Живу ради тебя. (рабочее название)

      Скажите, испытывали ли вы когда-нибудь любовь, восхищение, гордость и безграничную привязанность одновременно и к одному человеку?       Я – да.       Мое имя Мигель Ривера, да-да тот самый праправнук великого музыканта Гектора Ривера. И, да весь этот букет чувств я испытываю к нему, к моему любимому прапрадедушке. Именно он вдохновляет меня, именно таким человеком мне хотелось бы быть, когда я подрасту и именно благодаря ему я уверен, что никакой любящей девушки или даже парня в будущем у меня не будет, ведь любовь, которую я испытываю к Гектору отнюдь не та, которую испытываю друг к другу родственники.       Я осознал это совсем недавно, где-то дня три назад, когда пришел ночью на кладбище, так сказать, ища ответы на свои вопросы. Ответы я кстати нашёл, благодаря моей прабабушке Коко, которую мы похоронили буквально неделю назад.       Помню, как на её похоронах было весело*, как все пели, плясали и просто наслаждались музыкой. Моей музыкой. Ведь меня назначили ответственным за то, что будет играть, во время погребального шествия. Я был очень рад этому, так как после того, как были опубликованы письма, что писал Гектор своей Коко, после миллиона визитов разных экспертов, журналистов и детективов, после того, как честное имя Гектора было восстановлено, было очень много музыкантов, желающих поиграть на шествии дочери самого Гектора Ривера, но благодаря Бабулите, не желающей видеть на похоронах посторонних, это право досталось мне. Знаете, я всё же был не очень, а безумно рад.       Я уже знал тогда, чьи песни буду играть. Конечно же песни Гектора. Это даже не обсуждалось. И, как я уже говорил, все прошло довольно весело. Как самые обычные похороны в Мексике. Хотя нет. Было в этих похоронах нечто не совсем обычное, нечто, я бы даже сказал, потустороннее. Не знаю, как это описать, но пока я пел на шествии, я чувствовал будто бы не я один в тот момент играл на гитаре, будто бы рядом со мной кто-то тоже шёл и подпевал.       Бред?       Возможно.       Наступил момент прощания, момент, когда тело придают земле. Почему-то только в этот момент я осознал кого именно потерял. На глаза подступили слезы, но я сдержал их. Знаю, она не хотела бы видеть меня плачущим сейчас. Бабуля Коко. Я ведь очень любил её. Любил приходить к ней поздно ночью, так как не мог уснуть, любил рассказывать ей что-нибудь эдакое, наблюдая как она внимательно меня слушает, но особенно я любил, когда рассказывала она, особенно про Гектора, и тогда уже внимательно слушал я. Бабуля очень любила рассказывать о нём, ну а я не скрывал, что он – моя любимая тема для разговора.       От бабули Коко я узнал очень многое про Гектора, например, что тот безумно любил …фасоль. Забавно, правда? Бабуля говорила, что помнила, как тот уговаривал Имильду готовить только блюда из фасоли, на что та лишь хмурилась, так как на дух не переносила это бобовое растение.       Как ни странно, именно мне передалась эта ненависть к фасоли. Я терпеть её не могу, хотя все в моей семье спокойно едят её, некоторые даже любят. Но, знаете, хоть я и не уважаю фасоль, я все равно не могу понять прапрабабушку, она же любит Гектора, почему же тогда не может хоть раз забить на свои принципы и приготовить мужу такую любимую ему фасоль.       «Даже я бы на её месте приготовил бы её, если бы Гектор попросил. Ну и, если бы умел готовить.»       Эта мысль промелькнула у меня во время разговора с Бабулей Коко, спустя, наверное, месяц после моего приключения в мире мертвых, и именно это было первым звоночком к моей нездоровой влюбленности.       Даже на похоронах моей дорогой бабули я думал о Гекторе, думал о том, как же он будет счастлив увидеть свою дочурку, обнять и поцеловать её. Я был уверен, что прапрадедушка будет так рад, что на эмоциях расцелует Коко, говоря, как же сильно её любит.       «Интересно, а будет ли он также меня встречать? Будет ли целовать при встречи? Было бы неплохо, наверное…»       А вот эта мысль, как я понимаю сейчас, была вторым звоночком, хотя я и не придал ей значение тогда, именно после неё со мной начало что-то происходить. Я начал посвящать песни Гектору. Сначала это была лишь одна песня, написанная мною сразу после смерти бабули Коко, где я пел про счастье отца, наконец-то встретившего свою дочь. Тогда это было не странно, а даже, наверное, мило? Бабулита даже разрыдалась. Но потом меня, мягко скажем, понесло куда-то не туда.       После смерти бабули Коко и до момента осознания моих чувств я написал пять песен. Пять. Песен. И это где-то за пять дней. То есть я писал по одной песни в день. Неплохо, да? Я бы даже сказал очень неплохо. Помню, как после первой песни, вдохновение захлестнуло меня с головой, я писал и писал, иногда даже не прерываясь на сон или еду, что сильно беспокоило моих родителей. Но знаете, что самое забавное? Все эти песни были посвящены Гектору. Конечно же я тогда даже и не думал, что эти песни могут звучать как-то странно и, конечно же, я не вписывал в текст имя своего вдохновителя, так как понимал, что мои родственники могут не оценить этого. Нет, они не то чтобы не любили Гектора, им просто нужно было время, чтобы свыкнуться с мыслью, что человек, про которого им с детства говорили, что он последний подонок и предатель, на самом деле таковым не является. И я совсем не винил их, когда те сгоряча, злясь на какую-нибудь мою промашку, называют Гектора плохим словом. Ведь потом они, видя мои искренне печальные глаза, в панике извиняются, говоря, что не хотели. Ну а я что? Мне нельзя с ними ругаться. Я просто улыбаюсь и говорю, что не держу на них зла. Все знают, что Гектор очень много значит для меня.       Я с улыбкой сейчас вспоминаю лица родни, когда я решил всё-таки поиграть им те песни, написанные мною на днях. Пока я играл, на их лицах читалось сначала удивление, а потом какая-то радость что ли? И, да Бабулита опять разрыдалась. Помню, когда я закончил, папа с улыбкой спросил, кто же это меня вдохновляет на такие песни, на что я лишь улыбнулся, говоря, что это секрет. И вот тогда моя мама сказала такое, из-за чего я и пошел на кладбище ночью, именно из-за этой фразы я, доселе не замечая своего странного отношение к прапрадеду, начал сомневаться в собственных, как мне казалось, исключительно родственных чувствах.       «Неважно, кто это, Мигель. Раз та, о которой ты поёшь заставляет твоё сердце биться чаще, то я счастлива. Надеюсь на скорое знакомство.»       Казалось бы, обычная фраза, сказанная любящей матерью, но моё сердце тогда буквально сделало тройное сальто, оседая где-то в районе пяток. Я прекрасно понял тогда, как она истолковала мои песни, и, судя по лицам остальных, так истолковала не только она. Они все думали, что я посвятил их, девушке, которая мне нравится.       «Что за чушь!»       Весь оставшийся вечер тогда, я провел в кругу семьи, выслушивая их вопросы о «той самой, что зажгла мое сердце». Я не понимал их. Ладно бы любовный подтекст увидела бы только моя мама, или Бабулита, но нет же, его видели все мои родственники, включая дядю Берто и даже брата Абеля (!).       Тогда я решил перечитать тексты своих песен, мне было интересно, почему моя родня так восприняла их, почему в их голове даже не промелькнула мысль о том, что это может быть посвящено Гектору, они ведь знают, как много он значит для меня. И вот я, сидя ночью на своей кровати, и, читая тексты через призму о «той самой», ужаснулся и резко отбросил листы куда-то в сторону. Я понял, что, если смотреть на это глазами родни, то можно подумать, что я… влюблен в Гектора?       «Что за чушь....?»       Весь дрожа я ,поддавшись какому-то порыву, схватив гитару и рюкзак, побежал из дома. Мне очень повезло, что никто из родственников, меня тогда не поймал. Даже не представляю, как бы я объяснял им то, что мне резко ночью захотелось погулять по кладбищу. А направлялся я именно туда. Не знаю, почему. Может быть потому что от кладбища исходила какая-то… мертвая энергетика? И мне показалось, что там я ближе всего к Гектору? Не знаю. Но почему-то в тот момент мне очень хотелось, чтобы он меня услышал, поговорил со мной, объяснил, что со мной происходит, и почему я плачу, стоя напротив могилы бабули Коко.       «Стоп, плачу?»        Я в панике дотронулся до своих щек. Я действительно плачу. Если бы дядя Берто увидел меня в таком состоянии, то сразу бы начал читать нотации, что, видите ли, мужчины не плачут и бла-бла-бла... Вспомнив, строгое, но в то же время и забавное лицо дяди, когда тот отчитывает кого-либо, я перестал плакать. Люблю свою семью. Вытерев остатки слез рукавом, я мельком взглянул на эпитафию* на могиле Коко.       «Мы очень любили тебя, но не так как твой отец. Надеюсь, теперь вы вместе и счастливы.»       Это я придумал её. Мне очень хотелось, чтобы все, кто проходил мимо и читал эпитафию, понимали, что отец той, кто похоронена здесь очень любил её. Родня, конечно, удивилась когда я продемонстрировал им этот текст, но промолчала, согласно кивнув, а вспомнив лицо Бабулиты, когда она увидела надпись, я невольно улыбнулся, сквозь слезы.       «Опять слезы.»       И все же, почему я плачу? В голове возникал только один ответ. Скучаю по нему. Скучаю по Гектору. Точно. Я же почти год не видел Гектора. Интересно, как он там? Наверное, счастлив, ведь с ним его дорогая Коко и... Имельда. Почему-то от имени прапрабабушки стало больно в груди, но я проигнорировал это. Я же пришёл сюда, чтобы понять, что со мной, понять, почему я пишу о Гекторе будто влюблен в него, а не нюни распускать. Всё-таки дядя Берто прав - мужчины не плачут. Удостоверившись, что слезы больше не текут, я начал рассуждать.       «Неужели, я так сильно по нему скучаю? Очень скучаю.»       Вряд ли. По бабуле Коко я тоже очень скучаю, но не пишу про нее… такое. Тогда что это? Просто восхищение? Не уверен. Нет, я, конечно же, восхищаюсь своим прапрадедушкой и его музыкой. Но чувствую к нему не только восхищение. Ведь, например, Де ла Крусу я песен не посвящал, вообще, а тем более таких... личных. Может, это просто сильная родственная привязанность? Не похоже. Я ведь привязан ко всей своей родне, и даже посвящал некоторым из них песни, например, тетушке Глории, но та песня была вполне нормальной, даже милой. Она была похожа на песню любящего племянника, а не на песню влюбленного праправнука, какие я пишу про Гектора. Стоп, влюбленный праправнук? Я встряхнул голову, пытаясь привести свои мысли в порядок, но это не особо помогло, в голове все равно была какая-то каша, тогда я решил расслабиться и немного поиграть.       «Всегда так успокаиваюсь.»       Я достал гитару, сел под деревом, которое было рядом с надгробием бабули и начал перебирать струны пальцами. Я не играл конкретно какую-то песню, я просто… наслаждался музыкой. Как Гектор. Почему-то в голове сразу возник скелет, также сидящий под этим же деревом и, играющий ту же мелодию, что и я. От такой картины в голове, мне почему-то стало очень хорошо и спокойно. Пальцы начали уверенней плясать по гитаре, превращаясь в незамысловатую мелодию. А в голове появлялись слова, идеально подходящие к ней. Пальцы всё не прекращали, блуждая и блуждая по инструменту. Вновь поворачиваю голову и вижу, как Гектор повторяет мелодию, улыбаясь мне. Люблю его эту улыбку.       «Стоп.»       Резко поднимаюсь, роняя гитару на землю и ударяюсь о нижнюю ветку дерева. Больно конечно, но это не особо заботит меня. Я ведь только что видел Гектора! Прямо здесь, под деревом! Хотя, ладно он, это можно списать на то, что мозг подростка плохо соображает ночью на кладбище, но я же чуть не написал песню. Про Гектора.       «Опять.»       Немного поморгав, снова поворачиваю голову, смотря на то место, где сидел прапрадедушка, ожидая... чего-то, но никого не наблюдаю. Только гитару, лежавшую чуть ли не на могиле бабули. Подобрав инструмент, я отряхиваю его от земли, и опять резко поворачиваю голову на то самоеместо по деревом. Никого нет.       «Очевидно.»       Немного взгрустнув, присаживаюсь обратно, облокачиваясь о ствол дерева, прикрыв глаза. Я уже понимал, что со мной, оказывается, это было довольно очевидно, но я не хотел это так просто принять, пытаясь зацепиться за любое другое объяснение. Ведь влюбиться в своего прапрадедушку, который уже давно мертв? Серьёзно? Звучит как хорошаятрагедия комедия. Только Мигель Ривера на такое способен!        Я тяжело вздохнул. Помню, как моя сестра Роза как-то сказала мне, что, если ты искренне любишь кого-то, то не будешь стесняться своих чувств, а будешь кричать о них, да так громко, чтобы тот, кого ты любишь услышал. Она тогда была влюблена в одного красавчика из её класса, Роберто, кажется, и чтобы тот её заметил, сестра пробралась в тех. кабинет, включила микрофон, который обычно используется для школьных объявлений, и на всю школу заявила о своих чувствах к парню. Поверьте, это было… громко. Я невольно улыбнулся, вспоминая. Да, ей конечно потом досталось и от учителей, а потом и от родителей, но у неё все получилось. Роза и Роберто теперь вместе.       «Может, и мне попробовать?»       Я на секунду представил, как я на весь мир мертвых кричу о своей любви к Гектору, а тот сначала удивляется а потом, ловя на себе любопытные взгляды других умерших, дико смущается и уводит меня куда подальше. Почему-то эта картина в голове заставила меня засмеяться.       «Похоже, я действительно влюбился.»       Принятие. Я принял это. Как ни странно, как только я сказал это себе, то на душе стало как-то... спокойно что ли? Я конечно всё ещё испытывал некоторые «муки совести» , из-за неправильности своей любви, но больше меня не особо это парило, так как помучатся я всегда успею, а сейчас мне бы хотелось закончить ту песню, что я начал.       «Если Роза предпочитала кричать о своих чувствах, то тогда я буду петь о них.»        Улыбаясь своим мыслям, я покрепче сжал гитару и принялся играть. Мелодия давалась мне легко, пальцы сами писали её, как будто это не новая песня, а уже давно мне знакомая, но вот со словами мне пришлось немного попотеть. Мне очень хотелось как-нибудь показать, как Гектор мне дорог, выразить свои чувства через какое-нибудь слово, фразу, но всё, что приходило мне на ум было слишком... взрослым для меня. Я не думаю, что уже готов называть Гектора«моей любовью». Это очень банально для песни и ... смущающе. От осознания того, что я только что назвал Гектора «своей любовью», щеки немного покраснели, а моё сердце забилось чаще.       «Моё сердце.»       Вот оно идеальное название для песни! Несколько раз повторив только что придуманное название и, довольно кивнув, я продолжил работу. Уже через пару часов песня была готова. Радостно окинув глазами текст и пару раз проиграв мелодию, я понял, что теперь это моя любимая песня. В последний раз посмотрев на на могилу бабули и, махнув ей рукой на прощание, я, захватив свои вещи, помчался домой, а то, не хватало ещё, чтобы Бабулита, когда пошла будить меня, увидела пустую кровать.       «Пронесло, кстати.»       Следующие три дня прошли довольно спокойно. Я как обычно общался с роднёй и играл на площади свои песни, все, кроме той, что нравилась мне больше остальных. «Моё сердце». Я специально приберег её на сегодня. Почему же, спросите вы? Ну как же! Сегодня же день мертвых. Первый день мертвых, без бабули Коко и первый день мертвых, когда я буду играть на гитаре при всей моей родне! А ещё это первый раз за год, когда я буду очень близко к Гектору. А то, что прапрадедушка будет здесь я даже не сомневаюсь! Я даже специально заранее убедился, чтобы его фото стояло на алтаре вместе со всеми и лично провел дорожку из лепестков бархатцев. Я очень хочу, чтобы он услышал её, песню, в которую я вложил частичку своей души. И всё моё сердце.       И вот наконец-то вечер. Все пляшут, поют и веселятся под мою музыку. Я ещё не пел её, всё жду подходящего момента. Вдруг я резко ощущаю прохладу около левого плеча, будто кто-то прошёл мимо меня. Поворачиваю голову и понимаю, что чувствую его. Он точно здесь! Не знаю, как такое возможно, но я уверен, что Гектор там, стоит около алтаря с подношениями и ест фасоль. Да-да, это я попросил тетушку Глорию добавить её на алтарь, она конечно очень удивилась, я ведь никогда не любил «это», даже смотреть на неё не мог! Но я лишь улыбнулся и пожал плечами. В голове в тот момент возникла забавная фраза. «Полюбил, когда полюбил.»       Мотаю головой, чтобы собраться с мыслями и вновь смотрю на алтарь. Ощущение не пропало. Он всё ещё там! Это мой шанс! Резко прекращаю играть, чем привлекаю внимание родни. И его тоже, я уверен. Прошу тишины, и все замирают. Глубоко вдыхаю.       — Я-я хотел бы сыграть сейчас одну особенную песню. Она для одного очень дорого мне... человека, которого я очень... уважаю. — мой голос немного дрожит, я знаю, он смотрит. Опять глубоко вздыхаю и мельком замечаю, как мама, улыбаясь, что-то шепчет папе. Неужели догадалась? В последний раз смотрю на алтарь и подмигиваю пустоте. Что ж, надеюсь он тоже поймет. Начинаю петь.       Сказочный сон мне приснился к утру:       Как встретил тебя я под пение струн.       И с тобою вдвоём мы тихонько, без слов,       Подхватили её, ту мелодию снов.       Песню наших сердец, что стучат в унисон       В ритме лёгком, как детство, и быстром, как сон.       Никак не напеться с тобой, моё сердце,       Под эту музыку, mi corazón.       Ай, не напеться! Ой, бьются часто       Два сердца вместе — эх, что за сон!       Поверь, моё счастье, стучит моё сердце       Лишь для тебя только, mi corazón!       Заканчиваю, и, тяжело дыша смотрю на родных. Они тут же начинают аплодировать. Я осматриваю родню. Опять мельком замечаю, как уж очень довольная мама обнимает уж очень шокированного отца. Роза кричит что-то про пополнение в семье, брат Абель ободряюще хлопает меня по плечу, а дядя Берто смотрит на меня теперь как-то... по другому. Остальные же успокаивают бедную Бабулиту. Да-да, она снова разрыдалась. Ну а я, переполненный эмоциями, оставшимися после песни, бегу обнимать семью, и даже представить сейчас не могу, какое лицо у самого главного родственника в моей жизни, что так и застыл у алтаря с фасолиной в руках.