Из воспоминаний

      Люди и вправду странные. Порой, пожалуй, даже очень.       Они склонны достаточно переплачивать за еду лишь для того, чтобы посидеть в уютном ресторане с улыбающимися незнакомцами пару десятков минут. Вместо этого ведь всегда можно зайти в гораздо более дешёвый магазин, потратив при этом меньше времени. И не придется натыкаться на незнакомые и, признаться честно, чуть пугающие, улыбки.       Впрочем, если хорошенько об этом подумать, рестораны не такие уж и странные — даже приятные, если задуматься. Гавриилу нравятся рестораны: в них и приятная атмосфера и расслабляющая музыка. Люди всё-таки молодцы, что додумались до этого. Война, истребляющая весь род человеческий, наверное, не такая уж и хорошая идея. Не стопроцентно, разумеется, лишь вероятно.       Война вообще никогда не казалась Гавриилу очень хорошей идеей — он никогда не хотел участвовать в сражении или наблюдать за ним, к тому же стычка Рая и Ада принесла бы за собой бесчисленное количество развоплощений. А это было бы как минимум невыгодно для обеих сторон.       Да и неприятно все это. Гавриил, конечно не брезглив — по крайней мере, не настолько сильно, — но все же видеть смерти, хоть и временные, не настоящие — не очень приятно. И говорить на войне не придется.       Сейчас же Гавриилу хочется сказать очень и очень многое, хочется кому-то выговориться, открыть все карты и снять груз с плеч. Просто расслабиться впервые за несколько тысячелетий.       Перед ним Вельзевул. Она, кажется, ждёт, что он скажет хоть что-то.       Ему хочется извиниться за то, что он не смог прийти на помощь в день, когда ее белоснежные крылья покрылись серебряным налётом пепла и стремительно отпали, как осенние листья ежегодно опадают с земных деревьев. За то, что он не смог поймать ее руку.       Ему также хочется отметить, что чёрное платье, целиком и полностью состоящее словно бы из полупрозрачных лент и воздушных, облачных кружев, подходит княгине Ада гораздо больше, чем мрачный и суровый брючный костюм, такой привычный и так приклеившийся к ее образу Внизу.       Ему хочется сказать, что глаза у нее все те же — глубокие и голубые, как сапфиры, переливающиеся тысячами оттенков на ярком солнце. Все такие же манящие, волшебные.       Хочется, но он молчит.       Уже который день молчит и просто смотрит, смотрит, смотрит.       Будто приглядывается к ней, как охотник высматривает слабые места своей добычи. А слабых мест все никак не обнаруживает. Вельзевул похожа на стену, непоколебимую и неприступную. Упертую и твёрдую. С каменным сердцем и ржавой душой.       Вельзевул тоже молчит.       Молчание медленно и мучительно сворачивается в клубы, которые образуют тяжёлое грозовое облако. Оно нависает над ними и обрушивается на головы склизким, холодным дождем давних воспоминаний.       Дышать становится тяжело.       Вельзевул не выдерживает первой.       — Все добрые ребята рано или поздно отправляются в ад, — говорит она и улыбается своей пугающей и тонкой, как лезвие ножа, улыбкой. — Понимаешь?       Гавриил не знает, к чему это. Не знает, как реагировать на это. С одной стороны, это было оскорбление его натуры добродетеля. С другой же стороны архангел был благодарен княгине Ада за то, что она наконец прервала эту мучительную тишину. Так что он неопределенно кивает и занимает себя тем, что придумывает продолжение диалога.       На уме у него только война, к которой начинают готовится обе стороны. Вторая война между Адом и Раем, и в этот раз она должна состояться. Просто обязана.       А пока они лишь сидят в человеческом кафе на земле и наслаждаются приглушённым светом, крепким кофе и музыкой. (Гавриил не перестает удивляться, насколько люди изобретательны во многих областях. Особенно — в области музыки: совершенно разных стилей музыки и песен на Земле очень и очень много, когда как Рай довольствуется одной лишь музыкой сфер.)       Вельзевул складывает руки в «замок» и подпирает ими острый подбородок.       — Война, — выдыхает Гавриил наконец. Не ради самой темы битвы — лишь для того, чтобы не чувствовать, как горло сдавливает молчание, — должна состояться. И ты знаешь, на чьей стороне будет удача, — и самодовольно улыбается, показывая превосходство — свое и Рая в целом.       — Мечтай. — Вельзевул замолкает и на какое-то время снова становится совсем тихо. Она, кажется, обдумывает что-то. — Это на самом деле глупо. Устраивать войну, чтобы посмотреть, чья сторона круче, — объясняет она, пожимая плечами. — Ведь даже если вы и победите, то по-настоящему сильно вы нас не побьете: просто-напросто не хотите этого, и даже не потому, что вы святые добродетели — уж я-то знаю, что это вовсе не так, — она стреляет в Гавриила многозначительным взглядом. — То есть, вам, разумеется, хочется набить всему Аду морды, но не совсем. Ты не ранишь меня: у тебя для этого кишка тонка. Ты не сможешь.       Гавриил нервно сглатывает.       Вельзевул, оказывается, хорошо его знает.       Слишком хорошо для врага.       Что, вообщем-то, и не удивительно вовсе: они далеко не всегда враждовали. Было время, когда по небу, будто белоснежные молнии, носились туда-сюда два светлых ангела, хватали друг-друга за руки, льнули друг к другу и заливисто смеялись. Им в спины дул тёплый ветер, подгоняя улететь далеко-далеко, и птицы, только-только созданные и названные своими новыми именами, порхали вокруг, щебеча свои первые, переполненные радостью и восхищением, песни.       А во время полетов или простых совместных прогулок она, пользуясь своим природным даром завораживать и околдовывать, выпутывала из него информацию, медленно вытягивала нить сути и скручивала клубок, который к Концу — к ее падению — оказался до невозможного огромным. Такого клубка ей хватило бы очень надолго, она могла шантажировать другую сторону даже одной крохотной частью нити из него. Она знала все об архангеле. Больше кого-либо, больше, чем нужно. Но именно столько, сколько он сам желал, чтобы она знала.       — Не сможешь, — повторила Вельзевул куда-то в сторону, уже гораздо тише — самой себе, не архангелу. Вздохнула как-то по-особенному тяжело и грустно и прикрыла глаза.       Взгляд Гавриила упал на ее лицо, стыдливо ускользнул куда-то в совершенно другую сторону, вернулся, да так и остался там.       Её длинные ресницы чуть заметно трепетали, отбрасывая скользящие тени на щёки; бледная кожа, покрытая вереницами жутких ожогов, порозовела под неровным светом бумажных ламп, смиренно покачивающихся под потолком. Пряди цвета беззвездной ночи падали ей на лицо, старательно пряча от чужих наглых глаз черные, тонкие и выразительные брови. Поперек острого вздёрнутого носа тянулась тонкая лента шрама.       Архангел невольно улыбнулся, любуясь одновременно знакомыми и такими чужими чертами, и не заметил, как сапфировые глаза распахнулись, а тонкие малиновые губы изломились в хитрой лисьей улыбке.       — Разглядываешь, а, пернатый? — Вельзевул прищурилась, защищая глаза от света.       Вытянула тонкую руку с острым локтем, продолжая подпирать подбородок второй, и накрыла миниатюрной наманикюренной ладонью его руку. Её лицо было таким невозмутимым, будто решительно ничего необычного не происходило. Будто все было так, как должно быть.       (А может, так и вправду должно было быть?)       В этот момент, именно в эту секунду, что-то внутри Гавриила, то, что было напряжённо натянуто, оборвалось. Словно тонкая ниточка с характерным звуком лопнула. Разорвалась, издав тихое, нервное «дзинь».       Снова, как несколько тысячелетий назад, он был околдован ее улыбкой и хитрым взглядом огромных и чистых, как два океана, в которых слишком легко утонуть, глаз.       Смешно: все возвращается на круги своя, будто и не было этих до безумия долгих и мучительных, показавшихся вечностью, шести тысяч лет.       Одно отличие, впрочем, всё-таки было. Теперь они были вместе.       По-настоящему, и теперь навсегда — вместе.       На своей собственной стороне.