Завтра, вместе

Однажды их собирают в офисе – на самом деле Ёнджун не знает, что кого-то ещё позвали, кроме него, но когда приходит к назначенному времени и тихонько приоткрывает дверь, то видит ещё двоих. Это Бомгю и Тэхён, стажёры агентства вроде него, – он знает их, потому что они довольно часто пересекаются на вокальных и танцевальных практиках. Они обмениваются приветствиями и завязывают разговор – выясняется, что никто из них не в курсе, для чего они тут собрались (но явно не чаи с руководством гонять, верно же?). Тэхён говорит, что скоро придёт ещё один парень, «Хюнин-и», у него занятия по вокалу в это время и он опаздывает. Тэхён не успевает договорить, как в дверь врывается запыхавшийся «Хюнин-и», а вместе с ним ещё один стажёр. «Мы бежали», – Хюнин-и хрипит, уперевшись ладонями в коленки, а второй (чьё имя Ёнджун не знает, потому что у них не было ни одной общей практики за три года его стажировки здесь) стирает пот со лба тыльной стороной ладони и не говорит ни слова. Ёнджун, похоже, единственный не знаком с этим парнем, потому что Тэхён приветствует его радостным возгласом, а Бомгю рядом с ним – удивлённым: «Субини-хён, и ты здесь!» Однако через мгновение они вновь слышат звук открывающейся двери и затаив дыхание оборачиваются: один из продюсеров агентства входит в офис. *** Очередная репетиция для шоукейса закончилась только что, и наконец Ёнджун мог сделать то, о чем непрерывно мечтал последние минут сорок: распластаться по полу, раскинув руки-ноги в стороны как морская звезда. От пола веяло прохладой, шумели кондиционеры, и все они сейчас чувствовали себя не звёздами, а полудохлыми рыбами, которых выплюнуло на берег в сорокоградусную жару. Ёнджун перевернулся на живот, прижимаясь к полу щекой, и встретился взглядом с Субином. Субин подмигнул, и Ёнджун подмигнул в ответ – как обычно двумя глазами, – а Субин фыркнул и отвернулся к потолку. Ёнджун ещё остаточно улыбался, пока глаза сами прослеживали капельку пота, стекающую от виска вдоль кромки волос за ухо. По правде говоря, хотелось слизнуть. Ёнджун не любил рефлексию. Не любил копаться в себе, разбирая всё на кирпичики – потом хлопот не оберёшься собирать, да и не дай бог детальки лишние останутся. С проблемами, которые на него наваливались, он разбирался либо наскоком, за раз, либо по ходу пьесы. Метод вроде как работал. Первый раз он заметил за собой какие-то странности (крипово звучит, но что поделать) в отношении Субина ещё до дебюта. Как-то раз их пятерых собрали вместе и сказали что-то типа: «Хотите дебютировать?» Господи боже, конечно они хотели. Ближайшие планы уже были намечены, они в принципе все были друг с другом знакомы, оставалось только притереться, сработаться получше, чтобы как сонбэ – в единый организм. Субина назначили лидером. Но Ёнджун, как самый старший в их команде, через некоторое время тоже начал чувствовать ответственность не меньшую, чем лидер. Они старались изо всех сил. Ёнджун, видимо, старался слишком сильно. Он не помнил сейчас, что конкретно вывело его из равновесия: они только и делали, что репетировали – а младшие ещё и учились – с короткими перерывами на сон и еду. Дебютировать хотелось очень, но стресс и волнение круглыми сутками доканывали. Спасались только в компании друг друга, когда было время – и силы – поговорить. Они вот так же лежали под кондиционерами в зале для практик, когда кто-то из них снова заговорил о дебюте – отрывисто, как будто боясь сглазить, и о том, как тяжело сейчас. «Самое тёмное время бывает перед рассветом», – процитировал вполголоса Субин одну песню и сжал ёнджунову ладонь в своей. Захотелось выдернуть руку, и он еле сдержал движение (даже не дёрнулся, смотрите-ка!). Но с тех пор что-то внутри не давало покоя. Субин не был таким уж прилипчивым, но любил прикасаться, словно он только так и мог контактировать с людьми, словно без этого контакт был неполным. Брал за запястье или за ладонь, похлопывал по спине, мог погладить по животу или подойти сзади пока сидишь и пристроить руки на плечи. Ёнджун к этому всему давно привык, поэтому реакция была непонятная и странная – страх. Страх – всем известный инструмент инстинкта самосохранения, и этот самый инстинкт давал досадную осечку: «сохраняться» было не от кого. Субин тем временем не выходил из головы. *** Облачность из слегка мутного иллюминатора выглядит как пенка на латте. Её и снизу-то, с земли летом почти не увидишь, а сверху… Сверху Ёнджун смотрит на облака в первый раз. «Стоило дожить до двадцати одного, чтобы это увидеть», –думает он. – Стоило дожить до двадцати лет ради вот этого вот всего, – раздаётся с восторженным придыханием прямо над ухом. Ёнджун не оборачивается, так и смотрит в иллюминатор – знает, что если обернётся, субиново лицо будет совсем-совсем рядом. Совсем-совсем рядом будут субиновы щеки, нос, глаза, губы, уши, волосы, кожа, всё такое мягкое, невероятное, невыносимое. Невероятный, невыносимый Субин. Один спокойный вдох разваливается на несколько судорожных, и закладывает уши – скорее всего из-за того, что самолёт снова начинает набирать высоту, но Ёнджун не уверен. Выдох выходит не таким дрожащим, как он боялся. Что ж, если отныне ему придётся жить с (Субином) одышкой и аритмией, то пора приспосабливаться. «Это я хорошо умею», - думает он и, не глядя, кладёт ладонь на субинову коленку. Субин тут же вздрагивает. «Блин, щекотно наверное», – запоздало думает Ёнджун, но руку оставляет на месте, а вслух как можно твёрже произносит: – Красота, да? – Ага, – тихо отвечает Субин, его подбородок прямо над плечом, а дыхание греет щеку. Ёнджун как мантру повторяет в голове «не красней, не красней, только не красней», а сам поворачивает голову и клацает зубами у Субина перед носом: – Кусь! – Ай, хён! – Субин отшатывается, возмущённый, и прикрывает нос ладонью, как будто тот взаправду пострадал. – Не делай так, пожалуйста. – А что, страшно, что нос откушу? – улыбается Ёнджун и в приливе вдохновения и безумной храбрости проводит ладонью по субиновой румяной-румяной щеке. Разрумянившийся Субин – это отдельная тема, и хорошо, что Ёнджун сейчас сидит и пристегнут ремнём безопасности, хотя табло давным-давно отключилось. – Боюсь, – очень тихо отвечает Субин. И добавляет на грани слышимости, – я вообще много чего боюсь. Ёнджун интуитивный игрок. Он всегда чувствует момент и действует на инстинктах в соответствии с ним. В самолёте шумно, гудит двигатель и кондиционеры, кое-где слышны разговоры, поэтому последняя фраза Субина почти теряется в общем гуле, но Ёнджун вовремя кидает взгляд на губы и наполовину считывает, наполовину угадывает окончание. Младшие впереди дрыхнут без задних ног, менеджер в соседнем кресле недавно тоже прикрыл глаза и, кажется, задремал, остальные не обращают внимания – Ёнджун отмечает всё это за сотую долю секунды. Он опирается на подлокотник и наклоняется вперёд, шепча «не бойся» – то ли Субину, то ли себе. Прикосновение кажется долгим, а сердце грохочет как товарный поезд. Рука, на которую он опирается, – предательница – начинает дрожать, и он скорее отстраняется (перспектива укатиться куда-нибудь к ручной клади под впередистоящие кресла не больно-то прельщает). Он вжимается спиной в своё, зажмурив в панике глаза – а сам ведь секунду назад говорил не бояться, – хватается за подлокотники, но о господи, лучше бы он укатился под кресла чувствует, что вместо прохладного, жёсткого и угловатого подлокотника сжимает в правой руке мягкую и очень-очень тёплую руку. Субинову руку. «Да гори оно всё синим пламенем», – думает он… и рискует приоткрыть один глаз. Сначала он видит (да, видит сначала, а потом уже чувствует), как Субин перехватывает его ладонь покрепче, потом видит, как Субин поднимает взгляд на его лицо и фыркает от смеха. Фыркает от смеха. Фыркает! От смеха! – Господи, хен, что у тебя с лицом? – он смотрит прямо и говорит в голос, но потом придвигается чуть ближе, опускает взгляд и добавляет тихо, пока румянец заново наливается краской на его щеках, – надеюсь это не из-за того, что ты внезапно почувствовал, как будто целуешься с братом? На этом моменте Ёнджун давится и кашляет долго и агрессивно. Почему сразу агрессивно, вы спросите? Да потому что. Ты тут и всю волю в кулак собираешь, и режим серьёзности врубаешь на максимум, и вообще ведёшь себя так, как того момент требует, но какие-то субины!.. Сказать, что он возмущён – ничего не сказать. Никакого уважения к старшим. Ёнджун обижается долго – столько, сколько он умеет (минуту и сорок две секунды, если быть точным, это его максимум), и, когда суматоха вокруг его кашля окончательно утихает, отворачивается к иллюминатору, стараясь сохранять суровый и неприступный вид. – Хён. Не-а. – Ну хён. Он не будет отвечать. – Ёнджун-хён, пожалуйста. На живот, ласково поглаживая и похлопывая, лезет невозможная субинова ладонь. Ёнджун сдувается как воздушный шарик. – Ты самый противный донсен из всех, которые у меня есть. Субин утыкается носом ему в плечо и бормочет что-то слишком… неразборчивое. – Что говоришь? Рука на животе замирает, и ее тепло чувствуется слишком сильно сквозь несколько слоёв одежды. – Почему ты сделал… это несколько минут назад? Ёнджун зажмуривает глаза и сжимает кулаки на коленках. – Потому что ты мне нравишься. Я бы сделал это ещё раз, если бы ты мне разрешил, – шепчет он, разворачиваясь и оказываясь с Субином нос к носу. – Что, здесь? – Здесь, – он перехватывает Субиновы ладони, чтобы сохранить хотя бы относительное ощущение реальности, – В парке, за кулисами, снова здесь, где угодно. Если ты разрешишь. Мне тебя везде хочется целовать. Ты такой хороший. – Можно. Ёнджун моргает, потому что смысл слов не сразу доходит до враз перегревшегося мозга. Голова тяжёлая и одновременно пустая как железное ведро. Как во сне он накрывает ладонями теплые субиновы щеки, проводит по скуле большим пальцем – дрожащие ресницы щекочут подушечку, – и целует, растворяясь в ощущениях, в еле слышном коротком вздохе, в сладком запахе субиновой кожи.