Столетние песни

Но хочу я сказать: мне не жаль умирать, Коль дорнийка любила меня. «Дорнийская жена»

Закатное солнце окрашивает погоревшие столетия назад стены багряными красками. Алые всполохи пляшут по белостенным камням таинственный танец, и чудиться, будто Харренхолл вновь охвачен пепелящем пламенем. Он уродливым и покалеченным зверем возвышается на берегу, зияя своими дырявыми рядами башен, исконные названия которых уже никто и не помнит. Так и не восстановленные с тех самых пор как огромная тень Черного Ужаса накрыла замок, почерневшие плиты остаются вечным напоминанием о мощи драконьего огня. Умирающим, болезненным шепотом по земле-пепелищу ползет валирийское «Дракарис», как шипение змеи, как обещание скорой погибели. Брандон помнит россказни старой Нэн, помнит истории о последнем короле Железных Островов, о его гордыне и сребролюбии, и истории эти всегда полны жестокости и крови. Если закрыть глаза и простоять в могильной тишине некоторое время, можно услышать тяжелое дыхание невольных рабочих, которых Харрен Черный силой сгонял со всех Речных земель, лишь бы воздвигнуть замок невиданных ранее масштабов. Их предсмертные стоны притаились в каждом закуточке, живут в каждом чернеющем камне, даже сквозь года умоляя о пощаде. Король Хоар не отличался ни милосердием, ни мудростью, забота о собственном народе, умирающем во время стройки его роскошных палат, была ему чужда. Как иронично, что потомок Таргариена, унявшего гордеца Харрена, оказался его точной копией. Старк морщится от своих мыслей, вида торчащих наружу внутренностей замка, и между уцелевших швов ему чудиться багряный отблеск крови, подмешанной в скрепляющий плиты состав. Точно листва летнего дерева, зеленая вода Божьего Ока отдает запахом тины и сырости. Теплое, как парное молоко, со скользким дном, выстланным водорослями-коврами, озеро раскинулось от самого Харренхолла куда-то на юг, да так далеко, что сколько не присматривайся - другого берега не видать. Брандон ни разу не видел такого размаха, на севере озера можно пересчитать по пальцам одной руки, и самое большое из них – Долгое – и в подметки не годится, уступая по размеру раз в десять. Вот только вода в нем кристально чистая, отдающая голубоватым свечением, и в водную гладь можно смотреться, как в зеркало. Божье же Око мутное, как взгляд старика, маслянистое и густое, оно больше походит на вязкие болота Перешейка. Привалившись к толстому, резному стволу страж-древа, что густыми, хвойными иглами прикрывает его от посторонних глаз, он терпеливо ждет появления знакомого силуэта, посещавшего эти берега безобразного озера все дни турнира. Брандон чувствует себя хищным зверем, злым и голодным, притаившимся в засаде, выслеживающим свою беспечную жертву, за которой охотился долгое время. Страк наблюдал за ней с первого дня прибытия на этот треклятый турнир. По правде сказать, он не ожидал, что устроенное лордом Уэнтом столь грандиозное мероприятие окажется ему в тягость, обычно пылкие молодые люди с восторгом принимали приглашения показать себя перед дамами, да опробовать свои силы на ристалище. Но Брандона не радуют ни размах пиршества, ни количество прекрасных леди, ни вполне неплохие шансы на победу, и чем дольше его семья находится так далеко на юге, тем больше усиливается гнетущее чувство неотвратимого рока, приближающегося откуда-то из-за спины, прячущегося в развалинах костлявого замка. Единственное, что как-то скрашивает пребывание в речных землях – возможность из подтяжка наблюдать за женщиной, что за пару дней так прочно поселилась в его мыслях. Тонкий силуэт, едва различимый в вечерних сумерках выпархивает со стороны Вдовьей Башни, щербатой и скособоченной, и обогнув поросль кустарников, спускается к берегу мягкой, плывущей поступью. Чем ближе незваный гость приближается к кромке воды, тем медленней становятся шаги, что оставляют на влажной, проваливающейся земле изящные следы, зияющие чернотой, точно пустые глазницы. Убедившись, что поблизости никого нет, Брандон не спеша огибает деревья, что зеленым щитом скрывают его от посторонних глаз, приближаясь к закутанному в плотный плащ силуэту. Неподвижно стоит он у самой воды, скользя взглядом по поверхности, будто силясь в ней что-то увидеть, всматриваясь в берега Острова Ликов. Оттуда в ответ смотрит тысяча вырезанных лиц, тянущих свои белокостные ветви к небу. Принцесса дорнийская даже в самой южной Королевской Гавани выглядела чуждой, а в этих диких местах, среди руин многовекового замка и вовсе кажется призрачной тенью давно канувшего в лету народа, и от этого Старку хочется схватить её и увезти подальше, будто ценное сокровище, давно сокрытое от человеческих глаз, которое он нежданно нашел. Да вот только муж её, при всем своем равнодушии, скорее всего не оценит подобного порыва. Элии нравится приходить сюда каждый вечер, и просто стоять в тишине на самом краю суши, и слушать, как ветер путается в сосновых верхушках, любовно пробегая по листьям-иглам, пересчитывая их, перебирая, будто кости-талисманы. Смотреть как слабая рябь на поверхности мутно-зеленой воды разгоняется ближе к берегу, и будто пытается лизнуть влажным языком её ноги, которые всё глубже проваливаются в мягкую землю. Как кровавые лица, проступающие в надвигающихся сумерках, вглядываются в самую душу багровыми очами, и плачут, и кровоточат. Под оливковой кожей в объятиях таких же бледных костей точно так же кровоточит её собственное сердце. Иногда, если простоять достаточно долго, начинает казаться, что они зовут её, эти лики-деревья, зовут перебраться чрез илистые воды, прибиться к суше острова теплой волной, навечно оставшись у могучих белокостных корней, что вздымались из-под земли. Почему-то Элии думается, что в объятиях их она будет навеки счастливой, забывшей все душевные муки. Брандон почти не дыша наблюдает за молчаливой принцессой, и думает про себя, что закутанная в громоздкий грубый плащ изящная и тонкая фигура похожа на облик девы, которой поклоняются к югу от Перешейка. Семеро никогда не внушали ему доверия, его предки почитают старых северных богов, с их суровым и справедливым нравом, что чувствуется в каждой буре, в каждом порыве ледяных ветров. Но этому лику он готов поклониться хоть сию минуту, и от таких мыслей хочется рассмеяться в голос – кажется он окончательно сходит с ума. - Никогда раньше не видела чардрева, - тихо говорит Элия, и голос её мягким перезвоном отскакивает от воды, кажется оглушительно громким. Она как будто и не удивлена ему вовсе, а если и удивлена, то не выдает этого ни единым движением, ни единым звуком, и от этого Брандон сильнее сжимает челюсти. – На моей родине их вырубили много лет назад. - Их много где вырубили, не только в Дорне, - отзывается Старк, и голос его звучит как-то натянуто и устало, точно он прожил сто тысяч жизней. Элия бросает взгляд через плечо, скользит чернотой глаз за спину мужчины, прямиком на покореженные стены замка, и от этого взгляда перехватывает дыхание. - Муж рассказал, что Харренхолл частично построили из чардрев. Может оттого эти места и их владельцы маются от вечных несчастий? Старые боги прокляли их за святотатство. Волчья когтистая лапа скребётся где-то в грудине, диким зверем воет кровь в самых ушах, стоит Элии лишь упомянуть драконьего принца. - Гринфилд сложен из чардрев целиком. Большая часть Вестероса совершило святотатство, их кара что-то запоздала. Принцесса прячет улыбку в уголках губ, пропускает колкость замечания мимо ушей, возвращаясь к созерцанию раскинувшегося пейзажа. Передергивает хрупкими плечами, будто пытаясь скинуть с них тяжкий груз, и делает еще один полушажок, окуная носок сапога в зелень воды. Лики шепчут ей, напевают с той стороны озера. - Будьте осторожны, миледи. Поговаривают, в этих водах водятся чудища. Брандон вовсе не желает, чтобы голос его сочился ехидством – выходит само собой. В присутствии этой женщины подсознательно хочется обороняться, то ли от ощущения уязвимости перед её хрупкой, чарующей красотой, то ли от собственной дурости. У Старка никогда не было проблем с прекрасным полом, но принцесса Дорна кажется ему иной, совсем непохожей на всех женщин, с которыми ему доводилось встречаться, и это приводит его, привыкшего всегда чувствовать себя уверенно, в растерянность. - Мне нечего бояться, - дрожащим голосом, срывающимся дыханием отзывается женщина, и Брандон почти видит, как устало прикрываются ее веки. - Все чудовища выползли на берег, милорд. В голосе её елей и обманчивая мягкость, сквозь которую Старк слышит звенящую сталь, что покрепче валирийской. Хочется преодолеть разделяющее их расстояние, протянуть руку и стянуть капюшон плотной ткани, запустив в черноту густых волос всю пятерню, и задохнуться приторно-сладким ароматом сандала. Кожа Элии насквозь пропитана восточными пряностями. Принцесса затихает, боясь сделать лишний вдох, ожидая ответа – они будто играют в замысловатую игру вот уже несколько дней, и теперь черед собеседника делать свой ход, свой словесный выпад. В присутствии северного волка спокойнее, теплее, и Элию это пугает, и чувства эти перемешиваются друг с другом, теснясь в груди. Взгляд Брандона отдает холодом и снежной вьюгой, в глубине его глаз полыхает ледяной огонь всех северных богов. Старк не успевает понять, как оказывается так близко, притягивая, прижимая хрупкое тело к своей груди. Элия испускает едва слышный выдох, и даже сквозь ткань плаща чувствует жар, что цепкими пальцами хватается за предплечья. Ей бы вырваться, возмутиться, забиться раненой пташкой в сетях, но такие мысли даже в голову не приходят, лишь дрожь волной прокатывается по телу. Брандон чувствует, как напрягается принцесса в его объятиях, как рвущиеся наружу противоречия того гляди разорвут её на части: прижаться или вырваться? Элия не знает, как найти правильный ответ. От Старка пахнет кожей и волчьей шерстью. - Я закрою вас собой, - на едином выдохе, с упрямой северной решимостью отзывается Старк, и Элия почти слышит военную дробь барабанящего сердца. - Защищу от любого монстра, если вы только позволите. От слов этих делается страшно, дурно, жарко, и какая-то ноющая тоска скребёт внутренности острыми когтями. Элии хочется высвободиться из кольца жарких, сильных рук, избавиться от наваждения, что проглатывает её с каждой их новой встречей, сжирает по частям, но ничего не выходит. Будто тело её уже не её, уже не принадлежит ей, подчиняясь какой-то иной, древней воле. Чардрева баюкают, поют с Острова Ликов тысячелетнюю песнь. - Милорд, нас могут увидеть. - Мне плевать. Будто в подтверждении собственных слов объятия становятся крепче, сильнее, из них не вырваться, не спастись. Принцесса пытается заставить себя злиться на такую беспечность, на полную безответственность и на своё молчаливое бессилие, граничащее с самоубийством, но в этих попытках вновь терпит крах. - Мне не плевать. Если Его Высочество узнает… - Дряхлый дьявол, в пекло его! Тонкие, холодные пальцы нежным касанием дотрагиваются до пылающей кожи ладони, и от одного этого прикосновения Брандон готов убить любого, спалить дотла все Семь Королевств к Неведомому. Принцесса прижимается к нему теснее, ближе, скользит лихорадочным блеском темных глаз, болезненным вдохом набирая воздуха в грудь, и единственное, о чем Старк может думать, так это о том, что он лютой ненавистью ненавидит всех богов – семерых, старых, утонувших, валирийских и всех прочих, - за то, что свели его с этой женщиной так поздно. - У этого дьявола в руках власть и человеческие жизни. Даже если до меня не сможет добраться, уж точно убьет вас. Прошу, отпустите! Она права. Конечно права, Брандон это знает, но легче от осознания этой правоты не становиться ни капельки. Хваленое старковское упрямство пытается взять верх, хищным демоном шепчет на ухо «отними», «схвати», «увези», оттесняя разум, отравляя его лихорадочными, страшными мыслями. Сухие губы прижимаются к изгибу тонкой шеи, порывисто и жадно, будто заблудившийся путник в пустыне, припадающий к живительной влаге, и у Элии вдруг сердце разом ухает в самые пятки, умирая, содрогаясь в агонии. Где-то в просторных чертогах замка её ждет муж, у нее дети и посмертный долг перед семьей, но всё это меркнет, тонет на дне мутно-зеленого Божьего Ока, что взирает на неё, грешную и проклятую, из глубины озера. Чардрева шепчут столетние песни о счастливом конце, но песни эти горьки, точно полынь, из них сочится ложь, которую принцесса готова выпить залпом до самого дна. А под кожей боль сводит и переламывает кости. Кроваво-красные лики подглядывают за ними, следят пристально и жадно, и среди вырезанных лиц Элии вдруг чудятся знакомые черты: черты братьев, мужа, черты совсем еще маленького ее сына, и из глаз их капают кровавые слезы. Брандон чувствует, как соленая влага бороздит смуглую кожу, впитывается в его собственную, обветренную и сухую. Он так привык всегда получать то, чего хочет, но впервые в жизни понимает, что в этот раз ничего не выйдет, что бы он ни предложил, чтобы не придумал, и от этого осознания хочется ринуться в воду Божьего Ока и сгинуть в водной пучине, захлебнуться зеленой водой. Старк выпускает принцессу из своих рук, молча стоит какое-то время совсем рядом, вдыхая сандал и восточные пряности, смотрит как Элия поворачивается к нему лицом, медленно и неуклюже, и в смольных прядях путается робкий ветер. Она так прекрасна в свете затухающего, багряно-красного солнца, что розовыми тенями окрашивает ее смуглую кожу, находя отклик всполохами в темно-карих глазах. Они блестят от едва сдерживаемых слез, и влага их кристально-чистая, как воды Долгого озера. Когда солнце скрывается за горизонтом, оставляя напоследок сумерки и тусклый свет серебристой луны лики Чардрев все еще смотрят багрянцем, вперившись в самую душу. Брандон глядит на них в ответ, зло и затравленно, стоя у самого края воды, и единственное, чего ему хочется – переплыть треклятое озеро, путаясь в водорослях-коврах, взобраться по крутому склону прямиком в древесную чащу, и вытрясти из каждого ствола духи старых богов. «Какой от вас толк?», думает он, с остервенением сжимая челюсти да кулаки, до противного скрипа, до побелевших костяшек. «Какой толк?». Чардрева смеются в ответ кровавой улыбкой, напевая столетние песни о покалеченных судьбах.