Воин в белых доспехах

Через экран телевизора трудно передать боль. Мельтешащие кадры, чьи-то руки, ноги, движения, громкие крики комментаторов, захлебывающихся в порыве слов. Асенсио слишком далек от всего этого, ровно как и осознания своих действий. В жизни все не как на экране, где в объективе фотографа падает, как подкошенная фигурка в темной форме с золотистым номером 20, в жизни все намного больнее. Трава, боль, чьи-то мелькнувшие у головы бутсы. Кровь мгновенно приливает к вискам, сердце заходится бешеным стуком еще до того, как он чувствует настоящие ощущение, не скрашенные неожиданностью падения и шоком. Асенсио тоже воин. Он не кричит, хотя все, что сейчас хочется – разодрать горло в бешенном вое отчаяния. Он молчит, позволяя себе лишь тихо замычать, в попытке сжать руками ногу. Где-то рядом уже оказывается кто-то, игра остановлена, но сейчас вокруг него есть только маленький мирок, где, плотно сжавшись под куполом, существует только он один со своей непереносимой болью. Звуки снаружи не проходят во внутрь, но он точно знает, что каждый его вздох отразится громом на весь стадион. Именно поэтому он мычит, прячась за мокрой тканью футболки, таща ее по своему лицу, кусая зубами в беспомощной попытке остановить весь мир вокруг себя. Он знает это ощущение, знает, что ничего не пройдет. Знает, что ничего не поможет, когда все тело загорается отчаянным мучительным пожаром, бьется в свое личной агонии. Асенсио чувствует болезненную испарину и пронырнувшие сквозь кокон его муки руки. Кто –то невыносимо родной скользит по мокрому лицу руками, ерошит волосы, пытается поддержать, ловя стон, все таки срывающийся с губ. Кто-то снова и снова говорит ему этими жестами – он воин, он должен справиться. Каждый из них – воин, в ослепительно белых доспехах, не скрываемых даже темным налетом синей формы. Каждый из них не боится ран, так открыто зияющих в прорывах светлой ткани. Они терпят боль, мужественно сжимая зубы и улыбаясь, убеждая всех и каждого, что с ними все хорошо, зная, что сливочный цвет никогда не скрывает крови. Он воин и знает это, продолжая упрямо сражаться даже сейчас, когда кажется, что сражение уже полностью проиграно. Потом – больницы, операции, восстановление, лечение. Все это – потом. Сейчас в его крохотном мире – только боль и стыд за то, что он не выстоял, не смог, не сделал, упал, надломившись, как тонкое дерево при слишком сильном ветре, разрушающем и разбивающем строй. Он воин, а на война всегда можно положиться. Больница. Белые потолки, осмотр, лечение. Истерзанную ногу трогают уже десятитысячный раз, отчего боль кажется уже превращается в бесконечность, остающуюся жить жгутом на его коже. Иногда ему хочется сорвать эту змею, оплетающую его колено, но под закатанными штанами лишь пустота, тихо и едко шепчущая ему из темноты – ты не вернешься. Будет слишком поздно. Ты не выйдешь в строй. Ты подвел. Ты не воин. Операция. Едкая змея наконец затихает, а может умелый врач в белых перчатках просто вырывает ее из его ноги, вытаскивает с корнем, вместе со всеми ядовитыми клыками, впившимися в изодранные связки колена. Боль не уходит, а словно даже усиливается, но пропадает сомнение, страх, не дающий уснуть по ночам, гложущий изнутри. Он сжимает зубы и терпит, терпит, терпит. Ради того, чтобы снова встать в строй, надеть доспех, принять удар на грудь, получить новое ранение.. каждый из них живет в этом круговороте боли, находясь в зацикленном и замкнутом круге по своей воли. Каждый из них живет ради ослепительной белизны надеваемого доспеха и короны, навсегда проевшей ткань и оставшейся на коже возле сердца. Марко терпит, чтобы в один день встать. Каждое движение – мука, концентрация на каждом шагу и боль в глазах. Он не боится упасть, не боится усилить свои страдания. В каждом осторожном движении – страх оступиться и никогда уже не вернуться назад, в мир ослепительных улыбок, оглушающих криков людей смотрящих на поле боя, покрытое вспаханной зеленой травой, простирающееся под кристально голубым небом и слепящим солнцем Мадрида, греющим собой войнов в белых доспехах со знаком короля на груди.