Сезон цветения глицинии

      Юнги кутается в шарф и выдыхает теплое облако пара. Сейчас февраль, и он стоит на улице уже около получаса. Пальцы на руках неприятно покалывает от холода, а щеки и нос порядком покраснели, однако он продолжает стоять, переступая с ноги на ногу в ожидании любимого человека.       Они познакомились поздней осенью. В то время Юнги чувствовал какое-то опустошение, апатию, которая никак не хотела его покидать. Он не мог найти себе места ни дома, ни в студии, и часто просто бродил по улицам в поисках хоть какого-нибудь вдохновения. Нового любимого места, где он сможет расслабиться, ведь старое залили бетоном и огородили забором из-за какой-то перестройки.       Тогда-то он и встретил Хосока, и случайная беседа принесла в его жизнь море новых красок, а главное, человека, к которому он так быстро привязался.       — Хён! — он слышит знакомый голос, и невольно губ касается легкая улыбка. Когда он поднимает взгляд и смотрит в конец улицы, то видит, как к нему, буквально расталкивая людей, бежит Хосок.       Юнги прячет руки в карманы и поворачивается к тому лицом. Хосок запыхался, пока бежал, поэтому жадно глотает холодный воздух, и кажется, пар идет не только из его рта, но и от кожи.       — Прости, я проспал, — наконец говорит Хосок и по-глупому улыбается. Юнги хочется пнуть этого парня за то, что он заставил его так долго ждать, но он все же сдерживается.       — Скажи мне, сколько сейчас времени, — недовольно бурчит он куда-то себе в шарф, наблюдая, как Хосок хлопает глазами и явно медлит с ответом. Не удивительно, ведь уже потемнело, и улицы освещали только фонари и вывески магазинов и кафе.       — Эм… семь часов? — неуверенно отвечает Хосок, немного наклоняя голову в сторону.       — Да, — подтверждает Юнги, кивнув головой, но потом почти рычит: — семь вечера. Как ты мог проспать?       Хосок чешет затылок и виновато смеется. Юнги еще сильнее погружается в собственный шарф, чтобы не показывать тому улыбку. Он, вообще-то, все еще недоволен, что пришлось мерзнуть на улице, и парня напротив не спасет то, что он очень милый. Ну или все же немного спасет, но тому знать об этом совсем не обязательно.       — Правда, прости, — уже немного серьезнее говорит Хосок и протягивает ему свою руку. Юнги смотрит из-под челки сначала на нее, а потом на своего парня. — Пойдем греться.       Юнги не любит гулять, держась за руки. Это вызывает слишком много лишнего внимания у окружающих. Юнги никогда не понимал, почему два парня, идущие за руки, вызывают реакцию ярче, чем, например, мужчина, пролетающий мимо на своих больших крыльях явно по какому-то срочному делу. Крылья, чешуя, хвосты и рога — это, значит, нормально, а паре обычных парней уже и пройтись по улице рядом нельзя? Хотя для Юнги нечеловеческие части тела непривычны лишь потому что он сам человек.       Несмотря на всю нелюбовь такого внимания к своей персоне, Юнги все же берет хосокову руку и пихает себе ее в карман, недовольно что-то бурча. Его рука как всегда очень теплая, а сейчас кажется буквально обжигающе горячей.       Краем глаза он видит, что Хосок довольно улыбается. Нет, он точно напрашивается на то, чтобы его пнули. Но то, что делает парень в следующую секунду, заставляет Юнги возмутиться еще сильнее.       Хосок слегка наклоняется к его уху и тихо шепчет:       — Я рад, что ты меня дождался.       Его дыхание касается чувствительной кожи ушей, и Юнги кажется, что он готов свернуться в трубочку. Он резко выпихивает чужую руку из кармана и быстрыми шагами устремляется куда-то вперед, потирая ухо, которое пару секунд назад получило максимальный критический урон.       Хосок бежит за ним и просит прощения, но в его голосе нет и толики виноватого тона. Тот явно наслаждается такой реакцией старшего.       Этот вечер они проводят на главной улице, где все еще горят новогодние огни, и даже большую елку до сих пор не потрудились убрать. Но все это выглядит волшебно, поэтому Юнги совершенно не против. Они все же идут, держась за руки, и старший одаривает свирепым взглядом каждого, кто смеет косо на них посмотреть. Хосок только смеется, но затем сильнее сжимает юнгиеву руку. И от этого, почему-то, тепло становится не только руке.       Когда находиться на улице становится уже неприятно, несмотря на все то же тепло руки, которая его держит, Юнги предлагает поужинать в каком-нибудь кафе, а заодно погреться. Хосок с удовольствием соглашается, и вскоре они уже сидят в уютном семейном ресторанчике, где помимо них занята всего пара столов.       Юнги разматывает шарф и стаскивает с головы шапку. В помещении приятно тепло и пахнет едой. До этого он совсем не замечал, что проголодался. Хосок следует его примеру, снимая шарф и бежевое пальто, но шапку оставляет на голове.       Хосок никогда не появляется перед Юнги без головного убора. И кажется, что у того их целая коллекция на все случаи жизни (он даже спит в ночном колпаке!). Младший всегда объяснял это тем, что у него на голове нелицеприятные шрамы, которые он не хочет показывать. Сначала Юнги думал, что тот скрывает от него какие-нибудь рога или уши, но он уже видел того без одежды, и не находил на теле ничего, похожего на хвост.       — М? — вдруг вопросительно мычит Хосок, видимо, замечая на себе пристальный взгляд старшего. — Что-то не так?       — Да все думаю, что же такого страшного у тебя на голове, — небрежно бросает Юнги, даже не думая, способны ли его слова задеть Хосока, — что ты даже в постели мне этого не показываешь.       — Юнги-хён, — вдруг совершенно серьезно произносит младший, заставляя Юнги чуть дернуться. Тот всегда переводил все разговоры о шрамах в шутку и уходил от темы. — В постели я должен держать тебя за волосы, а не ты меня.       Юнги не сразу осознает то, что услышал, но потом с силой пинает своего парня по ноге под столом. Хосок вопит, привлекая внимание как других посетителей, так и персонала. Одна из официанток спешит к их столику, чтобы узнать, все ли в порядке, но Юнги лишь улыбается ей и делает заказ, пока Хосок потирает пострадавшую ногу. Потому что нечего открыто намекать, что Юнги к своему же удивлению предпочитает быть снизу.       На самом деле Юнги несколько беспокоит такая одержимость Хосока скрывать то, что у него на голове. Он не раз повторял, что не перестанет любить его, даже если там действительно страшные шрамы, но Хосок все равно наотрез отказывался снимать головной убор. Они никогда вместе не ходили в душ, Юнги даже никогда не видел, как парень меняет ночной колпак на очередную панамку.       Не обходилось без скандалов и ссор, особенно когда их отношения перешли на более интимный уровень, а Хосок даже в этой ситуации оставался в очередной странной шапке.       Пару раз Юнги пытался серьезно поговорить с младшим на эту тему, но в эти моменты Хосок становился таким беззащитным, уязвимым, будто Юнги пытается заставить его не снять шапку, а разорвать собственную грудь, раздвинуть ребра и оголить сердце. И старшему приходится отступать.       Они замечательно проводят время вместе. Гуляют, смеются, дурачатся. Даже незначительные моменты, когда Юнги погружается в написание новой мелодии, а Хосок без лишних слов приносит ему чашку кофе и спокойно сидит рядом и наблюдает, дарят старшему ощущение собственной нужности. И от этого чувства приятно покалывает в животе.       С их первой встречи Юнги казалось, что они знакомы уже очень давно. Будто Хосок всю его жизнь был рядом, так идеально он вписался в юнгиевы будни и пустил корни в его сердце. Он ощущал это теплое чувство, когда они могли подолгу просто лежать на кровати и разговаривать о всяких мелочах. Рядом с Хосоком он чувствует то спокойствие и умиротворение, которое потерял осенью. Иногда он расслаблялся настолько, что вспоминал свое детство. Он рассказывал младшему, как любил выходить с родителями в ближайший парк, как засыпал под приятный мамин голос, когда они устраивали пикники под деревом, как в мае на первом году обучения в старшей школе ему впервые призналась в любви одноклассница, и как он придумал свою первую мелодию, лежа на траве и наслаждаясь шелестом листьев.       Хосок всегда внимательно слушает все, что Юнги говорит. Иногда он приятно касается волос длинными пальцами, нежно перебирает пряди и шепчет, чтобы старший рассказал что-нибудь еще.       Так проходит холодная зима, в которую они находят много тепла друг в друге. Так наступает весна, не предвещающая беды.       В начале мая Юнги никак не удается встретиться с Хосоком. И долгая разлука начинает действовать на нервы. Младший постоянно оправдывается, что у него много работы, раз за разом извиняется, но все равно не находит возможности увидеться и лишь звонит каждый вечер. Юнги не то чтобы не хватает тепла и заботы, но, черт побери, да, он очень скучает и становится раздражительным. Очень раздражительным.       Раньше он всегда писал музыку в одиночестве, но сейчас, каждый раз садясь за синтезатор, он понимает, что ему дико не хватает чашки кофе, которая всегда очень вовремя появлялась.       Юнги не находит себе места. И виной растущему беспокойству стала ссора, что случилась месяц назад.       Юнги знает, в тот раз он перегнул палку. Они выпили и как обычно дурачились, и в голову ударила мысль вновь попробовать снять с Хосока пресловутую шапку. Он знал, что вначале это всегда кончалось ссорами. Он знал, что младший не любит это. Он все прекрасно понимал, но ему очень хотелось доказать, что их отношения не изменятся несмотря ни на что.       Парень прокручивал сцены их ссоры в голове и хорошо понимал, что вина лежит на нем. Он уже принял то, что для Хосока это очень деликатная тема, которой лучше не касаться, и черт его дернул опять лезть, куда не стоит.       «Блять, да почему ты не можешь, наконец, снять эту ебаную шапку?!» — Юнги вспоминает, что первым повысил голос, что и послужило началом скандала.       «Я никогда не покажу это. Не тебе», — он помнит, как сильно задели его слова Хосока. Кровь буквально ударила в голову. Он почувствовал, что его считают недостойным.       Юнги тогда высказал все, что долго копилось у него на душе. И то, что Хосок последний трус, неспособный довериться любимому человеку, и то, как его достали все его шапки и панамки. Как младший бесит его, когда каждый раз, стоит Юнги потянуться к его голове, тот резко перехватывает руку. Даже когда Юнги просто хочет коснуться его волос, торчащих из-под шапки, даже когда хочет просто погладить его по голове, уже смирившись со странным комплексом Хосока.       Юнги сильно жалеет, что сорвался тогда. В тот вечер Хосок не выглядел беззащитным, нет, он выглядел разочарованным. И Юнги сильно оскорбил этот взгляд, ведь он, в отличие от младшего, ничего от того не скрывал. Наоборот, к его собственному удивлению, он был слишком откровенен с ним.       Юнги выгнал Хосока из своей квартиры. Он выкинул тому в след и его раздражающий ночной колпак, и милую шапку с кроличьими ушками, которая на самом деле даже казалась ему забавной.       Но потом он нашел в себе силы извиниться! Юнги был искренен, ведь он не хотел потерять любимого человека. И бог с ними, со всеми этими шапками. Хосок стал для него слишком дорог, чтобы такая мелочь могла послужить причиной разрыва их отношений.       Хосок простил его. Он признался, что его ранили слова Юнги, однако он все равно простил его. Он просил лишь об одном — не трогать его голову. Не пытаться узнать, что скрывается под шапкой. И если Юнги сможет ему это пообещать, они снова смогут вместе дурачиться, гулять, целоваться, засыпать вместе и вместе просыпаться.       И Юнги обещал. С тех пор он ни разу не заикнулся о том, что хочет узнать секрет младшего. Ни разу не протянул руку к его голове. Все было хорошо.       Но сейчас Хосок уже две недели откровенно избегает встречи. И Юнги страшно. Он боится, что это все последствия той самой ссоры.       На третью неделю Юнги приходит к младшему на работу, но узнает, что тот взял больничный и не появлялся уже несколько дней. Вечером того же дня Хосок звонит ему и рассказывает, как прошел его день, как много было дел на работе, и как он скучает. И старший с силой сжимает в руке телефон, понимая, что Хосок врет. И он не понимает, зачем.       — Может, мне приехать к тебе? — спрашивает Юнги, стараясь сохранить спокойствие в голосе. Он хочет увидеть Хосока, хочет узнать, почему тот его избегает.       — Прости, хён, думаю, я сейчас уже отключусь, потому что очень устал, — совершенно бодрым голосом отвечает младший, от чего сердце сжимается в груди.       — Мы можем просто поспать вместе, — настаивает Юнги. Ему не хочется говорить это, потому что это совершенно не в его характере. Потому что ему сложно говорить вслух о своих чувствах. Тем не менее, он продолжает: — Я скучаю.       Хосок молчит пару секунд. Юнги знает, что тот не ожидал тяжелой артиллерии, но ему больше ничего не остается. Он действительно скучает. Он признает, что скучает и хочет увидеться.       — Нет, правда, не стоит… — Юнги кажется, что он вот-вот сломает телефон, потому что рука сжала его так сильно, что он почти перестал чувствовать кончики пальцев.       Он мог бы смириться, если бы Хосок был действительно занят. Он мог бы пережить это, если бы существовала настоящая, не выдуманная причина, по которой они не могли встретиться. Но Юнги просто не мог молча сидеть и ждать, зная, что его обманывают. Он даже не был уверен, каких чувств в нем больше — беспокойства о том, почему Хосок не называет настоящую причину, по которой не хочет видеться, или растущую злость от того, что ему так легко врут.       К концу третьей недели отговорки Хосока становятся совсем смешными, и Юнги не выдерживает. Он с твердым решением разобраться в ситуации стоит перед дверью квартиры младшего. За дверью слышна музыка. Его музыка, явно включенная на максимальной громкости, поэтому он уверен, что Хосок дома.       Но он все еще боится. Поэтому не с первого раза попадает в замочную скважину ключом, который получил от Хосока еще в начале весны.       Он открывает дверь, но в квартире непривычно темно, хотя на улице еще день. Кажется, из-за громкости музыки Хосок не замечает, что к нему кто-то зашел.       Юнги осторожно снимает свои кроссовки и проходит в коридор, как замечает под ногами лепестки. Много мелких лепестков фиолетового оттенка. И это как-то настораживает. Сердце стучит все быстрее, и Юнги вдруг кажется, что уйти незамеченным будет самым лучшим решением, но все равно продолжает тихо идти вперед.       Но картина, которую он обнаруживает в комнате Хосока, оказывается еще более шокирующей, чем он ожидал.       Вся комната усыпана лепестками глицинии. И посреди всего этого на полу рядом с музыкальным центром, спиной к двери, сидит Хосок.       Без шапки.       Из его головы растут рога… нет, две большие ветки. Они расходятся на маленькие, а потом на совсем тонкие, полностью закрытые свисающими цветами глицинии.       Юнги не понимает, что это такое.       Юнги не понимает, что он такое.       Он отступает назад, он не знает, как должен на это реагировать, но спотыкается на лепестках и громко падает на пол, несильно ударившись головой о стену коридора. До того, как вновь открыть глаза, Юнги слышит, что музыка резко прекращается, и когда открывает их, видит взгляд Хосока на себе. Напуганный не меньше, чем он сам.       — Юнги… — голос младшего дрожит, он разворачивается на полу к нему лицом, и Юнги видит, как ветки повторяют его движения. Он видит, что они действительно растут из его головы.       — Что… это?       Юнги не сразу осознает, что не говорит — шепчет. Он ошарашен.       — Все хорошо, хён… все будет хорошо, — повторяет Хосок, но эти слова совершенно не успокаивают Юнги. Кажется, что младший адресует их больше себе, чем ему. — Прости, я уберу эту мерзость, и мы снова сможем быть вместе.       Только сейчас Юнги замечает в руках Хосока циркулярную пилу. Его пальцы крепко держат её, но сами руки дрожат.       Юнги приходит в себя, будучи уже на улице на приличном расстоянии от дома Хосока. Он тяжело дышит, и когда мир вокруг начинает крениться, припадает плечом к стене какого-то дома и садиться рядом с ней прямо на асфальт.       Он никогда не видел младшего в таком состоянии, он никогда не видел этого у него на голове. Он просто не знал, как должен реагировать, он просто сбежал.       Живот неприятно скручивает. Юнги чувствует, что его тошнит, а руки сводит судорогами. Через несколько секунд он ложится на асфальт и закрывает глаза. Делает глубокие вдохи через нос, пытаясь прийти в себя. Он не знает, чем напуган больше — тем, что увидел, или тем, как он на это отреагировал.       Он не помнит, как добирается до дома в тот день. Не помнит, что делал. И не знает, что ему делать дальше.       Сутки уходят на то, чтобы окончательно прийти в себя. Он лежит на кровати и смотрит в потолок, пытаясь переварить все, что произошло.       Осознание приходит медленным, текучим потоком объединенных между собой фактов. Хосок — не человек. Хосок скрывал под шапками это. И Юнги сделал то, чего Хосок больше всего боялся — сбежал.       Юнги закрывает глаза и тяжело вздыхает. В голове вновь вырисовывается комната в лепестках глицинии. К слову, о глицинии, ведь его любимым местом было…       Он резко поднимается на кровати и закрывает рот рукой. Все тело буквально пробивает током, когда мысли проносятся невероятным потоком.       Той осенью, когда Юнги чувствовал опустошение, срубили его любимое дерево глицинии. То самое, под которым они с родителями устраивали пикники, под которым ему впервые признались, под которым он придумал свою первую мелодию. Той же осенью он встретил Хосока, который целиком и полностью заполнил образовавшуюся пустоту в груди.       Юнги казалось, что они знакомы всю его жизнь. Казалось, что Хосок всегда был рядом. А что, если ему не казалось?.. Если Хосок и был тем деревом, рядом с которым Юнги всегда чувствовал себя на своем месте?       Юнги сильнее прижимает руку ко рту, будто пытаясь сдержать крик. Он не кричит, он весь сжимается и чувствует, как глаза заполняют слезы. Он боится, что все это может оказаться правдой. И в то же время хочет, чтобы это оказалось правдой.       Ему больно и противно с самого себя, и хочется просто удавиться, потому что он осознает, что Хосоку сейчас еще хуже. Юнги оставил его одного в той комнате, испугался и сбежал, хотя ведь пугаться было совершенно нечего. Что с того, что он не человек? Что с того, что у него из головы растут огромные ветки?       Ведь они на самом деле прекрасны.       Хосок прекрасен.       И Юнги вновь прошибает осознанием, что на этот раз он может потерять это прекрасное создание навсегда.       Он хватается за телефон, набирает номер, слышит длинные гудки и чувствует, как сердце готово проломить ребра. Он буквально видит, как оно кровавым ошметком вылетает из груди, оставляя в ней зияющую дыру.       Ответа нет.       Юнги звонит снова и снова, но Хосок не отвечает. Он не оставляет попыток дозвониться, даже когда вылетает из своей квартиры и ловит на улице такси. Он торопит водителя, чем вызывает у того явное недовольство, но ему плевать.       Он вновь стоит перед знакомой дверью, вновь не сразу попадает ключом в замочную скважину, и только ему это удается, он врывается в чужую квартиру. Она все еще осыпана лепестками, уже немного завядшими.       Хосока нет. Юнги находит лишь грубо обломанные ветки на полу его комнаты.       Он ищет везде — в их любимых кафе, на улицах, по которым они любили гулять, в парках, он сжимает в руках сетку-рабицу, которой огорожено то место, где раньше росла глициния. Его любимая глициния.       Хосока нет нигде.       Юнги возвращается в его квартиру, и его накрывает с головой. Он думал, что так бывает только в дорамах, что он на такое попросту не способен, но он просто падает на колени и сжимает в ладонях лепестки. Комната наполняется его хриплым криком, он плачет, задыхается, кашляет и снова кричит, пока голос не садится окончательно. Он проводит ночь на полу в пустой квартире, зарывшись в лепестки, будто это позволит ему еще хоть на мгновение почувствовать то тепло, которого он лишился.       Когда Юнги открывает глаза, то понимает, что утреннее солнце проникает в комнату через щель между занавесками и падает ему прямо на лицо. Он не помнит, как уснул, но чувствует, как сильно опухли глаза, а в горле неприятно першит.       Юнги чувствует свою беспомощность. У него нет сил ни на слезы, ни на злость, ни на то, чтобы хотя бы подняться с пола.       Он не представляет, где искать Хосока. Тот никогда не рассказывал про свое прошлое или родителей. Он дерево. Были ли у него вообще родители?       Ему все же удается приподняться на полу. Он проводит рукой по обломанной ветке, которая лежит рядом. Касается лепестков, которые еще не опали. Юнги кажется, что он наконец смог прикоснуться к Хосоку, но его здесь нет.       Проходят дни, недели. Юнги больше не возвращается в пустую квартиру. Не ищет взглядом Хосока на улицах.       Он забрал с собой обломанные ветки, прочитал, как за ними нужно ухаживать, даже начал понемногу разбираться в садоводстве. Но все его старания все равно не могли ничего изменить, Юнги просто погрузился в это с головой, будто хватаясь за последнюю ниточку, ведущую к Хосоку.       Однажды он замечает, что одна из веток пустила корни, и это первое, что за последнее время может вызвать улыбку на его лице. Ему и грустно и радостно одновременно, а губы слегка дрожат, потому что его окутывает ощущение, будто эти корни проросли не в цветочном горшке, а в его сердце.       Он выхаживает проросшую ветку месяц, второй, и пусть цветы давно уже опали, она все равно прекрасна и заставляет Юнги надеяться. Потому что она жива.       В середине июля Юнги решается вновь наведаться в квартиру Хосока. Он не знает, почему эта идея посещает его голову, но он везет с собой горшок с проросшей веткой.       Его квартира все также пуста, и не похоже, что Хосок в нее возвращался. Спертый воздух, засохшие лепестки, разбросанные по полу, пыль — все буквально кричит о том, что здесь уже давно никто не живет. Юнги ставит горшок на стол и решает заняться уборкой. Он не замечает, как начинает разговаривать сам с собой, а возможно с той самой веткой, но от этого ему почему-то становится немного легче. И даже когда он приводит квартиру в порядок, не решается уйти. Просто не хочет.       Юнги ложится на знакомую кровать, зарывается в одеяло и проваливается в сон. Ему казалось, что в этой квартире он будет чувствовать себя только хуже, но сейчас понимает, что это место ощущает своим больше, чем собственный дом.       Наутро он борется с желанием покинуть квартиру. Он сидит на кровати и смотрит на ветку в горшке.       — Не будет ничего плохого… — вдруг начинает говорить он вслух, — если я поживу тут пару дней? Да?       Ветка ему, конечно же, не отвечает. Он знает, что она не ответит, но все равно немного улыбается. Ему кажется, что он начинает понемногу сходить с ума. Юнги до боли скучает по Хосоку, хочет обнять и поцеловать его, хочет повторять сотни раз, как сильно он его любит. И он готов тысячи раз извиняться, если это поможет хотя бы вновь его увидеть.       Пара дней перерастает в неделю, но, в конце концов, Юнги понимает, что должен покинуть эту квартиру. Он чувствует это место своим домом, но тоска по Хосоку здесь ощущается в десятки раз сильнее. Юнги собирает то небольшое количество вещей, которое перекочевало вместе с ним в эту квартиру, как вдруг слышит щелчок входной двери. В этот момент все внутри переворачивается.       Но Юнги не бежит к двери, он не в состоянии пошевелиться. Он стоит в комнате Хосока и смотрит на дверной проем, как в нем появляется знакомая фигура. И Юнги не уверен, что перед ним правда тот самый человек, которого он так хотел увидеть.       Юнги уже казалось, что он начал сходить с ума, и он бы не удивился, будь это плодом его воображения.       — Хён, прости… Я…       Юнги лишь молча подходит к Хосоку и медленно стаскивает с него панамку. Тот никак не сопротивляется. На голове у него остатки от обломанных веток. Юнги аккуратно проводит по ним рукой и чувствует, как Хосок вздрагивает.       — Юнги, я…       Похоже, это все же не сон. Не воображение. Хосок действительно стоит перед ним. Потому что Юнги впервые за долгое время, наконец, чувствует то спокойствие, которого ему так не хватало.       — Я люблю тебя, — тихо произносит Юнги, зарывшись рукой в чужие волосы и немного наклоняя голову Хосока ближе к себе. — Я люблю тебя, твои ветки, твои цветы. Всего тебя без остатка.       Он аккуратно обнимает парня, чувствует, как тот дрожит всем телом. И несколько секунд спустя теплые руки обнимают его в ответ. И Юнги знает, что больше никогда не отпустит этого человека. Сезон цветения глицинии давно позади, но он чувствует, как ее цветы распускаются в его сердце. И они не опадут, потому что это навсегда.       — Я ненавижу тебя, хён… — тихо шепчет Хосок, и Юнги чувствует, как он утыкается носом в его шею.       — Зачем же тогда ты вернулся? — Юнги понимает, что счастлив просто слышать голос любимого человека, и не важно, что именно тот говорит — главное, что он сейчас в его руках, и он больше никогда того не отпустит.       — Потому что я завяну без тебя. Я слишком долго тебя люблю, чтобы…       Честность Хосока бьет в самое сердце, что у Юнги подкашиваются ноги. Он виснет на парне, и тот, явно этого не ожидая, почти падает на колени со старшим в руках.       — Хён?! — его голос звучит испуганным. Юнги чувствует себя последней тварью, но такой счастливой тварью, что плевать на все.       — Хватит делать меня таким счастливым, иначе я умру, — шипит Юнги и сжимает в руке рубашку на спине Хосока. Он, наконец, слышит его привычный смех. Все такой же, каким он его помнит — тихое хихиканье у уха, совсем как когда они лежали вместе и болтали о всяких мелочах.       — Ты правда не против? — осторожно спрашивает Хосок, чуть отстраняясь и смотря Юнги в глаза. — Я дерево, хён, я…       — Мое любимое дерево, — перебивает его Юнги. — То самое, рядом с которым прошла вся моя жизнь, рядом с которым я всегда чувствовал себя собой. Прости, я не готов был узнать это, когда пришел к тебе…       Юнги замолкает, прикусив губу, и опускает взгляд. Перед глазами всплывает образ Хосока с циркулярной пилой в руках, готового просто спилить свои ветки, лишь бы быть рядом с ним. И даже после того, как ужасно Юнги поступил с ним, он все равно вернулся.       — Ты был прав, мне было страшно показать тебе это, — говорит Хосок, и Юнги слышит в его тоне легкую печаль. Но затем парень берет его руку и переплетает их пальцы, а потом аккуратно касается лбом лба Юнги. – Но на самом деле я очень хотел рассказать тебе, что наблюдал за тобой с самого детства. Я знаю тебя. Я знал, что напугаю тебя.       — Обещай, что больше никогда не назовешь свои ветки мерзостью, — просит Юнги, прикрывая глаза и сжимая пальцы на чужой руке. — Прошу, не считай мерзостью цветы, которые я любил всю свою жизнь. Твои цветы.       — Если честно, тогда я не мог решиться спилить ветки, — чуть тише говорит Хосок. — Прятался и надеялся, что смогу сделать это, когда кончится сезон цветения. Я влюбился еще тогда, когда ты впервые сказал, что мои цветы прекрасны.       — Что?.. Когда? — удивляется Юнги, немного приоткрыв глаза.       — Ты не помнишь, потому что тебе было всего четыре года, но я помню, как ты впервые сказал своей маме, что любишь меня и мои цветы. Людям часто нравились мои цветы, но ты был особенным. Твоя мама предложила забрать домой веточку, чтобы поставить в вазу, а ты расплакался. Хён, ты сказал, что никогда этого не сделаешь, ведь тогда мне будет больно.       Юнги не может поднять взгляда и посмотреть в чужие глаза, он чувствует, как к горлу подбирается большой ком, и как дрожат его веки. Он не помнит этого, но он действительно ни разу в жизни не отрывал веточки той глицинии. И он же в итоге вынудил Хосока обломать свои ветки, причинил ему так много боли, и теперь не может перестать ненавидеть себя за это.       Юнги молчит, потому что не знает, как лучше выразить все свои чувства. Он бегает взглядом по подбородку Хосока, его ключицам. Младший улыбается, но вдруг его губы начинают немного дрожать, и тогда Юнги резко отдаляется и, наконец, смотрит тому в глаза. Видит, как они медленно заполняются слезами. Юнги открывает рот, чтобы что-то сказать, но не может.       — Прошу, хён, — голос Хосока звучит надломлено, и Юнги кажется, что именно с таким звуком ломается что-то внутри него самого. Уже нет улыбки, его лицо искажается болью. — Больше не делай мне больно. Юнги, прошу, люби меня, я слишком сильно люблю тебя!       Юнги физически не может больше смотреть на это и слушать Хосока. Он приближается к его лицу и впивается своими губами в чужие, не давая тому возможности что-либо сделать. Он чувствует слегка солоноватый вкус чужих слез, но продолжает целовать того, сильнее сжимает чужую руку в своей. И, в конце концов, он чувствует, что Хосок больше не дрожит, ощущает длинные пальцы на своей шее и то, что поцелуй становится взаимным. И дрожит всем телом теперь он, понимая, как сильно он скучал по этому.       — Я не сбегу, — шепчет Юнги, когда отрывается от губ младшего. — Я все еще люблю твои цветы, я хочу любоваться ими всю жизнь. Прости меня, я больше никогда не поступлю так с тобой.       Хосок кивает. Он аккуратно кладет голову Юнги на плечо и глубоко выдыхает.       — Это обещание.       — Да.

***

      Юнги просыпается в мягкой кровати и лениво потягивается. За окном май и ярко светит солнце. Как вдруг он чувствует что-то у себя во рту. Осознание приходит не сразу, но он тут же отплевывается и поднимается, осматриваясь вокруг. Вся кровать усыпана лепестками, и они даже у него во рту. И так уже который день.       — О, хён, ты проснулся? — улыбается Хосок, заглядывая в спальню.       — Ты хоть представляешь, как я заебался убирать твои лепестки? — жалуется Юнги, вылезая из кровати. Он проходится языком во рту и выплевывает еще парочку.       Весь пол тоже усыпан лепестками, и Юнги кажется, что он уже скоро забудет цвет их ковра, потому что его почти не видно. Он проходит по ним и чувствует, как они прилипают к босым ногам, и тихо ругается, что опять полдня придется потратить на уборку квартиры.       — Ну, так может, обрубим мои ветки, чтобы не мешались? — беззаботно отвечает парень, выходя в прихожую. Хосок устроился работать в цветочный магазин неподалеку, и буквально работает там живой рекламой. Кто бы мог подумать, что цветы, которые продает дерево, будут пользоваться популярностью…       — Только попробуй, и я тебе твою третью ветку между ног обрублю, — рычит Юнги, проходя в коридор, чтобы проводить любимого на работу.       — Хён, конечно, с деревом встречаешься ты, — с легким смешком произносит Хосок, закидывая сумку себе на плечо. — Но бревно у нас не я.       — Ах ты… — возмущенно начинает Юнги, но Хосок слегка наклоняется и украдкой целует его в чуть приоткрытые губы. И это на самом деле то, от чего Юнги тает. И пусть это похоже на сцену какого-то романтического сериала, где влюбленные целуются под ветками глицинии. Лишь одно отличие — эти самые ветки растут из головы одного из возлюбленных.       — И вообще, я так сильно тебя люблю, а ты, по ощущениям, мои ветки любишь больше, чем меня, — наиграно дуется Хосок, и Юнги разворачивает его спиной к себе и лицом к двери, чтобы скрыть смущение.       — Вали уже на работу, мне тут еще убирать за тобой, — бубнит он, на что Хосок лишь звонко смеется. Он желает Юнги вдохновения, ведь тот сейчас занят написанием новой песни, а затем закрывает за собой дверь квартиры.       Юнги возвращается в спальню и окидывает взглядом комнату. Она действительно вся усыпана множеством лепестков, и он точно знает, что найдет эти лепестки и в завтраке, приготовленном младшим, и в кофе, который тот с любовью для него заварил.       Он вновь заваливается обратно в кровать и вдыхает приятный аромат цветов. Собирает лепестки в ладонь и, будто маленький ребенок, подкидывает их в воздух и любуется, как они падают прямо на него. В животе приятно щекочет и невозможно сдержать улыбку, ведь на самом деле, несмотря на все жалобы, он безмерно счастлив просыпаться в этих лепестках.       Раньше каждый год он приходил любоваться деревом глицинии в сезон цветения, потому что считал его прекрасным. Теперь оно цветет прямо у них в квартире, каждое утро целует его и дарит очень много любви.       И, о да, этот цветущий засранец знает, что Юнги любит его ничуть не меньше.       Но, пожалуй, шутить про третью ветку Юнги не перестанет.