Встретимся в декабре

Декабрь. Нева застывшей лентой медленно текла к подножью храма на крови. Холодно. Сейчас в самую пору шубу натянуть, а не в шинели мёрзнуть под выцвевшим куполом неба. Сейчас вообще не самое лучшее время для прогулки, но долг был важнее всего. Революция, вот что заставляет жить и работать. Каждый день открывать глаза и идти вперед ради… Впрочем, он так устал от этих проповедей. На сегодня хватит — наговорился. Ленинград пал. Пал царский Санкт-Петербург под резким движением красных сил. Сломал корону на части и выкинул в Неву, чтобы забыть и склонить колени. Сменил созвучное имя святого Петра, отрекся от веры в пользу Ленина. Ленинград… Сколько о тебе написано, Ленинград, а правдивого совсем ничего. Как там было у Достоевского… «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь тот гнилой, склизкий город, поднимется с туманом и исчезнет, как дым, и останется прежнее Финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне». Глеб ухмыльнулся. Да именно так. Гнилой и склизкий. Он, когда читал эти строки, сразу всё понял и представил. Посеревшие дома, каменные кладки улиц, брусчатка, тонущая в лужах и шлепающий звук сапог или цокот лошадиных копыт. Когда он приехал, всё было по-другому, да и чувства к городу были иными. Что ж, раньше любовь к Ленинграду был безграничной. Он ехал из Екатеринбурга окрыленный любовью к этому месту из книг. Вспоминая Онегина, тайком прочитаного в семнадцать лет, и понял что совсем недавно. А сейчас… Он и сейчас любил, просто, наверное, больше по привычке. От своего дома доходил до главного архива на Невском, и смотрел вокруг. Сначала с интересом. Останавливался у особенно красивых зданий, трогал камни, ощущая бег истории по капиллярам к самому сердцу. Позже по привычке, а сейчас ожидая увидеть что-то новое. Он влюблен в Ленинград, но, кажется, совсем забыл что влюбленность имеет свойство заканчиваться. Мужчина достал сигарету и, оперевшись на перила ограждающего забора, вгляделся в стальную рябь Невы. Он зашел в здание бывшей фабрики Зингер, проверить Лениздат. Редактор, партийный мужчина лет тридцати пяти, пожал руку, пошутил о чём-то, протянул Глебу новую брошюру о власти и товарище Сталине, и сбежал, скидывая всё на дела. Глеб задерживать его не стал, прошёлся вдоль столов с печатными машинками, бдительно вглядываясь в листы, пугая и без того дерганых машинисток, а позже совсем вышел, словно ожидая встречи. Он увидел незнакомку, стоящую на набережной. Оперевшись на сталь ограды, она смотрела в лёд Невы, ожидающая точно не его. Поникшая, в серой шали поверх зимнего пальто. Она стояла согнувшись, словно от боли в животе. Казалось, желая кинуться в реку, да вот только страшно расшибиться об ледяной настил реки. Мужчина хотел подойти и помочь женщине. Возможно, очередная сумасшедшая, оставшаяся одна. Таких было много. Они все подолгу всматривались в реку, или наблюдали за проезжающими мимо машинами и трамваями, а потом кидались и пропадали навсегда. Глеб не верил в случайности, бога, но привычно прошептал «Господи», почувствовав взгляд, насквозь пронизывающий него. Это была она. Аня. Эти глаза он узнает везде. Почему она такая грустная? Ведь в Париже она нашла всё, что хотела? Как же те самые ключи от любви? Неужели потеряны? Или безжалостно выкинуты в воды Сены? — Аня, это ты? Он решительно направился в сторону девушки, и совсем скоро оказался рядом. Аня даже не сразу поняла, что обращаются к ней. Видимо, задумалась о своём и забылась совсем. Она вздрогнула, когда мужчина положил руку на её плечо — какая встреча. Потерянная улыбка коснулась розовых губ. Мужчина задержал взгляд на них, а после быстро осмотрел знакомое лицо. Такое же, как и десять лет назад, только неглубокие морщинки на лбу появились и глаза стали тревожнее. Девушка дрожала под редкими, но сильными порывами ветра. Глеб не мог смотреть на то, как Аня замерзала и пригласил её к себе в кабинет, та отказываться не стала. Глеб понял что просто так она бы не вернулась, ей точно нужна помощь и, подождав, пока девушка кинет последний взгляд на реку, направился к зданию госархива. *** — Я сейчас из Германии приехала, — девушка сжимала железную кружку в ладонях, согреваясь, — если честно, я и забыла, что такое русские морозы. Ещё бы. В Европе таких протягивающих до костей морозов она и не чувствовала. Бывало, конечно: сырость пробирала так, что даже тёплый глинтвейн не спасал, но здесь как-то уж совсем пробирающе действовал холод. Она совсем забыла, как это — быть в России. Вернее, как это — быть в советской России. Здесь всё будто бы нависало, следило за тобой. Ждало следующего шага, буквально подталкивая к чему-то непонятному. Город требовал слухов, ждал грязных разговоров, выворачивал бельё из корзины, настойчиво давя на свое. Хотя, в отличие от Европы, здесь в тебе как будто нуждались, волновались, подходили просто так, спрашивали, всё ли в порядке. Здесь всё равно роднее, но сердца — любящего, горячего, готового прийти на помощь, всё равно нет. Или есть… Аня посмотрела на Глеба. Тот говорил о чём-то по телефону, водя карандашом по листку. Тёмные брови сошлись на переносице, серьезный прищур уставился в лежащую на столе бумагу, вычитывая что-то. Мужчина коротко попрощался с Товарищем на том конце, и положив трубку, посмотрел на Аню. — Что же тебя вернуло в Россию из Германии? — Ваганов сел напротив девушки, отпив остывший чай из кружки, — там, говорят, жизнь совсем не сахар. — Я… — она замялась, Глеб прекрасно видел, что Аня подбирает слова, — Порой надо вернуться домой, чтобы понять, куда идти… — Аня, не юли, — мужчина строго взглянул на женщину, — ты же знаешь, что методов узнать правду у меня предостаточно. Он встал со стула и, подняв, с грохотом опустил мебель на пол. Мужчина уселся напротив девушки, оперевшись локтями на колени. Аня испуганно откинулась на спинку стула, опустив кружку на колени. Глаза, и без того большие, распахнулись — Послушай, — вкрадчиво начал Глеб, понимая, что не добьётся рассказа — я хочу помочь и если услышу твою историю, то точно пойму, как это сделать. — Почему я должна тебе доверять? Странно доверять человеку, который чуть не убил тебя. Страх, кажется, совсем ушел. Действительно — с чего ей доверять комиссару Ваганову. Аня до сих пор помнит светлую залу особняка бабушки, горящие то ли яростью, то ли непониманием глаза, наган в дрожащий руке и слова о важности предназначения. Она думала, что он сошёл с ума. Так искренне пытался доказать себе важность содеянного. Девушке было его искренне жаль, но тогда рокового действа не произошло. — Кто старое помянет тому… — мужчина тепло улыбнулся, — Аня, все совершают ошибки. И ты жива. Я думал, мы решили всё еще тогда. Решили… Действительно, решили. Он уехал, а Аня… а Аня, точнее Анастасия Романова была счастлива. Только недолго. — Бабушка умерла в двадцать восьмом году. — Девушка поставила кружку на стол Глеба, — мы так мало были вместе, я даже не плакала. Дима думал, что это из-за того, что я переживаю, но я не переживала. Если честно, не до конца вспомнила всё, что было связано с ней, все воспоминания как вырезки из газет, и я, нелепо склеивающая всё в единое целое, но всех воспоминаний все равно нет! Бабушка была для меня чем-то эфемерным, словно призраком из прошлого, я так цеплялась за возможность узнать кто же я, что забыла о том, что там, в будущем, всё это может болезненно аукнуться. Я вспомнила семью. Особенно много вспоминала папу, но вот бабушка была такой далекой. Мы же почти сразу уехали из её дома. Жили в съёмной квартирке, иногда заходя в гости, а тут… Так неожиданно всё произошло. Влад и Лили отдали мне часть моего наследства, да и сама бы больше данного не взяла, просто стыдно. Да и этих денег нам хватило бы на долгое время. Поэтому мы решили переехать в другой город. Дима безумно хотел в Россию, что бы он не говорил, но по дому он скучал, меня, если честно, не тянуло сюда, но вернуться, как видишь, пришлось. Аня невидяще уставилась сквозь Глеба. Вот-вот и заплачет. Мужчина не знал, как поступают в таких ситуациях. Обычно он игнорировал подобные проявления, но сейчас не мог. — Тогда мы приехали в Польшу. Дима устроился в газету. У него так здорово выходило писать, да и язык он знал. Работал в газете, я никуда устроиться не могла, да и Дима не требовал, говорил, что нам хватает, но я так не привыкла. Позже начала нянчиться с детьми, но это продлилось недолго. В декабре двадцать девятого года мы узнали, что Дима болен. Это был тиф. Мы почему-то решили, что в Германии нам помогут, там ведь самая передовая медицина, но увы, все рассказы — очередная утка. Буквально месяц назад его не стало. Мы так долго боролись, но не вышло. Дима лишь хотел оказаться дома, хотел… — девушка вытерла слезу, катившуюся по щеке, а потом резко посмотрела на Глеба. — Я снова одна, — она ухмыльнулась, — зачем было искать, если в итоге, не нашла всё равно, вернее, опять не смогла сохранить. Как тогда в Екатеринбурге… Я сегодня думала в Неву броситься. Голову разбить, но поняла, что снова мучаться придётся, а я устала мучаться. Хочу просто закрыть глаза, а потом не проснуться. — Аня, не неси ерунды, — Глеб испугано посмотрел на девушку, — убиваться не выход. Мужчина приподнял подбородок девушки, чтобы заглянуть в её глаза. Так лучше доходит, он знал. Как донести до неё, что всё не случайно? Она сейчас точно этого не поймет. Кончено, потерять так много близких сразу — невыносимо. Он, наверное, сам бы не выдержал, хотя после всего, что было, Глеб, пожалуй, и не такое бы перенёс. Мужчина крепко сжал всё ещё холодную ладошку. Беззвучно плача, Аня дрожала, а Комиссар Ваганов впервые потерялся. Не знал, что делать. Партия бы не одобрила, сказала, мол, «Какие чувства, какая потерянность?», но всё-таки это случилось. Тридцатидвухлетний Глеб смотрел на тридцатилетнюю Аню и как никогда чувствовал себя виноватым. Прошло больше десяти лет, а он до сих пор помнит отчаянный разговор матери и отца в маленькой кухне их дома. Нет, отец не расстреливал, но добивал. Добивал детей! От этого становилось жутко, вера в правое дело красных как будто рассыпалась, но он слушал внимательно. Отец даже не прикасался к детям. Закрыл хрупкое тельце младшей девочки, ударив штыком около неё, стараясь не попасть. Он случайно попал прикладом в голову ребенка, но, раз Аня была жива, всё обошлось. Тогда Глеб сидел в прихожей дома — сидел, не понимая слабости отца, а сейчас, нет даже тогда, на берегу Сены, он почувствовал как всё идеальное рушится. Всю жизнь он гордился своей фамилией, но зная тайну отца мысленно порицал его за слабость, а тогда, в декабре 1921 года, понял что жизнь — это не слепая вера в высшие идеи, это прежде всего — поступки, не всегда одариваемые руководством партии, зато честные! Сейчас он снова поступает честно. Поможет Ане, просто потому, что она человек, не ожидая ничего. Аня не заслужила мучений, особенно таких. Мужчина встал из-за стола и подошел к папкам, ища что-то. Нужная папка нашлась быстро. Он вынул жёлтый листок, и кинув его на стол, стоя взял картонную папку и, развязав марлевые повязки достал документы. Вписав что-то в листы, Глеб протянул Ане корочку и бумагу. — Держи. В её руках оказалось направление на работу в детский интернат и новый паспорт. — Первое время поработай, ты же сидела с детьми в Польше, может, тебе понравится там. Насчет жилья не переживай, — мужчина оторвал от тетрадного листа и пером вывел адрес, — это моя квартира, пока поживешь у меня, а потом… — Глеб, ну зачем так?.. — Нужно помогать всем товарищам… Ленин учил так. Девушка улыбнулась сквозь слезы, и с благодарностью посмотрела на Глеба.Она ведь чувствовала, что сегодня произойдет нечто важное, знала, что встретится с кем-то важным, только вот что человек этот будет живым и совсем другим, Аня и не подозревала. «Случайности не случайны» — Допивай чай, и Иван отвезёт тебя в интернат. *** Глеб не ждал её вечером дома, думал не придёт, и корил себя за подобную резкость. Всё-таки великие княжны, пускай и при смене режима, остаются таковыми до конца. Но в состоянии Ани, даже несмотря на наследство многоуважаемой императрицы Российской Марии Федоровны, работа была больше как отвлечение и возможность забыться. Он приготовил ужин, сел на кровать и посмотрел в окно. Серое небо Санкт — Петербурга не казалось таким скользким, да и он сам для себя открыл потрясающую красоту города снова. Снова захотелось гулять, несмотря на мороз, захотелось чего-то. Он вспомнил 1921 год, когда впервые увидел Аню, и понял, что всё будет по-другому. Они так же встретились на Невском, девчонка испугано убежала, сжав метлу. Сегодня молодая женщина смотрела уверенно, вопреки обстоятельствам, придавившим её к самому дну. Он вспомнил аккуратные линии морщинок у глаз, проникающий под кожу взгляд. Вспомнил губы, которые не может позволить себе поцеловать и… Стук в дверь. Глеб не сразу понял, но по привычке вышел в коридор, накинув вязаную кофту на плечи. На пороге стояла Аня. Такая же, как и несколько часов назад, такая же, как и десять лет назад, такая же, как и… — Можно, я больше никогда не уйду? Декабрь. Ветер с Невы заставляет даже дома ёжиться от холода, а Глеб и Аня просто смотрят друг на друга, чётко понимая, что теперь все декабри для них станут общими.