Кукла

— Я не люблю тебя, ясно?! Не люблю! — в очередном припадке кричит Бэкхен, а Чанель только и может, что беспомощно на него смотреть. Слов, их просто нет. Да и что тут скажешь, когда Бэкхен из раза в раз повторяет осточертевшее: — Не люблю! В глазах Бэкхена стоят слезы, но Чанель знает — он не заплачет. Не в этот раз, уж точно. Только покрепче стиснет кулаки и скажет, уже едва слышно: — Господи, какой же ты тупой, если этого не понимаешь… Чанель не спорит. Видимо, он и правда не слишком умный, если позволяет так с собой обращаться. Но он не может иначе. Его отношение к Бэкхену — это что-то за гранью понимания и логики. Кажется, попроси тот спрыгнуть с крыши или сигануть с моста, и Чанель сделает это, не задумываясь. Потому что Бэкхен не в себе, а Чанелю себя не жалко. Он вообще готов для Бэкхена все сделать. Только помочь не может, потому что не знает, как. А между тем интервалы между приступами становятся все короче. И Бэкхен в очередной раз кричит, срывая горло: — Что б ты сдох, Пак Чанель, так я тебя ненавижу! Ненавижу, слышишь?! У Бэкхена губы дрожат. Сухие, обветренные губы. Чанелю хочется их поцеловать и пообещать, что все будет хорошо, но слова застревают где-то на полпути, царапая горло. Потому что хорошо не будет. По Бэкхену психушка плачет, в такие моменты, как этот, Чанель осознает это очень четко. Как и то, что никто его туда не отпустит. Бэкхен — источник дохода. И в лучшем случае, его напичкают антидепрессантами и отправят прямиком на сцену обдолбанной улыбкой радовать фанатов. С накаченным таблетками Бэкхеном работать проще. Он похож на ожившую куклу. Красивый, тонкий… мертвый. Бывает после особенно важных мероприятий, Чанель проводит по несколько часов, просто чтобы до Бэкхена достучаться. Иногда это получается легко и почти безболезненно. В другое время случаются рецидивы. — Не подходи! Иначе я прыгну! — в очередной такой день кричит Бэкхен и резко дергает створку окна на себя, практически срывая ее с петель. Городской шум тут же врывается в комнату, заставляя маленькие волоски на загривке Чанеля встать дыбом. Он ни на секунду не сомневается, Бэкхен в состоянии выполнить обещанное. Потому просит предельно мягко: — Хен, закрой, окно. Ты ведь простудишься… — Заткнись! Закрой свой рот! Бэкхен крепко зажмуривается и вцепляется руками в волосы, почти выдирая их с корнем. Чанель не решается даже на шаг к нему подойти, чтобы не сделать еще хуже. Только тихо зовет: — Бэкхен-и… На что Бэкхен тут же вскидывает голову. Как и всегда, стоит ему услышать это ласковое обращение, в его глазах тут же появляется хоть что-то осмысленное. По крайней мере, он уже не кажется таким одержимым, когда выдавливает, почти плюет сквозь зубы: — Не смей меня так называть. Это снова срабатывает, как и всегда. Только Чанелю до безумия горько от того страха, что на мгновение мелькает на лице Бэкхена. Бэкхен-и… Так его называет один из менеджеров. Тот, что приносит таблетки. Он не кажется Чанелю плохим человеком, но сам факт того, что именно из-за него Бэкхен становится похожим на овощ, заставляет Чанеля его ненавидеть. Пусть и не так сильно, как себя. Ему хочется волком выть, когда он видит, как Бэкхена трясет, стоит наркотической дряни покинуть его тело. Иногда он забивается в угол ванной и может часами раскачиваться из стороны в сторону, обнимая себя руками. Но куда чаще он прячется под одеяло. Совсем как маленький ребенок, что боится темноты. Только нос торчит. И тогда Бэкхен зовет его, своим глухим, сорванным от криков и истерик голосом: — Чанель, не уходи… И Чанель остается. Устраивается у него под боком как верный, цепной пес, и молчаливо роняет слезы, перебирая пальцами сухие от постоянных окрашиваний прядки на макушке Бэкхена. — Я не хочу туда. Снова, — после часа, а то и двух тишины может внезапно сказать Бэкхен. Но Чанель тут же понимает, что речь идет о завтрашнем фанмитинге. Больше, чем темноты, Бэкхен боится только людей. Особенно когда их много, и он оказывается в центре толпы, окруженный со всех сторон. В такие моменты даже таблетки не помогают избавить его от тревожности, поэтому Чанель старается по возможности держаться рядом, чтобы прятать Бэкхена за собой. Но такая возможность есть не всегда. — Я люблю тебя, хен, — не придумав ничего лучше, тихо сипит Чанель. Он знает, что услышит в ответ, и Бэкхен снова его не подводит: — Лучше бы ты меня ненавидел. Он говорит это спокойно, даже немного грустно. Впервые позволяя в себе увидеть того Бэкхена, каким он был раньше. Того, каким Чанель его полюбил. — Пожалуйста, не люби меня, — просит он едва слышно, с такой мольбой, что у Чанеля обрывается сердце. Сил хватает только на отчаянное: — Не могу. — Так я и думал. Бэкхен замолкает и еще некоторое время возится в одеяле, устраиваясь поудобнее. Чанель разрешает себе на него взглянуть только, когда слышит его сопение — заснул. Под глазами Бэкхена фиолетовые тени, что кажутся еще ярче на бледном изможденном лице. Между бровями пролегла глубокая морщина. В такие моменты Чанелю чудится, что Бэкхен даже дышит как-то устало, точно через силу. А потому он всю ночь не смыкает глаз, следя, чтобы тот вдруг не перестал дышать. Наверняка, Бэкхен был бы не против такого исхода. Чтобы тихо, спокойно, и в одиночестве. Чанель ведь уже говорил, что Бэкхен не любит людей? Его Бэкхен тоже не любит, по крайней мере он очень часто это повторяет, но где-то в глубине души Чанель не перестает надеяться, что он для него не просто… не просто. Впрочем, все равно сам Чанель любит его любым. В болезни и здравии. Богатстве и бедности. Аминь.