Ежевичный лимонад

Воздух в салоне автомобиля обволакивает лёгкие липкой плёнкой. Не спасают даже опущенные стёкла сверкающих чистотой окон. Ицки кажется, что так даже хуже — проникающие внутрь горячие волны будто пытаются удушить всё живое, возникающее на их пути. Ицки хочет поднять окно, отгородиться от навязчивого пекла, но не решается даже шевельнуться. Новенький красный мустанг принадлежит Карлосу, и, раз он принял решение подставить их под накатывающие удары со всех сторон вместо включения спасительного кондиционера, ему, наверное, виднее? Ицки не разбирается в машинах, вождении и сопротивлении ветра. Ему иногда кажется, что он вообще ни в чём не разбирается, и как только умудрился дожить до своих двадцати с хвостиком — загадка. Все эти сомнения тоже накатывают волнами, только обжигают они всегда холодом, колются неприятно, где-то под рёбрами, оставляют невидимые следы, которые затем не сходят месяцами. С этим не получается бороться, от этого невозможно отгородиться обычным нажатием заедающей кнопки, весь этот механизм другой — живой, подвластный своему разуму, диким инстинктам, о которых ничего не знает не только Ицки, но и большинство населения душной планеты, на которой им приходится жить. Больше всего Ицки сейчас хочется оказаться не здесь. Не в этой машине, а ещё лучше — подальше от этой планеты. Он бросает мимолётный взгляд в зеркало в центре и цепляется за отражение взмокших вихр светлых волос. Мэй со стабильной периодичностью отпускает раздосадованные вздохи и упирается ногой в спинку переднего сидения, через слово напоминая, что там должен был сидеть он. Ицки закатывает глаза, Карлос угрожает оторвать Мэю ноги, если тот оставит на недавно почищенном чехле ещё хоть один след, а Харада предпочитает смотреть в окно. Ицки тоже хочет отвернуться к окну, но всякий раз неосознанно возвращается к мельтешащему отражению Мэя. В груди щемит от вспыхнувшего чувства тоски, не появлявшегося там уже несколько месяцев. — Ты должен был выбрать ножницы, крутые парни, вроде тебя, — звучит как насмешка из его уст, — всегда выбирают ножницы. — Для разнообразия и вы могли выбрать не камень, Мэй-сан. Ицки спиной чувствует несколько тычков, а затем машина резко тормозит и сзади слышится недовольное шипение. На долгое мгновение в салоне повисает тишина, Ицки кажется, что Карлос вот-вот выйдет из машины и решится перейти от угроз к действиям, но он лишь сильнее сжимает пальцами рулевое колесо и поворачивается к Мэю. Тот вскидывает обе руки в примирительном жесте и улыбается так обворожительно, как только умеет. Никто из них не ведётся на эту улыбку. Карлос вздыхает и отворачивается, вновь двигаясь с места. Зачем они вообще решили поехать на море в этот день? Проходит минут пять или целая вечность, когда Мэй снова начинает ворчать. Его не устраивает зной, его не устраивает жёсткое сидение, глупая песня, играющая по радио, скучный потолок, затылок Ицки и вообще всё на свете. Карлос бросает в сторону Мэя предупреждающий взгляд. Тот цокает языком и на какое-то время замолкает. Ицки в период его молчания успевает предаться очередной порции рефлексии на тему того, что он здесь забыл и зачем вообще согласился на поездку со старшими. Ещё вчера это казалось ему заманчивой идеей — после выпуска они почти не виделись, разошедшиеся своей дорогой. Их продолжает объединять только общий чат и редкие мимолётные встречи один на один, хотя поначалу они ещё предпринимали попытки собраться и вместе сходить на университетскую игру Мэя. Но взрослый мир жесток, а они со школьной скамьи выучили, что время — самый ценный ресурс. Ицки вырывает из раздумий голос Карлоса. — О боже, блядь, мой, Мэй! — машина виляет, Ицки невольно сгребает пальцами ткань сидения и думает, что назад лучше вернётся поездом. От вождения Карлоса сдавливает внутренности. Или от того, что Ицки видит в треклятом зеркале. Мэй пододвигается к Хараде, который больше не смотрит в окно. Его рука размеренно поглаживает область широкого бедра, почти вплотную подбираясь к слегка топорщащемуся бугру между ног. На лице Харады спокойствие, будто всё происходящее в порядке вещей, он даже не пытается остановить Мэя, позволяя ему продолжать. Ицки зависает и не может отвести взгляд. Знает, что должен, но не может. Думает, что творится в голове Мэя, что заставляет из раза в раз творить неподдающиеся логике вещи, что стирает все грани стыда? Думает обо всём подряд, игнорируя разрастающуюся дыру в собственной грудной клетке. Сердце проваливается в неё, когда он пересекается с вызывающим огоньком во взгляде Мэя, который смотрит прямо ему в глаза уже сколько? Сколько это длится? Ицки пытается протолкнуть ком, застрявший в горле, пытается сморгнуть рвущуюся из-под контроля обиду, которая становится непослушнее с каждым ударом стрелки на наручных часах, сжимающих запястье левой руки. Он пытается отвернуться, но его гипнотизирует упрёк, плещущийся на радужке мэевых глаз. Почему? — Остынь, Карлос, это была шутка, — беззаботно отвечает Мэй и наконец отпускает Ицки, переводя всё своё внимание на Карлоса. — Ты ужасно скучный водитель, даже Маса-сан заскучал! — Пошёл к чёрту, я не обязан вас развлекать, в город будешь возвращаться пешком. Они продолжают переругиваться, пока Мэй не изрекает, что это ему наскучило. Карлос предлагает Ицки рассказать одну из шуток, которые так «любит» Мэй, на что тот начинает выть раненным зверем и затыкать уши, проклиная Карлоса страшными словами. Всё вроде возвращается в норму, и инцидент сходит на нет, как и все остальные. Только вот Ицки совсем не до шуток. Он чувствует себя раздавленным и хочет домой. Встреча с Мэем вытаскивает на поверхность чувства, которые он старательно пытался если не уничтожить, то подавить. Ицки казалось, что он успешно с этим справлялся последние несколько лет. Все ошибаются, и Ицки может смело претендовать на роль аса среди таких лузеров. Когда они приезжают, пляж уже переполнен людьми. Карлос делает короткий звонок и через время из толпы появляется раскрасневшийся Ширакава. Мэй смеётся так заливисто, будто увидел самую смешную вещь в мире, и Ицки чувствует себя чуточку лучше, мысленно возвращаясь в свои шестнадцать. Ничего не меняется: ни его окружение, ни его чувства к Мэю. — Вам стоит поговорить, — Харада присаживается рядом с Ицки, который прячется от палящего солнца под широким зонтом. — Ты знаешь, какой он упрямый, он не подойдёт первым. Ицки даже не спрашивает, о чём и с кем ему надо поговорить. Он даже не спрашивает, откуда Харада всё знает. Его проницательности можно позавидовать, что, собственно, Ицки и делал, когда ещё только учился на первом году, да и после — тоже. Он завидовал. Завидовал тому, как Мэй и Харада чувствовали друг друга, насколько слаженным был их дуэт и как сложились их отношения после выпуска. Никто не сомневался, что они будут поддерживать связь и друг друга. — Не о чём разговаривать, Харада-сан, — Ицки не смотрит в сторону Харады, это его погубит. — Ты же всегда хотел быть на моём месте, не так ли? Ицки борется с тошнотой и тяжело сглатывает, хмурясь и кусая щёку изнутри. Харада говорит правду и бьёт очень глубоко. Ицки вспоминает, что, если проблемы отодвигать на потом, они не решатся сами собой. Он вскакивает быстрее, чем успевает обдумать свои дальнейшие слова и действия. — Мне надо пройтись. Ицки не знает, куда идёт, просто не может сейчас сидеть на месте. Не может находиться рядом с Харадой и слушать его выводящие на чистую воду речи. Не хочет слушать. Он смотрит на линию моря: где-то там плещется Мэй, перебрасывая с Карлосом и Ширакавой надувной мяч. Ицки изначально знал, чем закончится эта поездка. Знал, на что соглашается. Он хотел проверить себя, но не был до конца готов к тому, что придётся вскрыть все раны. Все до единой. В голове мелькает мысль уехать прямо сейчас и навсегда оборвать все связи, но Ицки лишь бредёт по раскалённому песку до ближайшего киоска с холодными напитками. Ему нужно остыть. Может, Харада-сан прав и с Мэем лучше поговорить. Решить всё раз и навсегда. Перестать терзать себя всякий раз во время их встреч. Он без задней мысли покупает напитки на всех. Вновь кидает взгляд в сторону моря и думает, что будет расточительством ни разу не окунуться только из-за испорченного настроения. — Надеюсь, ты купил мне ежевичный лимонад? — возникший из ниоткуда Мэй заставляет Ицки подпрыгнуть на месте. В своих дурацких плавках с кумамоном он совсем не похож на лучшего игрока университета национального уровня, волосы влажные и взлохмачены, с них продолжают стекать капельки воды, проделывая свой путь по гибкой шее и исчезая за развилкой надёжных плеч. Дурацкий Мэй. — Не знаю, вы просили? — Ицки, конечно, знает. Помнит. Помнит дурацкие привычки дурацкого Мэя даже лучше своих. — А я должен просить? — риторический вопрос. Мэй не любит бессмысленных разговоров. А этот разговор самый бессмысленный из всех, которые они могли завести. Ицки со вздохом отдаёт Мэю пакет с напитками. — Маса-сан сказал, ты чем-то расстроен. Ты с самого утра какой-то чересчур угрюмый. Не без того, что ты вообще всегда угрюмый, но иногда ты бываешь ещё ничего. — Ещё ничего? — нервный смех рвётся из Ицки непроизвольно. Им надо поговорить. Давно надо было. И какой прок Харада-сану лезть в их отношения? — Если бы вы не были таким беспросветным эгоистом, то заметили, что я «ещё ничего» куда чаще. — Да что ты? — пальцы Мэя ловко отрывают язычок баночки, и он делает осторожный глоток, смакуя первые капельки лимонада. По лицу расплывается удовлетворённая улыбка, выбивающая из-под ног Ицки землю. — Но так намного лучше, чем наблюдать твою кислую мину. Мэй делает ещё один глоток, а затем добавляет. — Тебе всегда не хватало уверенности в себе. Ты мог держаться молодцом, но в глубине души сам в себя не верил. — Я всегда верил в вас, — Ицки взывает ко всей своей храбрости оставаться искренним и не сбегать в данный момент. Возможно, другого шанса у него никогда не будет. — В меня все верили, — хмыкает Мэй, но Ицки видит в его взгляде одобрение и немного расслабляется. — Но, если бы ты верил ещё и в себя, мне бы не пришлось сегодня чувствовать себя так, словно я отобрал у ребёнка конфету. — Мэй-сан… — Ицки не знает, что хочет сказать. Вот так просто взять и признаться, что даже спустя годы после выпуска, его присутствие переворачивает сознание Ицки с ног на голову? Что в животе порхают непрошенные бабочки, а от того, как Мэй ведёт себя… с некоторыми. У него едет крыша? Существование Мэя делает его безумным и рождает в сердце желания, которых боится сам Ицки? Мэй только посмеётся и скажет, что Ицки всего боится. И будет наполовину прав. Ицки боится нарушить то тонкое и невесомое, что связывает их с Мэем. Молчание затягивается. Мэй цыкает на него и хватает за руку, бормоча что-то о том, что вечно всё приходится делать самому. Ицки прошибает электрическими разрядами, но он только сильнее сжимает ладонь Мэя. Он не подойдёт первым. Возможно, Харада-сан знает не так уж много. — Мне всегда казалось, что ты куда более сообразительный, — Мэй не смотрит на него, поворачивается на пятках и начинает уходить прочь от киосков, утягивая Ицки в сторону воды. Ицки смотрит ему в спину и послушно идёт следом. Думает о том, что Мэй оказывается куда проще. Всё, оказывается, всегда было куда проще, чем в его голове. — Знаете, когда я буду вспоминать эту минуту, Мэй-сан? Мэй поворачивается к нему, на лице застывает вопрос, быстро сменяющийся озарением, раздражением и нечеловеческой скорбью. — Заткнись, Ицки, просто заткнись. О твоём чувстве юмора мы поговорим в другой раз. Ицки замолкает, но нисколько не обижается, ускоряясь и вышагивая уже рядом с Мэем, а не позади него. Пустота в груди всё ещё пульсирует, но теперь он чувствует что-то новое, тёплое, разливающееся и заполняющее недостающие фрагменты по глупости израненной души. — Мэй-сан, вы мне нравитесь, — получается совсем тихо, Ицки даже не против, если этот шёпот потеряется в шумной толпе, но Мэй его слышит. Снова довольно улыбается и отпускает его руку, заставляя Ицки словить десять инфарктов за секунду от осознания, что он понял Мэя не так и сказал что-то не то, но, когда их пальцы снова переплетаются в крепкий замок, Ицки неровно выдыхает и старается унять дрожь. — Я знаю.