***
— Мы съедим тебя! — шипели, визжали за спиной демоны. Дыхание давно сбилось, но страх и желание жить подгоняли. Не жить. Просто выжить. Хотя бы выжить. Тучи снова заволокли небо и вместе с раскатами грома и молниями разразились ливнем. Земля стала скользкой, неприятно липнувшей к ногам. Капли воды застилали обзор и он не заметил резкого склона. Запнувшись о корень, мальчишка скатился кубарем вниз, распластавшись на небольшом выступе. Голоса сверху приближались и сквозь собственное шипение он подполз ближе к выемке и прижался своей худощавой спиной. Когда демоны скрылись, полудемоненок стал медленно спускаться вниз, стирая непрошенные соленые дорожки, разбавлявшиеся дождевыми каплями.***
Нельзя доверять демонам. Людям тем более. Лучше как и раньше быть одному, так хотя бы никто не обманет. А ведь он пытался и не раз, пытался найти дом хоть где-то, лучше — в ком-то, но только использовали, хотели сожрать как животину или прогоняли, как самое страшное и ужасное из чудовищ. Он думал, что эта жрица похожа на него своим одиночеством. Отягощенная обязанностями, долгом перед людьми, связанная собственной духовной силой, она была такой же, даже с домом, среди почитающих сельчан, но такой же. Он почти полюбил, прорываясь сквозь собственное отчаяние и выстроенные барьеры, надеялся, что хотя бы теперь, хотя бы один раз, всего один, но он сможет найти то, что искал давным-давно. Она не сдержала обещания. Она обманула. Пригрела редкой тонкой улыбкой и нехарактерно ласковым взглядом, не позволяя касаться, не подпуская так близко, как хотелось бы. И, возможно, что-то и было, но его снова решили использовать. Полукровка ведь — клеймо. Он бы позволил и добровольно согласился бы стать человеком. Был готов к этому. Но в очередной раз проклял собственную суть и судьбу, услышав радостно-смущенный голос деревенской девчушки — сестры жрицы. — Тогда Камень Душ исчезнет и ты станешь обычной девушкой? Сестрица, это… — Каэде, я так хочу стать обычной и, возможно, это мой единственный шанс. Мои знания никуда не денутся, наверняка. Но даже если так, ты бы разве не хотела проводить больше времени вместе? — Хотела бы. — задумавшись девчушка продолжила, шепча. — А что станет с тем полудемоном? Он останется? — Нет. — твердым и холодным голосом ответили ей. — Не позволю. Камень Душ, может, и святая реликвия, но я никогда не слышала, чтобы его обладатели становились счастливыми. Скорее они перенимали проклятие Камня и теряли себя. — Но что тогда с ним станет? — Не знаю, но рисковать не позволю. Как только желание исполнится, я прогоню его. С силой зажмурив глаза, он отвернулся от домика, в котором жила жрица. Один прыжок и несколько щепок упало на траву. Полночи он блуждал по лесу, выматывая себя, заставляя не верить собственным ушам. Резал, царапал клыками сухие обветренные губы и продолжал куда-то мчаться, заглушая боль. На рассвете он стоял в поле, где они впервые встретились. Там же вскоре появилась и она, замершая от неожиданности. — Инуяша? Что ты здесь делаешь? Я думала, мы встретимся на закате. — жрица подходила ближе и в груди ныло сильнее, заставляя жмуриться, морщиться от своей глупости и наивности. — Что такое? — Никогда. Больше. — сквозь зубы выговорил он, медленно отворачиваясь. — Что? — Камень Душ проклинает, да? — ветер донес знакомый запах, в котором он с усмешкой распознал настороженность. — Прощай, Кикио. Имя сорвалось с губ и он вместе с новым порывом ветра оставил позади себя опустошенную, потерявшую надежду девушку. А ведь верили. Оба. Только по-разному. Только в иное.***
Нежные руки. Теплое дыхание, согревающее светлую макушку. Родной запах и уютные объятия. — Мама, — мальчик попытался заглянуть в лицо темноволосой женщины, — почему ты плачешь? Мокрые дорожки подсвечивались равнодушным светом луны. — Все будет хорошо, Инуяша. Все будет хорошо. Цветной мячик катился, катился и катился, замирая у кромки кустов и небольшого искусственного озерца. Объятия стали чуть крепче, соленый запах слез мешался с легким цветочным и любимым, родным, отдающим заботой, лаской, любовью. Янтарные глаза сощурились и подозрительно заблестели. Уткнувшись носом в ткань кимоно, он едва успел вдохнуть и прикрыть веки, как тепло рук пропало вместе с шорохом ветра и плеском воды. Руки с острыми когтями больше не чувствовали гладкого дорогого материала. Распахнув глаза, уже взрослый полудемон стал оглядываться, не видя ничего кроме черной мглы. Шепот, который он помнил с похорон, отдавался тихим эхом, перекрывавшимся чьим-то сорванным дыханием и рычанием демонов. В нос ударил металлический солоноватый запах собственной крови и рядом, будто за спиной, раздался тихий детский плач и крики людей, прогонявших, пугавшихся, убегавших. Резко оборачиваясь, он продолжал ничего не видеть. Щеку внезапно опалило чужим дыханием. И он вспомнил запах трав и настороженность. Чужую духовную силу, словно трещавшую от напряжения, сдерживаемую, но желающую очистить, прогнать. Хаос звуков и запахов начал стихать. Боль давившая на грудь резко усилилась и притихла, не исчезая, но позволяя сделать вдох. Знакомый запах молчаливых слез и розовых бутонов тянулся, оплетая, путая. — Мама? — он обернулся, увидев размытый силуэт вздрогнувшей женщины, протянувшей к нему руку. — Мама! Он дернулся вперед, протягивая руку в ответ… И резко распахнул глаза. — Инуяша? — беспокойный голос звучал совсем тихо и близко. Сердце бешено стучало. Горло сдавило спазмами. Размытая картинка наконец стала обретать четкость. — Ты сильно ворочался во сне, я подумала, что кошмар, вот и решила тебя разбудить. Прости. Вертикальный зрачок сузился, увидев тонкую светлую кисть, которую он перехватил и с силой сжал. Ослабить хватку не вышло. Инуяша посмотрел на девушку перед собой. Незрячая, черноволосая с мягкими чертами лица. Немного худее, чем должна быть, с хрупким телом и приятным голосом. Карие глаза, застеленные поволокой, смотрели прямо на него, виновато, взволнованно и ожидающе — он ведь ничего ей так и не ответил — и вряд ли видели отблески огней на сухом дереве или лихорадочный, испуганный взгляд напротив. — Инуяша? Он дернул ее на себя, выбивая удивленный вздох и сжимая в крепких объятиях. Вдыхая успокаивающий запах и чувствуя, как сердце прекращает стучать как сумасшедшее. — Кагоме. — Да? — Все будет хорошо? — он сильнее обнял, достаточно, чтобы почувствовать чужое тепло, и недостаточно, чтобы причинить хоть каплю боли. Тонкие руки мягко зарылись в серебряные волосы, перебирая пряди и гладя по голове. — Конечно. Иначе и быть не может. — Хорошо. — Да. Она никогда не видела его лица. И при первой встрече не знала, что он, тогда серьезно раненый, полудемон мог убить ее. Но помогла, даже услышав животное рычание и почувствовав хватку на горле. Он остался, непонятно на что снова надеясь и всегда ожидая от немного неуклюжей и смешной девчушки подвоха, так ни разу и не получив того. А она лишь улыбалась и смеялась, осаживая полудемона, когда тот переходил черту и неоправданно хамил. — Ты можешь остаться, если хочешь. — сказала Кагоме, собирая травы с поляны, на которую давно выучила дорогу. Разные на ощупь и запах цветы и листья аккуратно перебирались тонкими пальцами. — С какого перепугу, девка? — выздоровевший, он собирался уходить, снова бесцельно блуждая по земле. — Не хочешь? — А с чего хотеть-то? На тебя, нерадивую, чтобы смотреть? — он фыркнул, не думая обижать, но понимая что смолол, и коротко покосился на погрустневшую девчонку. — Значит, уходишь. — Естественно. — Тогда, — она выпрямилась и поразительно точно обернулась на него, словно взаправду видела, — ты всегда можешь вернуться сюда. — Кагоме улыбнулась, прикрывая туманные глаза. И он вернулся, думая, что ошибся, что глупец. Считал, что забыла, а если и нет, то своего слова держать не будет, прогонит. — С возвращением, Инуяша. — выходя из-за дома с плетенкой, наполненной травами, сказала она. — Есть будешь? — Пхе. — фыркнул он, проходя следом и чувствуя теплый комок под сердцем. Ничего не видя, она всегда смотрела на него так, будто слепота не была преградой. Ни разу не видев его лица, безошибочно могла щелкнуть по носу или лбу. И никогда не страшилась, не брезговала касаться его. — Для меня прикосновения и есть жизнь. Это мои глаза, точно такие же как и вкус, обоняние и слух. С тобой ведь также. Даже если ты закроешь глаза, это не значит, что ты перестанешь чувствовать и понимать абсолютно все. — Ты даже не знаешь какого цвета трава или небо. — Зато я могу их представить абсолютно любого цвета и для меня это будет обыденностью, хотя для тебя или кого другого может показаться дуростью. Я не вижу, а значит, не ограничена нормальностью этого мира. Не думаю, что это так уж плохо. До вечера он молчал, думая и наблюдая за тонкой фигурой, словно скользящей по воздуху. Когда солнце садилось, Инуяша подошел со спины и сел рядом с девушкой, вновь перебирающей какие-то растения. — Кагоме, а ты бы хотела видеть? — Да. Но и такой свой мир я тоже люблю. — Понятно. — красные рукава хаори спрятали кисти рук. — Инуяша. — М? — Опиши закат. — Кагоме замерла, поднимая голову и подставляя лицо последним лучам. — Как? — ошалело посмотрел на нее, дернув ухом. — Я… Ты же… Сдурела? — Попробуй. — она мягко улыбнулась, наощупь находя красный рукав и настойчиво потянув за него. — Дурная, ты ж цвета не знаешь… — замолкая, бурчал он. Вздохнув, полудемон снова посмотрел на девушку и расслабил плечи. — Закат красный, как тепло огня, оранжевый, как вкус хурмы, желтый, как лепестки подсолнухов. — А какие на ощупь подсолнухи? — Ни разу не трогала? — отрицательный моток головой. — Они растут далеко отсюда, но я могу принести тебе несколько. — Правда? — Правда. — он улыбнулся, видя радость на лице девушки. — А какая радуга? — Такая же как полевые цветы. — Кагоме тихо засмеялась. — Чего?! — А говорил, что не сможешь. — щеки вспыхнули красным и он отвернулся. — Пфф. Еще что-то? — Опиши… себя. — она обняла колени, устраивая на них подбородок и наклонив голову к замершему полудемону. — Тебе незачем это знать. — Почему? — в ответ тишина. — Тогда я опишу тебя. — помолчав, она не услышала и шороха, но почувствовала на себе взгляд. — Н-не надо. — чужие голоса и воспоминания стали занимать мысли. — Почему? — Просто не надо. — девушка хмыкнула и поднялась, возвращаясь домой. Инуяша сидел, вперившись взглядом в травинки перед собой. Неприязнь к окружающим и самому себе отразилась на хмуром лице. — А он громкий, как майский гром. И бродящий, как ветер. Верный, как день ночи и ночь дню. Суровый, как зима, и теплый, как лучи солнца. — кричала девчонка позади. Дернувшись, он изумленно смотрел, как стоящая к нему спиной Кагоме оборачивается, улыбаясь так тепло, как раньше улыбалась ему только его мама. — Он отстраненный, как облака, но… — она полностью обернулась к нему, снова поражая точностью невидящего взгляда, и крикнула изо всех сил. — Нужный как прикосновения слепому! Девушка снова отвернулась и вскоре зашла в дом, оставляя пораженного полудемона снаружи. Улыбка напополам со смущением не давала покоя весь вечер.