной машине, не обращая внимания на хрипы рации в ледяном, будто застывшем воздухе.***
- А можно я с вами поеду? – тянет его за рукав подросток, и Леониду приходится оторваться от сигареты. Стёпа ругается, но иногда это единственный способ быстро успокоить нервы. - А чего так? - Просто. - Да мне все равно, все равно вас всех в участок волочь, бестолочей. - …и я замерз. Выругавшись сквозь зубы, Леонид бросает в снег недокуренную сигарету после последней глубокой затяжки и ведет его греться в машину. - Стёпа! – орет он, опустив стекло. – Заебал, ты долго еще? На базе оформим, поехали уже! Че ты как сраная улитка вечно? Может быть и хорошо, что все наконец-то кончилось – не важно, как. Паша неосознанно прячется за плечо опера, когда мимо них проводят его вроде бы подельников, которые, скорее всего, все равно не различили бы его за стеклом в сумерках. Это, наверно, очень странно, но сейчас, будучи прикованным за руку к незнакомому мужчине в форме, он чувствует себя в большей безопасности, чем даже час назад. - Стёп, будь другом, а не мешком с червями, отвези нас самой длинной дорогой, я хоть подремать успею. Достало уже это все. При виде картины на заднем сиденье в лице Стёпы что-то неуловимо меняется, но он всего лишь молча поворачивает ключ зажигания. Первый из них – тот, что нашел его – засыпает, так у Паши появляется возможность рассмотреть своего конвоира поближе. Правильные приятные черты лица, как будто всегда чуть нахмуренные брови и выражение усталости, которое, видимо, сопровождает этого человека даже во сне – он невольно задумывается о том, всегда ли этот мужчина такой. То есть… чем он живет? Какой он в быту? Эти мысли ненадолго отвлекают его от бесцельных переживаний о своей судьбе, как вдруг следователь все еще в полусне отворачивается, сгруппировавшись, чтобы сохранить тепло – и Пашина левая рука в браслете наручников тут же рывком вытягивается вслед за движением. Это… не очень удобно. Боясь будить опера, парень пробует аккуратно потыкать его в предплечье, потому что вариант помериться силами в перетягивании наручников со взрослым мужчиной представляется ему заведомо провальной идеей; однако приняв бесплодность своих попыток, Паша наконец сдается: придвигается ближе и пристраивается на чужом плече, вскоре тоже задремав.***
- Вставай, приехали, - он подскакивает от резкого голоса где-то над головой и, спотыкаясь, сонно выбирается из машины, позволяя втянуть себя в какой-то узкий безвкусно вымалянный краской коридор. - Ну и прелесть ты привел, - смеется кто-то сбоку, пока Паша сонно трет глаза. – Прям вор в законе. Что, в библиотеке книжку просрочил, парень? - Миха, отъебись, пожалуйста, у тебя своя работа, у меня своя, - беззлобно отвечает Леонид, бросив незнакомцу ключи от машины. – Лучше тормоза у меня посмотри, я их сорвал походу, пока за этим умником гонялся, - Паша вздрогнул, когда его похлопали по спине и поволокли дальше сквозь ряды сотрудников. За поворотом он неловко оступается, пытаясь обойти хвост огромной овчарки, которым пес бодро подметает пол, и Леонид на ходу привлекает внимание собаки, присвистнув: - Кинсер, опять в проходе стоишь. Так хозяин твой и не начал на тебя намордник одевать, да? – ехидно интересуется он, на ходу потрепав овчарку за ухом. - Лёня, на тебя бы самого иногда намордник одеть, знаешь. - Да пошли вы. В кабинете Пашу освобождают; наручники звякают об стол, и Леонид садится напротив, наскоро швырнув куртку на угол холодильника. Шуршат чистые листы бумаги, но все, на что теперь может смотреть Павел, так это на золотые звездочки на плечах следователя. - У вас форма красивая, - тихо срывается с его языка, и мужчина красноречиво и медленно поднимает на него взгляд от бумаг. - Не понял. - Ну… приталенная такая, - совсем тихо бормочет Паша, краснея. - Я тебе че, модель? - А могли бы. Леонид вздыхает и мысленно начинает считать до десяти, в итоге бросив на трех. - Полное имя? - Чехов Павел Андреевич. Повисла выразительная пауза, и Леонид раздраженно щелкнул ручкой. - Что? - Полное значит настоящее. - Оно настоящее. - Ох блять. Покачав головой, следователь равнодушно вписывает дату, внося обстоятельства задержания в бланк, пока мальчишка держится за угол стола, продолжая его разглядывать. - А… а что со мной теперь будет? – тихим надломившимся голосом спрашивает он. Мужчина оторвался от документов с легким удивлением. Здесь не было гнева, но была усталость. - Дело начну на тебя шить. А там посмотрим. Как пойдет, в зависимости от показаний. - А, - глухо, будто эхом отозвался Паша и помолчал снова. – Вы выглядите уставшим. - Я уже полторы смены не спал из-за таких как ты и твоя компания. - Это не моя компания, - поспешно выпалил он. - Это мы выясним, - кивнул Леонид, ставя печать. Пальцы мальчишки до побеления вцепились в стол: - Дядь, а можно… как-то по-другому? - Например, как? – стальным тоном осведомился мужчина, выпрямившись и развернув плечи, заставив Пашу слегка задрожать. - Только не зареви тут, - буркнул он, пока мальчишка свернулся и спрятал лицо. Поднявшись, Леонид ловит его за подбородок. – А ну-ка посмотри на меня. Точно не плачешь? – он потянул его лицо вверх, и мальчик послушно взглянул на него, откинув со лба кудри. Леонид не помнил, чтобы на него когда-то смотрели с таким страхом и надеждой одновременно. - Какой-то ты холодный, - ворчит он, кивнув на Пашины ботинки. – И те небось из говна сделаны. - Я замерз по пути, - сознается он, уткнувшись в свои руки. - Не живодер же я, - с этими словами Леонид снимает с себя милицейский китель, набрасывая его на плечи мальчишке. – Все равно с ним отсюда не сбежишь. Китель был раза в полтора больше самого самого Паши, но еще хранил чужое тепло, так что он прикрыл глаза, быстро завернувшись в теплую милицейскую форму и укрывшись ею внахлест. Кроме необходимости согреться сейчас он чувствует лишь мучительный, выжигающий все нутро стыд. Если бы все сложилось иначе, если бы он встретил этого человека при других обстоятельствах, если бы у него вообще был выбор… Из-за того, что он не нашел способа всего избежать, его до конца жизни будет сопровождать клеймо малолетнего преступника. Волна стыда снова подступала к груди, волнуясь, и Паше показалось в какой-то момент, что в его теле просто не должно быть места для чувства такой силы и интенсивности. Он не замечает, как Леонид украдкой еще раз осматривает его с ног до головы, наметанным привычным взглядом вычленяя каждую деталь – то, как он по-детски еще закрывает лицо руками, как жмется в отданный китель, будто пытаясь слиться с ним и стать невидимым, как потрясенно и глубоко молчит, когда ему не задают вопросов. Приняв решение, мужчина принимается неспешно рыться в буфете, попутно реанимировав старый оплавленный с одной стороны пластиковый чайник и достав на свет божий самую чистую и сохранную на вид кружку – Карина Александровна не должна будет сильно обидеться. - Сколько там тебе лет, напомни? - Семнадцать с половиной. - Ну, рассказывай, - Павел оборачивается и ошарашено смотрит на следователя во все глаза, когда тот подает ему в остывшие руки горячий чай. – Посмотрим, что с тобой можно сделать.***
- Где ты так гонять научился? - Само получилось. Отец давно учил, а дальше сам. - И щас он где? - Я с бабушкой живу, - Паша отворачивается, поежившись под кителем со звездами. Леонид больше не спрашивает. - И обход сигналки тоже ты собрал. Не многовато талантов? - Я же сказал, меня заставили, - Паша хмурится и начинает неудобно ерзать на стуле, что не укрывается от ястребиного взора Леонида, но в этот момент дверь кабинета с грохотом распахивается, задорно ударившись об стену. Паша подскакивает на стуле, а Леонид измучанно вздыхает, пытаясь натянуть на лицо самое радостное из своих выражений: - Здравия желаю, тащ капитан. - Это че тут у вас творится?! Лёня, ты охуел чаи гонять с подозреваемыми? – энергичный светловолосый мужчина с фуражкой подмышкой посылает Леониду очень конкретный полный праведного возмущения взгляд, и что-то заставляет Пашу, все еще сидящего в милицейской форме, виновато отложить кусок печенья. – Лёнь, я прям даже не знаю, что с тобой делать, у меня прям все административные рычаги воздействия на тебя возбуждаются при виде такого, понимаешь? - Димон, ты заебал. На Степку своего возбуждайся, у меня допрос вообще-то. Капитан милиции первого ранга, Киркоров Дмитрий Тимофеевич, проглотив такое меткое оскорбление, уже набирает воздуха в грудь, но Леонид успевает вставить пару слов: - Несовершеннолетний. Может, вообще в СИЗО не пойдет. Че мне его, с алкашами что ли посадить? На лице Димона видно понимание, и он кивает, быстро убавив пыл, но все же не до конца: - Вот что ты за человек, Лёня, то детей в отделение таскаешь, то тратишь время на драки с бомжами, а кто будет мне план раскрываемости выполнять? Знаешь, как меня на этих генеральских совещаниях ебут этими планами, пока я вас отмазываю как могу? - Дим, и что мне сделать? Откуда я тебе столько бандитов наловлю вот так быстро, я чё, Бетмен? Захохотав, он отмахивается отправляясь к двери: - Ладно, черт с тобой, заканчивай и зайдешь ко мне как сможешь. Идейка одна есть насчет раскрываемости, - Димон подмигнул. - Ага, - кивает Леонид, мысленно зарекшись еще хоть раз до конца недели про это слушать. – На чем мы остановились? Его внимание снова сосредотачивается на Паше, и тот пожимает плечами. - На том, что я не хотел и не мог отказаться. - Потому что какие-то гопники из шаражки тебя уговорили, - кивает Леонид. – И что ж ты с ними на дело пошел тогда, если сам весь такой правильный? Паша рассеяно моргает с кружкой в руках и какое-то время смотрит на него совсем непонимающе: - Леонид Георгич, вы тут сидите такой здоровый, а их трое было, я что по-вашему должен был сделать? Совершенно очаровательная наглость и честность Паши не знают границ, и Леонид подтягивает к себе телефон, пока юноша возмущенно сводит руки на груди. - Кристиночка, душа моя, - приторным голосом начинает он в трубку, здороваясь с медсестрой, хотя выражение его лица остается совершенно деловым. – Гораций Иваныч далеко? Срочно-срочно, давай сбегай. Гамлет, слышь, ты сильно занят? Паша не особо понимает, что происходит, и настораживается, потому что в тишине кабинета он вроде бы слышит эхо чужого ответа на том конце провода; возможно, ему только кажется, но этот новый голос и тон самого Леонида очень похожи. - Я сейчас к тебе пацана с кем-нибудь отправлю, примешь его? Побои сними. Ага. Нет, давай тут без своих расценок, мне не задним числом надо, а передним. Гораций Иванович был заслуженным и колоритным работником бюро судебно-медицинской экспертизы с многолетним стажем работы и очаровательным характером; бесценной чертой его Леонид находил исключительную сговорчивость и понятливость, когда дело касалось вопросов раскрываемости и скорости. - Просто предупредил, чтоб без задержек, - Леонид с легкомысленным видом вырисовывает узоры ручкой на уголке дела. – Мне быстрее надо. Ладно, жди.***
Леонид листает заключение эксперта про «отцветающие гематомы», пока Паша демонстративно сидит поодаль. Он находит сам осмотр и расспросы об этой части своего недавнего прошлого унизительными и обиженно дуется, но все равно изредка поглядывает на следователя. - Давно это продолжалось? Паша только натужно молчит, пожав плечами. - Значит, достаточно. Леонид хмурится сильнее обычного. Вернее даже как никогда сильно – за все то время, что Паша может его наблюдать. Это не просто раздражение, это тщательно взвешенная нарастающая витками злоба, потому что теперь даже руки следователя, лежащие на краю стола, оживают: слегка сжавшись в кулаки, снова медленно разжимаются, и так все время. Больше всего это похоже на то, как играют кошки, то выпуская когти, то снова втягивая, но Паша понимает, что когда подобное неконтролируемое движение совершает взрослый мужчина, глубоко уходя в свои мысли, это не может и не должно быть забавным. Но почему-то ему совсем не страшно. - Посиди, - бросает Леонид, быстро покидая кабинет. Он забывает даже закрыть за собой дверь, уверенный, что мальчишка все равно уже никуда не уйдет. До Паши даже отсюда доносятся беседы на повышенных тонах и ожесточенные хлопанья дверями и, несмотря на усталость, он внимательно прислушивается. - Стёпа, пробей их блядь и просто отправь уже куда-нибудь! Я тебя восьмой раз прошу, всех втроем хоть на Гоа, я уверен, что это не первая кража, и они по рецидиву сразу в колонию пойдут. - Требуются доказательства— - Хуятельства, Стёпа! Я больше двадцати часов не спал и сейчас тебя самого на историческую родину отправлю по частям! Вот тебе третья по счету бумажка, завтра как пробьем, еще больше будет твоих доказательств, хоть жопой ешь и душ из них принимай. А сейчас просто возьми и убери этот мусор у меня из отдела, чтоб я на проходной об него нарочно не споткнулся. - Лёнь, успокойся— - Дима, не успокаивай меня, я от этого еще сильнее завожусь. Почему он не может просто взять и сделать, когда я нормально прошу, вечно доводит—! - Я сам сделаю, давай сюда. - Голубки хреновы, - рычит Леонид, возвращаясь в кабинет, где Паша подчеркнуто-беззаботно прикидывается глухим. Если бы Макаров был действительно плохим ментом, то оформил бы всех четверых не глядя и таким образом даже сделал бы небольшой шаг для себя, но большой для Димона и его плана раскрываемости в количественном отношении и пересчете на готовых преступников. «План раскрываемости, Лёня», - важно произнес в его голове голос Димона. - Да ну вас всех нахуй, - пробормотал он, резко пролистав бумаги снова. – Через три пизды в центр мирового равновесия… в перекрест через три крыльца… План раскрываемости помахал ручкой. - Вот как мы сделаем, - заключил Леонид, перечеркнув форму задержания и метко швырнув ее в урну. – Тебя там вообще не было, и я там тебя не видал. - Так нельзя, - бледнея, предупреждает его Паша. - Могу написать, что все совершено под давлением и сунуть тебя как свидетеля, но тогда придется таскаться на суды, а ты, я думаю, своих друзей видеть не сильно хочешь. Он затравлено кивнул. - Тогда не вижу других вариантов. Здесь куча лиц проходит, тебя никто и не вспомнит, - Леонид отмахнулся. – Напишем в рапорте, что я гнался за кем-то другим в семерке, а Степа взял не троих, а двоих в двенашке, и дело с концом. По большому счету ничего не меняется, просто ты быстрее освободишься. Все равно им всем в одно место дорога. По мне так тоже вполне справедливо. Осталось только пиздануть Степу по голове ржавой трубой, чтобы он на полчасика притух, и можно было организовать доступ к его бумагам. Шучу. - Мне кажется, вы очень рискуете. - А то я без тебя не знаю. Ну оставят без премии. Все равно не выпрут, работать то некому. Паша не знает, как называется то, что он чувствует и, наверно, это один из немногих раз в жизни, когда в его голове нет ни одного даже близко подходящего слова. - Что смотришь? Пиздуй домой, свободен. Не веря, что развязка наступила так быстро, он послушно поднимается, подхватив куртку, и медленно идет к выходу из кабинета, замечая, что следователь тоже собирается: - Как отосплюсь, утрясу все, не бойся. И больше мы с тобой не свидимся, если снова никуда не вляпаешься, - Леонид таки доносит до шкафа куртку патрульного и набрасывает на плечи пальто, наскоро застегиваясь через одну пуговицу. – Чего встал? - Я ключи потерял, - быстро сознается Паша, стоя посреди кабинета и глядя, как с Леонида… медленно сползает лицо. Как-то иначе это охарактеризовать сложно. - Ты меня шутишь. - Видимо там, на трассе. А бабушка на неделю к сестре уехала в другой город. - Ты раньше мог сказать?! - Да я только что заметил! Леонид оседает в кресло со вздохом с самого дна своих могучих легких: - Тогда добро пожаловать или в соматическое отделение стационара или в интернат на несколько дней. - …Чего? - А ты думал, все просто? Я по протоколу не могу несовершеннолетнего из ментовки выпустить просто на улицу, если заявление не подписано, что тебя опекун забрал. - А рапорт подделать можете? - Это другое дело! Придумать, зачем ты тут был, кроме как за делом, - он указывает на помойку. – Это всегда можно. Думаешь, эти правила просто так придуманы? Куда ты попрешься сейчас под утро? Что, если тебя машина за углом собьет? Меня же премии лишат. Хотя и так лишат. Паша делает глубокий вдох, собираясь: - Тогда можно я у вас до конца недели поживу? Проблем от меня не будет, обещаю. Леонид вскидывает на него глаза, рассеяно моргнув. - Ну ты наглый, Паш, - наконец замечает он, покачав головой. - Зато оформлять ничего не придется. Хоть выспаться сможете наконец. Я тихо посижу. Приблизительно прикинув, что с ним может стать после еще двух часов бодрствования, Леонид устало отмахнулся: - Черт с тобой, собирайся. Светает. Кто-то тоскливо скоблит лопатой по противоположному крыльцу здания милиции, и метель к этому времени наконец-то начинает стихать. Паша ненадолго останавливается у края парковки, там, где, наверно, по весне была бы клумба. - Че ты копаешься там? – орет ему Леонид через плечо. – Дуй быстрей сюда, может нас до дома кто-то из ребят подбросит. - Уже иду, - он вприпрыжку бежит за мужчиной.***
- Ты всегда такой бесстрашный, или тебе только сегодня в честь непогоды барометр в башке сдуло? - А чего мне милиционеров бояться? – задает Паша логичный вопрос по пути на третий этаж. - А вдруг я, ну не знаю, оборотень в погонах: приведу тебя домой, расчленю там и на органы при- продам, тьфу, черт, - к утру язык уже плохо слушается Леонида, пока он звенит ключами, и мальчишка звонко смеется. Он уже не помнит, сколько лет не приводил никого в свою берлогу. Бедно обставленная служебная квартира с кухней без занавесок и не греющими батареями, треснувшая раковина и лампа в прихожей без абажура: большую часть времени он все равно проводит на работе, а не здесь. - Разденься где-нибудь, - небрежно бросает Леонид. – Здесь плохо топят, так что вон шкаф, можешь пошариться и найти себе что-нибудь. Сам он с понурым видом меняет рубашку, отвернувшись к окну и глядя сквозь него на промозглое серое утро. - Что это сбоку? - Это подоконник, Паша. Паша не обижается. Он не знает, как точнее назвать эту часть тела, так что, натянув на себя какой-то первый попавшийся свитер, он подходит к Леониду сзади и аккуратно трогает сбоку под ребрами полупрозрачный косой след на коже. - Я про это. Мужчина быстро одергивает на себе одежду, заставляя его убрать руку. - Пьяный был. Упал на даче со второго этажа на забор, - хмуро отвечает он. - А по-моему это шрам от пулевого ранения. - А зачем спрашиваешь тогда, если сам такой умный? - Не знаю. Он и правда не знает. Ему зачем-то хочется наладить разговор, но это не так-то просто. Все в этой квартире выглядит максимально функционально и… очень одиноко. Словно сюда приходят только для ночлега и, скорее всего, так и есть. Хотя Паша успевает заметить стеллаж с книгами. И все-таки основная, главенствующая в его голове мысль все еще не дает покоя, укореняясь в сознании все глубже: этот день странно начался и не менее неожиданно хорошо закончился, но этого бы не случилось, выйди сегодня на дежурство любой другой сотрудник. Почему-то Паша уверен в этом. - Паш, ну ты чего? – тихо спрашивает Леонид, когда мальчик порывисто обнимает его сзади, сцепив руки у него на груди. – Глупостями занимаешься, ты же пацан еще, а я вроде как совсем недавно как при исполнении, - объясняет он, но Паша не ослабляет объятий: - Хочу и делаю. Леониду ничего не остается кроме как обернуться и приобнять его одной рукой. Обрадованный, Паша весь льнет к нему, тут же прижимаясь щекой. - Паш, я засыпаю, - напоминает он, и мальчик тут же виновато разжимает руки. Учитывая, что спальное место здесь только одно, Леонид пристраивается на краю разложенного дивана в одежде, отдав Пашке одеяло. Конец этого одеяла заканчивается где-то под ним; красные жирные цифры электронных часов показывают 05:13 утра, и Леонид наконец может позволить себе закрыть глаза.***
- Дядь Лёнь, а чем позавтракать можно? Тело «дяди Лёни», придавленное к постели невыносимой сукой-гравитацией, вяло промычало что-то в подушку и не подвинулось ни на микрон. Паша попробовал было потрясти его за плечо, но это также не возымело эффекта – его просто отодвинули одной рукой, не приходя в сознание. Видя, что ловить тут нечего, Паша решил, что как-нибудь разберется сам. - Ты ссска-бдь,- вздохнул Леонид ближе к обеду, потерев глаза и пытаясь достать до будильника. – Да завались ты, падла, слышу я все. На кухне его встретило то, чего он ожидал увидеть меньше всего: Пашка сидел на колченогой табуретке, с сосредоточенным видом листая какую-то книжку. Перед тарелкой с блинами. С кудрями, высыпающимися из-под козырька его фуражки. - Я не стал выливать прокисшее молоко, - обстоятельно объяснил мальчик, подтягивая к себе кружку и перевернув страницу. Все еще сонный, Леонид пока не нашел никаких слов, чтобы это прокомментировать, и молча сел рядом. - Сегодня же… выходной? – между делом робко уточнил Паша на всякий случай. - Должен был быть, - кивнул Леонид. – Но Стёпка сегодня будет сдавать свои рапорты, так что надо слетать. Паша виновато опускает глаза, чувствуя, как к горлу снова подступает стыд. - Паш, перестань, а. Сказал же схожу, подумаешь. Сейчас на ровном месте трагедию делаешь, ей богу. Спустя полчаса Леонид наскоро собирается. - Займи себя чем-нибудь, - бросает он уже перешагивая порог, и Паша рассеяно кивает, закрывая за ним дверь.***
Бляцкий Стёпа уже третий час выпасался на выгуле вокруг своего рабочего стола. Словно коршун, он сидел и корпел над рапортами и бесчисленными экспертными заключениями, и Леонид никак не мог найти способ к ним подступиться. - Стёп, а не погулять ли тебе, а? Гляди, какая погода хорошая, - он махнул в тусклое задристанное вековыми наложениями грязи окно, за которым покоились залежи такого же грязного снега. – А то ты надоел тут маячить. - Не горю желанием, - буркнул Степан себе под нос, любовно поливая свой бесценный кактус. - Стёп, да че ты воду на него переводишь? Мне казалось, он у тебя еще на той неделе сдох. Ответом ему послужило важное собранное молчание. Стёпа считал ниже своего достоинства отвечать на мелкие глупые выпады в свой адрес навроде этих. Тем временем Леонида так и подмывало напомнить, как на днях Степан полил вместе с этим кактусом половину стола и стопку дел, когда Дима решил тут переодеть рубашку. - Пойти размяться что ли, - он потянулся от скуки на своем стуле, и Степан прервал процесс. Дело пахло жареным. Лёня делал зарядку раз в месяц, обычно будучи в своеобразно приподнятом настроении, и это не обращалось ничем хорошим, потому что было ни чем иным, как профилактическим разгоном и прессованием всякой шелупони – сначала у стен родного любимого отделения милиции, а затем – во всех близлежащих дворах или давно и хорошо известных злачных заведениях. Лёня не брал взяток и был ментом без страха и упрека, истинным санитаром леса, обстоятельно подходившим к делу, так что в рейде под руку попадали все без разбора – от шпаны и алкашей до матерых бандюков. Стёпа подозревал, что кроме удачи этому способствовали еще некоторые умения: во-первых Лёня, как акула, инстинктивно чувствовал страх перед формой, что помогало ему легко выискивать жертв для наполнения обезьянника. Во-вторых, имел поразительную выносливость, когда дело касалось погонь за нарушителями порядка – кто-то утверждал, что у Лёни в юношестве просто был разряд по бегу, а может, и не один; кто-то, и Степан в том числе, верили, что тело Лёни работает на энергии кофеина и чистой злости. Так что сегодня это могло значить две вещи (Стёпа иногда с трудом разбирался в обширном диапазоне эмоциональных реакций этого человека): что Леонид или очень зол или наоборот пребывает в состоянии приятного возбуждения. Честно говоря, он не знал, что из этого хуже. - Ваша тяга к насилию поражает. - Поэтому я в менты и пошел. - Вызов на Вяземскую пятнадцать, - зашумела рация. – Возьмите кто-нибудь, кто в отделе еще сидит, а? А то мы в жопе на Ленинской еще не закончили. С меня причитается. Леонид прикинул в голове пару вариантов, попутно натянув на себя тоскливый вид: - Если причитается, то съезжу. Стёпа, судя по его виду, что-то подозревал; но громкие стенания в процессе одевания куртки несколько понизили градус его недоверия. Через полчаса Леонид уже был на месте, принимая и перепроверяя опись и основной протокол: - Вроде все правильно. - Можно забирать? – спросил новенький рядовой, указывая на тело в спальне, сиротливо обведенное мелком. - Не, погоди еще забирать, - Леонид вышел на лестничную клетку, по пути доставая рацию. - Маркина, - рявкнул он. – Глянь-ка, этот Шварцнеггер все еще в отделе? Только незаметно. - …кто? – не поняла она. - Ну, австриец наш двухметровый, свет моей жизни. - Степан не уходил. -Тьфу, гандон дырявый. Ладно, тогда до связи. Пора было переходить к отчаянным мерам. Вернувшись, Леонид склонился над телом, незаметно сунув в карман невинно убиенного чекушку коньяка с запиской «Загрузи Стёпку чем угодно до полтретьего включительно. Дополнительные расходы оплачу». - Забирайте, - дал он отмашку. – Сразу Горацию Иванычу везите. Скажите, что от меня, он примет. Можно было считать, что полдела уже сделано. Спустя час в отсутствие Стёпки он легко выпроводил из кабинета и Димона и сел быстро переписывать Стёпин рапорт. Нет, совесть его не мучила. Лёня считал, что иногда надо быть прагматичнее и пренебречь мелочами ради успеха хорошего дела.***
Еще в прихожей он уловил доносящийся с кухни странный давно забытый запах и даже потянул носом. Паша с сосредоточенным видом стоял у плиты над кастрюлей супа. - Паша, как? Где ты это взял? Леонид поймал себя на мысли, что уже который раз в жизни этот мальчик смотрит на него, как на умственно-отсталого. - А вы точно следователем работаете? - Паш, в этой квартире суп не появлялся с момента въезда. Я даже не знал, что тут кастрюля для него есть. - Я ее на балконе нашел, – обстоятельно кивнул Паша, сунув ему в руки тарелку. – Между набором отверток и шуруповертом. Звучало как вполне правдоподобное объяснение. За этот вечер Пашка умудряется окончательно выгрести и распотрошить его книжный шкаф. Скорость, с которой парень способен перелистывать страницы, не упуская смысла из текста, слегка пугает; но Леонид просто позволяет этому происходить. Подобрав с пола какой-то учебник по криминалистике, Паша, пользуясь случаем, сначала подсаживается к нему поближе, а вскоре уже елозит на коленях, но сгонять его неохота: Леонид и сам отчетливо замечает, как чувство сытости убаюкивает его бдительность. - Лёнь? - М? - А можно мы погуляем завтра где-нибудь? - Я тебе пудель что ли со мной гулять? - Ну пожалуйста. - Ладно. Ночью Леонид чувствует, как Паша ёрзает и неуклюже ютится к нему, то и дело задевая его острыми детскими коленками. Поворчав сквозь сон, он рефлекторно шарится рукой рядом: - Чего ты там мельтешишь? – поворачивается он. – Иди уже сюда. Обрадованный, мальчик тут же ныряет под руку, прижимаясь к его груди и заключая его в объятия. Пригладив между лопаток и оставив руку у Паши на спине, Леонид наконец засыпает.***
— Стёпа, да не запрокидывай ты башку, заебал! Вот когда тебе генерал будет медаль на грудь вешать или Димон в любви признаваться, и твои глаза слегка, самую малость этак увлажнятся, то можешь так башку поднять, чтоб под солнцем их сушить. Степан сомневался, что агрессивный спектр солнечного излучения подходит для того, чтобы «высушить» слезы, а не наоборот умножить их число, но не стал спорить — за это время Макаров успел приложить к его лицу охапку чистого снега, все еще не переставая с ним бороться. Один разбитый нос (и то только потому, что удар был неожиданным) был малой ценой за победу в драке против троих подозреваемых сразу, но Степан предпочел бы, чтобы они обошлись и без этой жертвы. — Стёпа, че ты осёл такой упрямый вечно, я тебе сказал, опусти голову, пусть себе на землю капает! — И мне на одежду заодно? — непривычно ядовито для себя переспросил он. — Чтобы оно въелось потом? — Ну не отстираешь, родина тебе новую форму выдаст, тебе же не на свидание в ней сегодня идти, — Леонид наконец заставляет его опустить голову, и на снегу быстро зацветают алые рваные пятна, будто цветы. — Объем кровопотери невозможно будет рассчитать, когда оно не на землю капает. - А это может нам понадобиться? — обстоятельно интересуется Стёпа. — Вроде… уже заканчивается. — Стёп, ты вообще откуда знаешь, сколько в тебе крови и с какой силой тебя пизданули? Может там перелом или что-то серьезное? Прикидывает он тут, много-мало. Не умничай, я инструкцию выполняю в кои-то веки. Расслабься и получай удовольствие. — Я знаю, сколько во мне крови, — вдруг педантично возразил он, все еще терпя вынужденное положение и будто ища спасения в фактах. — Около шести литров. Приблизительно, исходя из того, что в целом человек на восемьдесят процентов состоит из воды. Леонид даже помолчал, смакуя эту энциклопедическую справку. — Стёп, ты, конечно, по характеру и правда тот еще сочный огурец, — кивнул Леонид. — Но не настолько. Ладно, не кипятись там. Я уже Димону черкнул, он тебя заберет. Возможно, Леониду показалось, но в этот момент он услышал сдавленный стон. — Ой, не начинай. Ему только дай повод к тебе примчаться. Спасибо потом скажешь. Дима и правда не заставил себя ждать: он недостойным капитана образом почти бегом несся к ним, небрежно бросив машину прямо посреди двора. Галантно опустившись перед Стёпой на одно колено, он невесть откуда достал чистый белоснежный платок (серьезно? как будто нарочно к этому готовился) и, осторожно взяв в кончики пальцев лицо Стёпы, принялся бережно промакивать кровь. — Стёп, ну как же так… — ворковал капитан; тот хотел было что-то возразить, но тут же примолк, едва почувствовав димины руки, и Леонид с трудом удержался от того чтобы не хмыкнуть над ними. — Забери его, может, пусть осмотрят, чтоб наверняка. Хотя так по виду ничего страшного, ну а дальше сам разберешься; не знаю там, оближи-положи, как пойдет, — напутствовал Леонид, пока они шли к машине. — Чего ты там сказал? — вдруг обернулся через плечо Дима, слегка прищурившись. — Я сказал «окажи моральную поддержку». Все, — Леонид захлопнул за ними дверь машины, склонившись над опущенным стеклом. — Я в отдел, но уйду пораньше, у меня дела сегодня. Стёпа даже вежливо поднял бровь. — Димон, пусть он так на меня не смотрит, как жираф на эвкалипт. Надо и все. Раз в год отпрашиваюсь, переживёте, — он отмахнулся и отправился к своей машине. Паша встречает его ровно в назначенный час за углом отделения, едва ли не подпрыгивая от нетерпения, и тут же ловит Леонида за рукав, принимаясь что-то воодушевленно щебетать. Его очарованию невероятно трудно сопротивляться. Леонид не может представить себе лицо этого ребенка, когда он будет вынужден сказать «нет» и начать что-то объяснять и доказывать - больше всего его хотелось пригреть, погладить и сунуть в руку пряник, а не доводить до слез. Когда они выходят на набережную, что-то в груди мужчины неприятно сжимается и совсем не от ветра. Стёпа на его месте точно знал бы, как поступить: логично и правильно, как калькулятор. Стёпа вообще не шарил за человеческие проблемы, он бы даже не попал в такую ситуацию. Хотя бы потому, что Стёпа заглядывался на Димона. - Ты даже не в форме красивый, - вдруг выдает Пашка, боязливо, но искренне всего на секунду обняв его обеими руками и тут же снова встав по стойке смирно. Леониду приходит в голову, что его много лет не обнимала так собственная жена – так, как этот мальчик. Ну что ты будешь делать?***
Вечерами он по-прежнему застает юношу за томами классики или учебниками криминалистики; на этот раз учебник новый. - А где вчерашний? «Основы тактики допроса в уголовном процессе»? - Я его закончил, - отмахивается Паша и быстро садится рядом, отложив книгу. Единственным источником света в комнате остается повернутая к стене настольная лампа, бросающая длинные тени в мягком полумраке комнаты; кажется, до качества освещения никому нет дела. - Обычно этот первичный курс около месяца проходят, - зачем-то замечает очевидное Леонид, и Паша пожимает плечами: - Надо же мне чем-то себя занять, пока днем тебя нет. Само получилось быстро прочесть. - Я уже говорил, что ты способный? - Да, кажется, на допросе, - Паша смеется, и это заставляет Леонида тоже улыбнуться. Он отвечает на расспросы мальчика о том, как прошел день, замечая, как тот ненавязчиво жмется к нему: то вдумчиво осматривает и перебирает большие грубоватые руки с парочкой новых ссадин, то вплетается пальцами вдоль линии роста волос, постепенно задавая все меньше и меньше вопросов и больше сосредотачиваясь на прикосновениях. - Я тебе так понравился что ли? – беспомощно спрашивает Леонид, пока Паша влезает к нему на колени, и руки сами обнимают тонкую талию, поглаживая. - А не должен был? – Паша отвечает почти шепотом, наклоняется и, опираясь на плечи мужчины, касается мягкими мальчишескими губами его заросшей щеки. От этого что-то внутри Леонида сворачивается, вздрагивает и срывается вниз. Сердце наоборот странно подпрыгивает в груди и разгоняется, будто он снова из последних сил за кем-то гонится по талому снегу или размашисто прессует рожей в грязный асфальт – но лучше. Он неожиданно чувствует себя необыкновенно, обостренно живым. Не встретив сопротивления, Пашины губы так же аккуратно трогают его виски, а тонкие пальцы обводят брови нежным пунктиром, словно наивно пытаясь их разгладить и заставить его расслабиться. - Что же ты делаешь, Паш? – вдруг хрипло выдыхает Леонид тише обычного, сам не узнав свой голос и боясь посмотреть ему в глаза. Повисает странная, пустая пауза; кажется, ее даже можно без труда осязать, и Пашины руки вдруг останавливаются и медленно рассеяно опускаются. Они успевают даже болезненно сжаться у мальчишки на груди до того, как Леонид успевает понять, что натворил. - Паш, я не в том смысле, – неумело пытается начать он, внутренне паникуя, когда мальчик разом как-то тихо застывает у него в руках, будто неживой. - Если тебе не нравится, я больше не буду, - тихим надколовшимся голосом обещает Паша и пытается отклониться подальше, чтобы снова увеличить расстояние между ними. – Просто с-скажи, если нет. В слабом полумраке Леонид слышит, как этот несчастный ребенок сначала мучительно задерживает дыхание, а потом все равно не выдерживает, и что-то вырывается из него на выдохе - страшное и надрывное, будто сходящая с гор лавина – и вот уже он отмер и задрожал у него на коленях, глотая слезы. - Паш, Пашенька, пожалуйста… «Я не знал, как позвать, чтобы он услышал, как догнать его душу, ускользающую от меня… Ведь она такая таинственная и неизведанная, эта страна слез». Больше всего боясь увидеть, как он померкнет у него на руках окончательно и бесповоротно, Леонид делает то, что должен: подтянув Пашу к себе, он нежно целует мальчика в губы, едва касаясь, но тут же встречает сопротивление. - Перестань, - обиженно всхлипывает Паша, изо всех сил упираясь в его грудь и пытаясь оттолкнуть, но это не помогает: Леонид легко пересиливает подростка, поймав того за плечи и становясь настойчивее. Он торопливо беспорядочно целует его всего: щеки, лоб, скулы, ресницы, — чувствуя на губах легкий привкус пашиных слез. - Прекрати, раз не хочешь! – повторяет он, пряча лицо и пытаясь вырваться, но снова потерпев неудачу. - Хочу, - быстро выдыхает Леонид. – Я хочу! Он берет заплаканное лицо Паши в ладони, с тревогой глядя в его глаза, но тот отворачивается, тихо шмыгнув носом: - Не верю. Леонид чувствовал себя беспомощным. Человеком, который в очередной раз все проебал. Все, которого не было. - Вот так, не верю, - повторяет он, и в голосе явственнее звучит обида. - Ты думаешь, я совсем маленький, и просто хочешь успокоить, а завтра же выставить меня домой, так? Тогда я сам лучше, – Паша отползает куда-то в угол дивана и пытается вытереть глаза рукавом, но это не очень помогает: сжавшись, он снова прячет лицо в руках, натянув на них свитер, и, должно быть, беззвучно плачет в него: - Я в-все время, вокруг тебя, я думал, т-ты… Юноша как-то тихо горестно всхлипывает, проглатывая остаток предложения и покачав головой: - Ты… ты ведь даже поцеловать меня по-настоящему не можешь. Он говорит это совсем тихо, совсем взросло, и эти слова звучат как приговор. - Я боюсь, - спокойно звучит голос мужчины, и Паша даже выныривает из своих рук, звуча невероятно уверенно: - Так н-не бывает. Нельзя очень хотеть и бояться. Я же не боюсь. Леонид не знает, как объяснить ребенку, что они оба боятся, но по-разному. Что быть отвергнутым не менее страшно, чем пережить годы ужасного, разрушительного одиночества, после которого каждая возможность выбраться из этой пустыни кажется лишь насмешкой судьбы. - Колени подвинь. Паша подскакивает от неожиданности, отняв руки от лица: Леонид нависает над ним совсем близко и выглядит решительно. - И руки свои куда-нибудь день. Пальцы юноши тут же сползают на обивку дивана. - Пойдет, - бросает Леонид. Он сам давно не помнит, как это делается – «по-настоящему», но надеется на удачу, когда снова наклоняется для поцелуя. - Пожалуйста, - шепотом просит Паша в чужие губы, и тут же замолкает, когда язык мужчины соскальзывает в его рот; все тело тут же бросает в жар, а по спине пробегают мурашки, и пальцы сами вцепляются в рубашку Леонида. …Он правда старается. Старается быть с этим мальчиком постепенным, серьезным, нежным, искренним, насколько это блядь вообще возможно в его случае — романтичным, и, возможно, поэтому вскоре тот робко отвечает: Леонида будто бьет током, когда острый пашин язык приходит в движение и сначала несмело, а потом все осмысленнее проходится вдоль его собственного, пробуя и привыкая, пока мальчишка тихо задыхается под ним. - Так? – на всякий случай уточняет Леонид, не отклоняясь далеко, и пашины руки тут же ловят его за плечи. - Еще раз, я не понял, - улыбается он, и это самая странная и мягкая из всех пашиных улыбок, что он пока видел. …Леонид целует его всего как ненормальный, слушая короткие нежные вздохи и причитания в свой адрес и вжимая Пашку в постель почти до самого утра. Ближе к рассвету, когда небо становится самую малость серым вместо черного, он отворачивается пристроив голову у Пашки на груди и притеревшись об него щекой. Совершенно счастливый, мальчик засыпает с улыбкой, прижимая его к себе и даже не думая жаловаться, что под Лёней, вообще-то, тяжеловато.***
— Дурак ты, Паш. Чё вот ты забыл там в своем инженерном деле? Во ВНИИРе всю жизнь киснуть хочешь или как Миха по локоть в масле копаться? Иди к нам в эксперты лучше. Пашка сидит рядом в его свитере, сосредоточенно закатывая рукава и на пару секунд даже теряется: — А… А я могу? — Протащим, — Леонид отмахивается. — Как два пальца. Жмуров боишься? — А чего их бояться? — Ну все значит, — кивает Леонид. — Отдам тебя под шефство Стёпке, он умный и все равно все время в отделе сидит. Тебе как раз пойдет для начала. — Но я же на той неделе… того… дело, — залепетал было Паша, но Лёня снова отмахивается: — Утрясем, сказал же. Было бы желание, а там глядишь и вытащим тебя с криминального дна окончательно. Видимо, расчувствовавшись, Паша молча толкает его в грудь, с чрезвычайно серьезным видом опрокидывая в постель, и Леонид смеется, поймав его в руки и приобняв.***
Завернутый в одеяло, как в кокон, Паша сидит на кухне, сонно ковыряясь в тарелке и вымученно зевая. — Паш, ну не тормози, давай просыпайся уже, хорош в первый день опаздывать, — напутствует Леонид, собираясь. — Хочешь вон кофе отпей, я договорился, нас с угла на Ленинградской до отдела подбросят. Он наклоняется за упавшей рубашкой, и Паша тут же оживляется, отложив ложку и с озорным видом выглядывая из кухни: — Лёнь, а ты наклонись так еще раз, и я точно сразу проснусь. — Поговори еще, — шипит Леонид в ответ на тихое хихиканье, наскоро застегиваясь. — Сейчас получишь у меня, быстро доедай и дуй одеваться! Уже в прихожей Пашка ловит его перед дверью, успевая урвать смазанный торопливый поцелуй и только после этого выходит за мужчиной на полутемную лестничную клетку.***
— Включи че-нибудь, — зевая, Леонид кивает патрульному на магнитолу. — Только не новости. Тот пожимает плечами, потыкав пару кнопок, пока по машине не разносится какая-то невообразимо старая дешевская песенка родом, наверно, из девяностых: Я люблю тебя, Дима, что мне так необходимо Ты возьми меня в полёт, мой единственный пилот Внезапно Леонид сгибается от беззвучного хохота, и опер за рулем удивленно оборачивается: — Оставь! — резко просит он. Я люблю тебя, Дима, пусть крылатая машина, Исчезая в вышине, не забудет обо мне Давясь от смеха, Леонид оглядывается на Пашку на заднем сиденье: — Это ж натурально песня для Стёпки! — объясняет он. — Какая дрянь, а, надо же, хоть на рингтон ставь, чтоб его потравить! Дежурный опер рядом усердно смотрит на дорогу, стараясь тоже не засмеяться, потому что смеяться над старшим по званию — это идея сродни игре в русскую рулетку, а смеяться над кем-то из высших эшелонов ментовской власти, сидя меньше чем в метре от Лёни — вообще классифицируется как попытка суицида. — Ладно, не щемись, сегодня не съем за это, — благостно отмахивается он. — Но смотрите, сволочи, чтоб ваша мелочь ни слова при Сариче не ляпнула потом. Не доросли еще про старший состав шутейки слагать. Оставь нас у ворот, внутрь не заезжай. — Само собой, тащ старший лейтанант, — закивал младший опер. — А кто это с вами кстати? Паша не решается сам открыть рот, и Леонид говорит за него: — Стажера везу. Чехов Павел Андреевич, смотрите не обижайте там. — А-а-а, — протянул дежурный. — Эт хорошо. Не сбежал бы еще, как прошлогодний, — он оборачивается, легко беззлобно подмигнув, и Паша застенчиво улыбается. — Этот не сбежит, — ставит точку Леонид, подхватив с бардачка папку с документами. — Не заезжай далеко, сказал же. Паш, пойдем. — Что говорить ты знаешь, — одобрительно напоминает он, ведя Пашу к общему кабинету. — Если что, просто переадресовывай все вопросы ко мне, — Леонид хищно ухмыльнулся. — Все, иди присядь и жди Стёпку, он тобой займется, а я пока еще кофе выпью. ============================================================= Некоторые дни в жизни Леонида выходят хуже или зануднее других. Или просто раздражают сильнее обычного. Как сегодня например, когда ноги сами несут его в кабинет в конце коридора. Пашка уже давно освоился в отделении, и Стёпа опекает его все меньше, однако дела все равно у них общие; и действительно, мальчик маячит у стола Стёпы в новой хорошенькой приталенной форме с нашивками, и Леонид на автопилоте запирает за собой дверь в кабинет. Лицо мальчишки проясняется; он мгновенно все понимает, и на нем непроизвольно зацветает эта совершенно паскудская игривая улыбочка, от которой на самом деле Леонид без ума. - А… а если Степан Сарич пораньше придет? - на всякий случай боязливо переспрашивает Паша, тем не менее не сдвинувшись с места и позволив рукам мужчины быстро скользнуть под превосходно скроенную и подогнанную темную форму. - Подождет, - бросает Леонид, подтянув мальчишку к себе и сходу овладев его ртом, настойчиво, властно целуя. Сдавленно застонав и не оказывая никакого сопротивления, Паша с готовностью ловко запрыгивает на опера, и Леонид быстро ловит его на руки, попутно относя к ближайшему столу. - По-быстрому успеем, - разорвав поцелуй, он тяжело дышит в пашину шею, одной рукой разгребая документы у юноши за спиной и торопливо освобождая место. - Сейчас? - как-то глуповато переспрашивает Паша, будто опьянев и глядя на него своими большущими светлыми детскими глазами. - А ты получше время можешь предложить? Леонид красноречиво опускает руку мальчишки на свои брюки, и Паша жеманно застенчиво улыбается, смыкая пальцы; он любит быть причиной подобных вещей, любит, что этот мужчина всегда на взводе рядом с ним, и от него невероятно легко добиться реакции, но все равно это лестно, как в первый раз - при контакте с внушительной эрекцией мужчины стройные ножки юноши сами собой раздвигаются в стороны, и Леонид быстро шагает ближе, разводя их шире и прижимаясь к мальчишке. - Лёня, - совершенно по-блядски с нежным юношеским придыханием зовет он, сам ложась на столешницу, и Леонид успевает сбросить с него фуражку и положить под голову стопку дел. - Блядь, - раздраженно выдыхает он в губы Паши, пока торопливо борется с молнией на своих брюках и тут же тянется к пашкиным отлично прошитым форменным брючкам, надеясь стянуть их вниз вместе с бельем. - Лёнь, только не порви, - сдавленно напоминает он, пытаясь помочь одной рукой, и Лёня с неохотой слушается. - Новые получишь, - нетерпеливо отмахивается он, тем не менее, стараясь быть поаккуратнее. Паша знает, что, несмотря на буйный и резкий нрав, Лёня всегда его слушается. Крепко обняв мальчика, Леонид наконец выдыхает куда-то в светлые кудри, закрывая глаза и нежно толкнувшись в его тело – неразборчиво заныв что-то под ним, Паша тут же хватается за его плечи, и короткие ногти скользят по плотной ткани милицейской формы. - Смотри погоны с меня не сорви как в прошлый раз. Паша согласно кивает и всхлипывает, выгибаясь, потому что сильные руки Макарова подтягивают его к краю стола, насаживая до упора, и он забывает как дышать, шумно заполошно глотая воздух. Леонид наскоро ослабляет и оттягивает воротник его рубашки, широко проходясь языком по тонким выступающим ключицам мальчишки, и Паша откидывает голову, послушно подставляя шею. Леонид действительно накрывает ее губами, из последних сил стараясь быть нежным, но все равно изредка прикусывая, и Паша мертвой хваткой вцепляется в его волосы. - Лёнечка, - звонко зовет он, цепляясь за мужчину, и толчки тут же становятся отчаяннее и сильнее. Лёня самую малость тяжелый, и Паша слегка ударяется затылком об стол при каждом движении, потому что папка с делами успела сползти куда-то в сторону, но ему все равно: он ныряет под рубашку Леонида обеими руками, сминая ее и жадно скользя по чужому телу пальцами; возможно, в какой-то момент он даже начинает царапаться, но Лёня все равно ничего не чувствует – тряхнув головой, он наваливается на него, окончательно вжимая мальчишку в столешницу. Иногда ему кажется, что этот мужчина вообще не знает усталости, когда они остаются вдвоем: Леонид рычит куда-то ему в плечо, остервенело вбиваясь в тело под собой – на языке Лёни это и значит «по-быстрому», но Паша не против. Кусая губы, он старается издавать какие-либо звуки пореже и потише, но это сложно, когда он почти оглушен тяжелым возбужденным дыханием Леонида у себя над ухом и совершенно потерял себя от выбранного им грубого изматывающего ритма. На самом деле ему нравится… чередование, потому что дома, когда они не торопятся, Лёня совсем другой. - Лёнь, какой ты хороший, - едва слышно протяжно выдыхает мальчик ему на ухо, крупно дрожа всем телом и беспорядочно цепляясь за него пальцами, но вскоре становясь требовательнее. – Блядь, ну же, давай, - Паша капризничает, невнятно всхлипывает и обнимает его бедра ногами, и это служит условным сигналом: крепче впиваясь пальцами в бедра юноши и не заботясь о том, что может оставить на них синяки, Леонид разгоняется и просто откровенно бешено трахает его, совсем забывшись. — Д-да, — шепотом восторженно выдыхает под ним Паша, и его вроде бы детское лицо приобретает совершенно зрелые черты. — Лёня, блядь, да. Подернутые легкой дымкой глаза на секунду абсолютно осмысленно задерживаются на Леониде перед тем как начать закатываться к белоснежному потолку отделения, и Леонид думает, что это еще одна вещь, от которой он теперь ни за что не сможет отказаться. Его тело уже напрягается от потрясающей сладкой судороги, и ее можно, но совершенно не хочется оттягивать, особенно когда Паша так потрясающе сжимается на нем, со сдавленным стоном облегчения откидываясь на спину. Вскоре Леонид тоже расслабляется, закрыв глаза и резко сквозь зубы выдыхая в плечо мальчишки, в отличие от Паши совсем бесшумно.***
Взъерошенный и помятый, но абсолютно довольный, Паша не слезает с колен Леонида, пользуясь тем, что после «по-быстрому» Лёня всегда становится особенно ласковым. — Щекотно, — смеется он, когда мужчина целует его в шею, явно решив забыть о работе на все время перерыва, но тут же быстро отсаживается, когда в кабинет влетает сам Степан Сарич в такой же мятой форме и со слегка потерянным видом. — Ты откуда такой нарисовался? — напускным скучающим тоном спрашивает Леонид, тем не менее успев поймать пашкину коленку под столом. — Небось с собрания с Димоном? Дай угадаю, с приватного, — добавляет он, сдерживая смех. Стёпа уже собирается судя по виду ответить что-то оскорбленное или резкое, чтобы отстоять свою честь (хотя по мнению Леонида алиби у него так себе; лучше бы уже сознался и отметили), но Паша быстро разряжает обстановку: — У вас кактус зацвел, Степан Сарич, — бодро переводит тему он, и Степа кивает: — Да, накануне. — Может это потому, что я в горшок перестал окурки кидать? — смеется Леонид, но, встретив Стёпин взгляд, быстро добавляет. — Да пошутил я про бычки, господи, ты ж каждый день его целостность пасешь как проклятый. — А вы знали, что он может зацвести? — как ни в чем ни бывало продолжает допрос Паша, снова подсаживаясь ближе к Леониду, пока Стёпка заваривает чай в какой-то новой кружке. — Нет, — честно отвечает он. — До недавнего времени я был уверен, что этот сорт лишен соцветий. Наверно, иногда хорошо ошибаться, — как-то странно и возвышенно закончил Стёпа, задумавшись о чем-то своем и с мечтательной улыбкой уставился в окно.