Грегор, Майлз, паротанк и звезды

Леди Корделия учила сына вести ежедневник так: на левой странице разворота записываются дела на этот день. На правой — результаты и комментарии. Сейчас на правой странице виднелась крупная и неровная запись: «Все было хорошо. А потом я неудачно спрыгнул с паротанка». Дневник лежал на столе, стол стоял в комнате, и дверь комнаты как раз аккуратно прикрывала снаружи матушка Дора. И когда Грегор встретил в коридоре матушку Дору с остывшим завтраком на подносе, то понял — у Майлза Плохой День. Матушка Дора низко присела вместе с подносом, так что ни одна чашка не звякнула. Выпрямилась и головой указала Грегору на дверь. — Плохо? — зачем-то уточнил Грегор. — В потолок смотрит. Лекарство пить не стал. Рассказала ему, что Нерка пятнистая щенят родила — а он ничего. Вы бы приказали ему, ваше величество, вас-то он не ослушается, то, что вы прикажете — дело государственное, важное. Чтобы лекарство выпил все. И чтобы вставать не пробовал. Вот так и прикажите, ваше величество, чтоб лежал столбом, а не вертелся! Миледи была — не послушал ее. Вот еще бы Майлз знал, что императору возражать нельзя. Особенно когда этот император — его брат, и с паротанка вчера они прыгали вместе. Грегор первый. Майлза он хотел поймать, но не успел. А как хорошо все начиналось… Идея была отличная — встретить приезжающего на Зимнепраздник старого графа Петера как-то необычно. Ну что ему, рождественскую песенку петь и предлагать присоединиться? Генерал Форкосиган не был поклонником поэзии, а песни если и пел, то про войну и после грога. В традиции Зимнепраздника он вписывался плохо — было сложно представить такого дедушку с елочным посохом или в красной шапке. А в старой части конюшни стоял паротанк и ждал, пока про него вспомнят. Ну и что могло быть лучше, чем выкатить его, украсить и запулить с него салют в честь старого генерала и Зимнепраздника? Грегору идея понравилась. Не понравилась она Ботари — тот сказал, что на орудийный выстрел граф Петер заляжет и начнет отстреливаться, так что Зимнепраздник пройдет не очень. Решили пойти на компромисс — паротанк украсить и стрелять с него хлопушками. Паротанк был похож на жужелицу в складчатом хитиновом панцире, и мальчики облазили его весь. Забрались внутрь, и Майлз сказал, что управлять им легко — всего три педали. Ну ладно, четыре. Но сначала он прочитает инструкцию и составит схему. А потом Грегор спрыгнул вниз первым и удачно. А Майлз — вторым и не очень. Грегор чувствовал себя виноватым, и даже приятная суета приготовлений к Зимнепразднику — запах меда и коричного теста с кухни, где пекли пряники-козули, лапник в замковых переходах, шуршание подарочных оберток — совсем не повышала настроение. Какое тут настроение, когда Майлз лежит на кровати и смотрит в потолок? И то, что его лодыжку фиксирует не белый гипс, а разноцветная бетанская травматическая повязка, удобная и с разноцветными птичками, совершенно ничего не меняет. Стакан с розовой микстурой стоял на столе рядом с открытым ежедневником. Грегор, проходя мимо, заглянул в него — он знал, что можно. Левая страница была перечеркнута красным карандашом. Крупные строчки — «Навестить Нерку», «Украсить и запустить паротанк». — Больно? — зачем-то спросил Грегор, садясь на край кровати. Глупый вопрос, который всегда вылетает первым. — Ага. Когда верчусь. И когда не верчусь. — А лекарство не выпил. — Оно горькое и делает только хуже. Микстура была не горькой, а сладкой, с приторным клубничным вкусом, Грегору однажды тоже пришлось ее пить — упал с коня, сильно, глубоко разодрал ногу об ограду. Было ужасно стыдно при «малышах» — Майлзе и Элен, и он долго врал, что не больно — пока леди Корделия не увидела его лицо и не потребовала немедленно рассказать ей, что случилось. Сейчас бы он уже не стеснялся Майлза… А тогда лежать пришлось дней десять, от розовой микстуры приятно кружилась голова, в этом кружении растворялась боль, и леди Корделия читала ему бесконечный роман из жизни многих поколений бетанской семьи «Новая сага о Форсайтах», которые женились, расходились, судились, получали разрешения на детей… спалось под это отлично. Оказывается, на Бете тоже есть форы. Только они служат не императору, а президенту. По крайней мере, так он понял. — Знаешь, я вставать теперь совсем не могу. Даже на костылях. Майлз не шутил, а говорил обреченно. Вот это было плохо. Он уже научился подсмеиваться над своей болезнью, и это обычно помогало. Сейчас не получалось. — Значит, сегодня полежишь, а завтра встанешь. Грегор знал, что неубедителен, но молчать дело тоскливое. Нет ничего хуже тишины и белого потолка, когда болеешь. Потолок в комнате Майлза, сводчатый и почти белый, обычно делал комнату светлой и радостной — но не сейчас. Когда-то он был разрисован фресками с рыцарями, дамами и соколами, но в войну они пострадали так, что закрасить оказалось проще, чем восстановить. В углу виднелось желтое пятно, незакрашенное то ли знамя, то ли кусок плаща. Майлзу казалось, что оно похоже не звездочку. Сейчас, правда, скорее на кляксу. — Ага… Надо все украшать и готовить, а я так валяюсь. И дед… Как я к нему выйду? У Ботари на плече вместо знамени? Лорд Форкосиган Недобитый приветствует тебя. Так и войду в историю. — Лучше войти в историю Форкосиганом Недобитым, чем Юрием Безумным, вот правда. Тень безумия стала кошмаром Грегора с тех пор, как ему исполнилось лет двенадцать, и однажды он задумался — ведь и Юрию когда-то было двенадцать, его воспитывали, готовили, ругали, хвалили — так же, как Грегора. У него были друзья, сестра — как у Грегора есть Майлз, и Элен, и Айвен. Он мог так же любить печеные яблоки, путаные быстрые контрдансы, когда все бегают под музыку и смеются, не соблюдая шагов и пытаясь не сталкиваться, книжки про войну и ездить верхом ранним осенним утром. И не знать, что однажды сойдет с ума и будет убивать, пока не убьют его самого. Майлз об этом кошмаре не знал. Но все же повернулся к Грегору и лег поближе, перестав смотреть в потолок. — Это да. А тебя сильно ругали? — Нет. Не так сильно, как летом. Когда мы в домике на дереве играли в космический корабль и спустили Айвена вниз на веревке в ведре, потому что он сказал, что столкнулся с метеоритом и активирует спасательную капсулу. — Да, тогда, если бы ведро было не из-под зеленой краски, то никто ничего не заметил бы. — Майлз заулыбался. Он вспомнил, как Элен пела песню из голофильма «Гигантик» про то, как самый большой во Вселенной космический корабль потерпел крушение, а еще про любовь и про все умерли. Точнее, Он умер, а Она выжила. Майлз бы тоже отдал Элен свой скафандр, правда, вряд ли так красиво протянул бы к ней руку, уплывая по холодной пустоте к звездам. Он знал, что происходит с телом в космосе… Айвен, правда, вскрикивал и мешал слушать — ведро качалось. — И ты мне сказал, что я должен как император наградить Айвена, потому что он позеленел при исполнении служебных обязанностей. А потом пришла леди Элис и сказала все остальное… — Да. Леди Элис вчера не было, значит, ТАК тебя точно не ругали, — Майлз оживился, вспомнил про домик на дереве, в котором они ночевали все лето. И тут же погрустнел. — Лучше б я там болел. Там звезды видно. Помнишь, мы почти все звезды из папиного галактического атласа на небе нашли. Можно лежать и смотреть. А здесь желтая клякса, и все. Зря рыцарей закрасили. Мысль вытащить Майлза на крышу и показать ему звезды у Грегора мелькнула и не выдержала критики. Во-первых, день. Во-вторых, зима, и звезды бледные, едва различимые. В-третьих, лорд регент скажет, что это уже перебор неприятностей, и Грегор старший и должен думать как старший. И будет прав. Майлз тем временем снова потух и отвернулся. Грегор положил руку ему на плечо, но реакции не было вовсе. В коридоре матушка Дора нравоучительно объясняла леди Корделии, что за зимнепраздничными подарками дальновидные леди ездят ранней осенью, а то народ хитрый и цены поднимет, да и не протолкнуться нигде, будь ты хоть супруга регента, хоть последняя крестьянка… В прошлом году Грегор с Майлзом ездили на зимнюю ярмарку и купили Элен хитро вырезанный фонарь — зажжешь, и свет падает на стену в виде фигур. Фигур… Фигур! — Майлз! А если сделать звезды у тебя на потолке? — Нарисовать, что ли? — поза осталась прежней, но голова чуть повернулась. — Нет! Помнишь фонарь Элен? Набрать таких фонарей, обтянуть бумагой… — Черной. — Да! И вырезать звезды и планеты, чтоб светило сквозь. И повесить фонари… Барраяр, Комарру, Эскобар… вот не знаю — Цетаганду? — Цетаганду не надо. Я им бы сам… засветил. — Майлз повернулся весь. — Только диодники, не свечные, а то мама скажет, что мы решили как венец наших идей спалить замок. А сколько у нас фонарей? — Давай так. Ты пьешь лекарство и час спишь. Я за это время собираю фонари, бумагу, ножницы и галактический атлас и прошу матушку Дору подогреть тебе завтрак. Потом бужу тебя и мы начинаем утро заново. Как бы набело. Был черновик, стал чистовик. — Ну давай свою гадость, — сейчас у Майлза голос был не обреченный, а просто капризный. Таким тоном он просил добавить в кашу сиропа, а то она — каша — скучная. Уже засыпая после микстуры, он спросил: — А сколько щенков у Нерки… и когда посмотреть можно? — Двое, — ответил Грегор спящему и подоткнул ему одеяло. — Два мальчика. Завтра посмотришь. Корицей и медом пахло все сильнее — заманчиво и радостно. Хорошо, когда Зимнепраздник, даже если впереди куча дел! *** Генерал Петер Форкосиган прибыл ровно в семь часов вечера, как и обещал. Верхом. С двумя оруженосцами. Эйрел в парадном мундире встречал его у ворот. Рядом мерзла леди Форкосиган, которой человек, придумавший ходить в платье зимой, казался извращенцем. — Что стоишь, как аршин проглотил? — ничего не скажешь, генерал умел поздороваться. — Где… сына потерял? Слово «сын» казалось придуманной в последний момент заменой чего-то нецензурного. — Он нездоров и не выходит на улицу. Можно быть трижды регентом, но старик одним своим видом заставлял чувствовать себя виноватым. Эйрел приказал себе не поддаваться желанию втянуть голову в плечи. Корделия тревожно посмотрела на окно комнаты Майлза, которое тепло светилось фонариками-звездами. — А ну так он всегда… Договорить генерал Петер не успел. Со стороны конюшен раздался рев мотора, потом скрежет. На покрытый снегом газон медленно выкатывался паротанк. Выкатившись, он остановился, и что-то оглушительно грохнуло. Эйрел, прикрывая собой жену, прижал ее к стене и только потом увидел, как в рассеявшемся облаке пара на башне машут руками через золотистые звезды фейерверка две знакомые фигурки. Дедушка Петер, видавший в жизни и не такое, от грохота не подпрыгнул, но с интересом повернулся в их сторону. Что мальчишки кричали, понять было сложно — они не договорились, и поэтому Майлз кричал «За Барраяр!», а Грегор — «С Зимнепраздником!» Эйрел, отряхивая от снега Корделию, в красках представил, как отец теперь заявит, что мало ему внука-мутанта, тот еще и мутант-идиот. Выйдет некрасивая сцена, и праздник испоганится окончательно. Петер задумчиво следил, как паротанк ползет вдоль резиденции Форкосиганов, потом повернулся к сыну, разгладил усы и улыбнулся: — А боец парень… только маловат калибром для танка. Подарю ему лошадь. Надо было бы спокойно выдохнуть, но и Эйрел, и Корделия зачем-то представили, что может натворить Майлз, обучаясь езде верхом. Паротанк остановился, и из люка показался Ботари, который с невозмутимым лицом поджёг большую коричневую коробку и бросил ее в снег между гусеницами. Основная часть фейерверка заглушила как «ура-а-а!», так и запоздалое «ложись!» кого-то из оруженосцев. Зимнепраздник семьи Форкосиган начался, несмотря ни на что.