Одержимость

                    Лежу на полу в комнате без окон, поэтому непонятно, какое время суток. Мутит, кружится голова, даже лёжа, холодные руки, холодная голова, на лбу испарина. На затылке огромная шишка, крутить головой больно. Вспоминаю, как я сюда попал, какой всё–таки я наивный, глупый идиот! Вспомнил, как Евгений Борисович сказал: «Ты ещё ребёнок!» Я обиделся на то, что они боятся за собственного сына, я ушёл от их честности. А если бы они начали мне врать, типа мы тебя любим, Сенечка, мы тебя так жалеем, Сенечка, мы не люди, а ангелы, поэтому оставайся с нами… Я бы поверил? Я бы остался? Да ещё Дан! Я одним словом смог его не просто остановить — убить. У него даже кровь носом пошла! Надеюсь, он не схватился за таблетки! Нужно было эти таблетки у него попросить, мне бы они сейчас пригодились…       В углу комнаты кто–то завозился и завздыхал, при этом донёсся запах мочи и грязного тела.       — Кто тут? — спросил я.       — О! Очухался! — ответил мне голос, и запах мочи стал острее, так как рядом со мной, стуча коленками по полу, материализовался парень. Он склонился надо мной. Маугли из советского мультика: копна чёрных волос, большущие чёрные глаза, красивый изгиб бровей, большой рот. Мне показалось, что парень младше меня. Маугли весело начал тараторить:       — Как–то ты долго в себя не приходил. Эти пиздоболы даже струхнули вроде. А ты, значит, живой. А то я уж думал, сдохнешь и будешь тут вонять! Нихуя не прикольно рядом с трупешником находиться! Как тебя звать?       — Сеня.       — А я Ванька. Из какого ты детдома?       — Я не из детдома!       — Как? Ты домашний? И долбоёбы обделались? — начал хохотать Ванька. — Так тебя искать будут, может, успеют и нас освободят!       — А мы в плену? Где мы находимся?       — В какой–то квартире, здесь три комнаты, эти козлы там, — он махнул рукой, — меня уже смотрели, утвердили. Из–за Нового года у них задержка, а то бы, наверное, уже отправили.       — Я не понимаю… «Смотрели»? «Утвердили»? «Отправили»? Куда?       — Так куда–то на долбаный восток: то ли в Турцию, то ли Арабию — не знаю. Короче, блядями будем!       — Ке–е–ем?       — Ты чё как нерусский! Давалками. Там есть такие дядьки, которые молодых пацанов имеют и им ничего за это не бывает. У них целые отряды таких пацанов! Ну вот, наши тут подсуетились и таких пизденышей, как мы с тобой, тырят и отправляют туда, вернее, продают.       — Нас продадут в гарем? Или в бордель?       — Ясен перец! — весело продолжает Ванька.       Мамочка! Как я мог здесь оказаться? Те, кто торгуют людьми, — люди серьёзные! А я не оставил никаких маячков, никаких ориентиров, где меня искать. Я даже Ромке о Ярославском вокзале сказал! Боже! Мутить стало сильнее.       — А ты здесь давно? Как ты тут оказался? — спрашиваю я Ваньку.       — Я тут уже третий день. Взяли меня с Савеловского, так–то тут ничего, жрачку дают, только тоскливо и темень. Потом ещё вымоют и оденут! Я на вокзале бомжевал, из детдома сбёг. Ну, вот… там меня один из этих заметил и сцапал.       — Тебе совсем не страшно?       — Страшно, конечно! Знаешь, как в жопу давать больно! Я уж лучше соской буду, но блядью подмахивать — бо–ю–у–у–усь!       — А я здесь давно?       — Так со вчерашнего!       Вдруг в комнате зажёгся свет, ослепило до рези в глазах.       — Бляа–а–адь! — заорал Ванька–Маугли. — Предупреждать же надо! Так и глаза лопнуть могут! Нахера вам бляди без глаз?       — А нахера блядям глаза? — иронично отозвался низкий мужской голос. — Значит, блондинчик проснулся?       Меня схватили за подбородок, крутят, рассматривают:       — Лаврик, не прогадал! Красавчик! Что у тебя с глазами, мозги тебе, что ли, стрясли?       Я мычу и продираю взгляд сквозь режущий свет. Надо мной склонился немолодой мужчина с пушистыми бакенбардами и толстыми щеками.       — Ну–ка, пойдём–ка, дружок, осмотрим товар!       Он подхватывает меня под мышки и ставит на ноги, меня тут же рвёт. Человек с бакенбардами успевает меня развернуть, и я блюю на пол.       — Блядь! — орёт Ванька. — Тут же вонять будет!       — Значит, всё–таки сотрясли! — заботливо говорит дядька. — Ну ничего, три денька — и как огурчик!       Дядька почти несёт меня в соседнюю комнату. Оказывается, на улице день, так как там светло и свет из окон. В комнате ещё два человека: вчерашний «ай–яй–яй» и молодой парень.       — Лаврик, нахуя ты ему так долбанул? Похоже, у мальчонки сотрясение! Ладно, есть время, отлежится, но ты как–то поаккуратнее в следующий раз.       Дядька ставит меня на ватные ноги в центр комнаты и начинает раздевать, я сопротивляюсь. Но настолько вяло — меня качает и мутит, — что никакого сопротивления дядька не замечает. Ко мне подходит молодой парень, внимательно изучает моё лицо и помогает меня раздевать. Даже сквозь тошноту я подумал, что где–то видел этого парня. Он меня явно старше, на голове ёжик, русый, курносый, круглолицый. Что–то знакомое! Не могу понять! И парень смотрит на меня как–то удивлённо. Он растерян?       Я стою голый в центре комнаты, держусь за руку человека с бакенбардами, так как могу упасть. То, что я голый, меня нисколько не смущает, мне не до этого, мне плохо.       — Отличный экземпляр, — говорит «ай–яй–яй». — Давненько такого не было, будет хорошая цена.       — Латышев Арсений Далерович, — читает какую–то книжку парень. Это мой паспорт? Так рюкзак тоже у них! — Арсений? Значит, ты Сеня? — почему–то очень грустно говорит парень.       Чел с бакенбардами меня трясёт и кричит, как глухому:       — Эй, дружочек, ты у нас целочка?       Я мычу, не понимаю, что он спрашивает.       Человек перехватывает меня за живот и нагибает, ногой расставляет мои ноги и изучает мою дырку в заднице. И даже исследует её пальцем, а меня опять рвёт на пол. Блюю чем–то жёлто–зелёным. Человека с бакенбардами это не трогает, его больше интересует моя задница:       — Похоже, вскрытый мальчик! — печально сообщает он своим подельникам.       — Да ладно, подзаживет, и никто не узнает! Нашему баю скажем, что парень — целочка! Эй, Сеня, ты опытная давалка?       Я мотаю головой.       — Ну вот, будет ему сопротивляться, тот и не заметит ничего! Ты лучше посмотри на эту мордашку, на эти сладкие губки, на эти сосочки. Был бы пидором, отъебошил бы сам!       — Да, красивый мальчик! Точно родителей нет?       — Он сказал, что нет. Сказал, что умерли.       — Кузя, надо проверить! Одежда–то у него не бомжатская.       — Хорошо, проверю, — сказал парень с ёжиком.       Меня потащили обратно, голого, в тёмную комнату, толкнули на пол и кинули плед: — Укройся!       Сразу после этого Ваньке принесли еды. Чем его кормили, не видел. Мне же дали фарфоровую чашку с каким–то питьём — лекарство. Половину выпил, кружку поставили рядом, чтобы выпил и оставшееся. Лаврик внимательно наблюдал за тем, как Ванька лопал, громко чавкая, потом отобрал у него посуду и вилку, и мы оказались вновь в темноте. В темноте, как под одеялом, ощущение покоя, если бы не трёп этого Маугли:       — Ну чё, ты им понравился?       — Да…       — Понра–а–авился! Я тебя разглядел! Смазливый!       — Да...       — Ты не спрашивал, когда нас отправят?       — Нет…       — А ты был на юге когда–нибудь?       — Да…       — И как там?       — Нет...       — Что «нет»? Эй, ты ваще меня слышишь?       — Да…       — Говорят, апельсины на улице растут! Я ужас как их люблю! А ты любишь?       — Нет…       Я что–то отвечал Ваньке, то «да», то «нет», но был не с ним. Как хочется жить… Как хочется жить… Но не хочется так! Зачем я ушёл от Бергов, зачем я ушёл от Дана? Как он тогда сказал? «Я охранял тебя от всех, кто смотрел на тебя, истекая слюной, от тех, кто хотел бы подмять под себя… С такой внешностью ты бы стал шлюхой в два счёта!» Я стану шлюхой даже не в два счёта, а в один! Не может быть, что Дан всегда был прав, что прав был его отец. Почему у меня всё так? Во всём виновата моя внешность? Сначала Дан съехал, теперь этим торговцам я приглянулся! Красота должна помогать жить, а не мешать! И ещё Алан, его слова: «Красивые расплачиваются тем, что их насилуют…»       Я уснул. Мне снились какие–то люди, которые тянули ко мне руки, а я искал среди них Дана, но его не было. Я кричал во сне: «Дан! Куда ты делся, ублюдок? Дан, не предавай меня! Дан, ты один остался у меня! Дан, ты урод! Дан!..» А Дана не было. Во сне я решил, что он умер. Во сне я стал искать чёрную рубашку, а находил только белые, грязные, в крови, в блевотине… а вокруг вонючего вороха рубашек осы, они жалят в глаза, в виски и в руку…       Проснулся от собственного крика! Надо мной чёрные испуганные глаза Маугли…       — Сеня, ты чё орёшь? Ты не умирай давай! Вдвоём–то нам будет веселее…       — Я надолго отрубился?       — Да, мне кажется, на цельный день! Эти долбоёбы хотели даже в скорую звонить, тебе укол делали в руку… Лаврик тебе даже подушку притарабанил.       Действительно, я лежу на подушке.       — Сень, может, их крикнуть, чтобы тебе чё–нить принесли? Ты уж не сдыхай! Мне совсем плохо будет… А за тобой, может, и придут!       — Не придут. Некому приходить. Тот, кто реально мог помочь… убит. Мною.       — Уби–и–ит! Ты убийца? — отшатнулся от меня Ванька.       — Да.       Маугли отполз от меня в свой угол, и его стало совсем не видно.       — А трудно убить человека?       — Легко! Я даже не заметил, как это получилось…       — А как ты его убил?       — Есть способы…       — А может, ты и этих козлов сможешь убить?       — Этих нет, прости…       И Маугли затих. Он тоже боится. У него тоже жизнь под откос. И тоже внешность. Он красивый ребёнок. Неужели ничего нельзя исправить? Как отсюда выбраться? Надо подумать, надо что–то придумать, надо собраться… Как изменить судьбу? Нужно изменить первопричину, поменять дорогу, «зреть в корень»… Корень моих несчастий — красота? Если я буду уродлив, то все от меня отстанут… и в бордель точно не возьмут… Хотя можно подохнуть! А жить хочется. А вдруг мне повезёт и не подохну? И я принимаю решение.       Выпиваю залпом лекарство в фарфоровой кружке. Бью кружку об пол. Выбираю большой осколок, сжимаю в руке. «Мамочка! Помоги!» Приставляю осколок выше брови, нажимаю. «Мамочка! Помоги!» И режу кожу запятой, через висок к щеке… в глазу кровь, как больно! Надо ещё провести, дрожащей рукой пытаюсь переложить осколок в другую руку, осколок скользкий от крови выпадает, ищу его… и слышу крик Ваньки:       — А–а–а! Он убьёт! Он убьёт всех! А–а–а! Помогите! Эй вы, ко–о–о–злы! А–а–а…       Ванька колотит в дверь, та распахивается, снося пацана, врывается дядька с бакенбардами, врубает свет и…       — Блядь! Лаврик! Этот уёбок! Я его убью–у–у–у! — И подскакивает ко мне. — Смотри, что он с собой сделал!       Краем глаза, мельком успеваю заметить, что в комнату вбегает и «ай–яй–яй», а Маугли на четвереньках ускользает в дверь вон. Отлично, пусть хотя бы Ванька живёт.       Меня бьют, пинают, в мясо… Попадают в пах, в живот, в рёбра… Сначала было не очень больно, но потом что–то треснуло во мне… И стало жечь изнутри… Всё красное… Всё красное… а потом вдруг стало нечем дышать, дым, от каждого кашля боль… Странно, но кашляю не только я… Задыхаются и кашляют эти двое, которые меня только что молотили… Они стоят на коленях рядом со мной и задыхаются, держась за горло… Наверное, это ад: там же черти с огненными сковородками, смрад, геенна огненная… Ладно я, а как я этих дядек смог с собой в ад утянуть? А вот и черти… в чёрном, но без вил, черти современные, вооружённые…       ***       Черти не торопились доставать сковородки. Они набросились на Лаврика и человека с баками и скрутили их. Один из чертей склонился надо мной и крикнул другим:       — Срочно в «скорую»! И на воздух!       Меня потащили на пледе в другую комнату, там холодно, раскрыто окно, но зато можно дышать. В комнате много народа. Это военные? ОМОН? Миротворческие силы ООН?       Вдруг среди чёрных людей — человек в красном. Дан!       Кто–то кричит: «Не пускайте его!» Но разве можно его не пустить КО МНЕ?       Он опускается около меня на колени и воет.       — Живо–о–о–ой!       А я нахожу силы сказать:       — Я тебя так ждал, я так надеялся, что ты меня ещё любишь. Дан…