Down to You

Чудес не бывает. И взволнованный голос лейтенанта Скотта в коммуникаторе лучшее тому подтверждение. - Вам лучше спуститься. И поскорее. Спок бежит, наплевав на статус, на правила приличия и безопасности, уже практически зная, что с капитаном что-то случилось. Но подготовиться к этому зрелищу невозможно. За непроницаемым стеклом, в самом опасном отсеке, который только можно вообразить. Чудес не бывает, верно. Вот он, автор того чуда, о котором сказал лейтенант Сулу, – лежит, тяжело привалившись к последнему, непреодолимому препятствию. Бледный, измождённый, губы запеклись тёмной коркой. Ему больно, мучительно больно – не нужно слияния сознания, чтобы понять, что может испытывать человек, подвергшийся воздействию смертельной дозы радиации. - Дверь заблокирована, – отрезая последнюю робкую надежду. У Скотта на глазах слёзы. Они оба знают, что его уже не спасти. Эта волна эмоций невероятна. Её нет сил подавить. Ярость, злость. На него – какого чёрта, безумный, ты вообще полез в это жуткое место? На себя – ведь знал же, что нельзя отпускать, ни за что нельзя, пока Энтерпрайз в опасности. И больше всего – на Хана. Если бы не он, Кирку вообще не пришлось бы лезть в самый центр варп-ядра и кого-то спасать. Страх. Неужели ничего нельзя сделать? Ничего? Просто смотреть, как его рука прижимается к стеклу, как сухие губы шепчут о том, как ему страшно? Отчаяние, рвущееся наружу скупыми слезами. Спок не умеет и никогда не умел плакать, иначе сейчас всё было бы совсем иначе. Всё уже иначе. Даже в день, когда он потерял, казалось, всё, что имело значение в его жизни, ему не было так плохо. Они вернулись с Вулкана слишком быстро, чтобы успеть осознать эту потерю. Сколько бы он отдал за то, чтобы не понимать сейчас. Чтобы не видеть, как ясные, сияющие голубые глаза теряют осмысленное выражение, как соскальзывает ослабевшая безвольная рука капитана... Иррациональные эмоции рвутся наружу горестным, надрывным криком, от которого саднит горло. Споку кажется, будто из него вырвали какую-то безумно важную его часть, оставив гулкую пустоту, которую нечем заполнить, кроме ярости и гнева, направленных только на одного человека. За спиной всхлипывает Ниота, но до неё ли сейчас?! Найти. Отомстить. Выбить из Хана Нуньен Сингха жизнь по капле, даже осознавая, что это не имеет смысла. Что это не более чем иррациональное желание отомстить. Но Спок чувствует, что если не сделает этого, то сойдёт с ума. Как ты посмел отнять его у нас? Как ты смел отнять его у меня?! Ярость погони, адреналин, заменивший в венах кровь, сбитые костяшки пальцев и выворачивающая боль ответных ударов, но он не чувствует физическую боль, хотя это лишено смысла. Всё его существо корчится в агонии страшной, мучительной боли потери. Боли, которой не искупить сладостным хрустом ломающихся костей Хана. Боли, которая проходит, словно её и не было, когда Ниота из последних сил стремится воззвать к его разуму. - Только он поможет спасти Кирка! Он жив... Жив... Жив! И в последнем ударе больше облегчения, чем ярости. Кирк всё ещё слишком бледен, даже на фоне белых больничных простыней. В лазарете при штаб-квартире Звёздного флота тихо и пусто. И можно многое обдумать. Например, просчитать – на основе взломанных выкладок доктора МакКоя – сколько займёт процесс восстановления капитана. Или о том, почему он здесь. Этот вопрос задал Боунс, когда увидел его безмолвное бдение за стеклянной стеной палаты. - Ты уходить не собираешься? - Я не считаю это возможным, доктор. - Брось, он в безопасности. Теперь с ним всё будет в полном порядке. Или ты мне не доверяешь? - На основе имеющихся данных о вашей профессиональной подготовке, квалификации, а также из наблюдений за Вашей деятельностью в качестве главы медицинской службы ЮСС Энтерпрайз я могу с полной уверенностью утверждать, что нет сомнений в том, что вы – высококлассный специалист, который не будет строить предположений относительно судьбы пациента, не обладая достаточными для того основаниями. МакКой покачал головой: - Скажи честно, Спок, почему ты здесь? - Я... – на языке вертелось сразу несколько ответов. Правдоподобных ответов, ни один из которых не был истиной. – Я боюсь, что у меня нет ответа на этот вопрос, доктор МакКой. - А я тебе скажу, коммандер. Скажу, что вся твоя логика нихрена не стоит, пока ты в себе не разобрался. Видишь этого парня? Ты за него чуть голыми руками не разорвал на части сверхчеловека, который мог тебя прикончить без особого труда. - Характер повреждений, полученных Ханом Нуньен Сингхом... - Не рассказывай мне про характер его повреждений, гоблин ты отмороженный! Просто дослушай. И пока ты себе не ответишь на вопрос, какого чёрта ты это сделал, можешь мне даже не пытаться заливать про долг, честь и свою извращённую логику. Ты бы себя со стороны видел... Кажется, эта фраза начала его преследовать в последние несколько дней. Эта потеря контроля над собой – необъяснимая, бессмысленная – кажется, изменила отношение к нему всего экипажа. И Ниота... За прошедшие три дня она перестала искать его общества. Всё началось с этого удивительно понимающего выдоха: "Поймай сам". Почему она сказала это? Почему отдалилась? Почему ему больше не хочется чувствовать успокаивающе привычные прикосновения её губ? И почему так необходимо снова увидеть яркую синеву взгляда капитана? - Мне страшно, Спок... помоги мне побороть страх... Как ты смог подавить свои эмоции? - Я не знаю. Но они возвращаются. Снова, как наяву, жгущие глаза слёзы, снова ускользающее, призрачное тепло руки сквозь стекло. Хочется почувствовать живое тепло, прикоснуться, разделить с ним эмоции. Совсем не то же самое, что чувствовал умирающий Пайк. Совсем не то же самое, что чувствовал сам Спок, когда потерял мать. Сильнее, острее – эти эмоции захлёстывали с головой, не давая опомниться ни на секунду, не оставляя возможности трезво мыслить, возрождая почти забытое чувство ненависти к тому, кто отнял... кого? Его капитана? Только ли капитана? - Капитан! - Больше не капитан, первый помощник. Меня понизили, а тебя перевели. Больше не капитан? Вот он, первый внутренний протест. Споку не нужен другой капитан. У него уже есть капитан. Капитан Джеймс Тиберий Кирк. Мой капитан. - Ты ведь понимаешь, почему я за тобой вернулся? Потому что... Почему? - Потому что мы друзья, – не смея надеяться на большее. Второй протест, уже после, отвоевав право на свою должность кровью столь многих. Офицер Уоллес. Маркус. Зачем ему ещё один офицер по науке, если у Кирка есть он? - Я ведь вернулся на Энтерпрайз. Что-то мелькает в яркой синеве. Эмоция, которой трудно подобрать определение. - Чем больше народу, тем веселее. Добро пожаловать. А своим эмоциям подобрать определение ещё труднее. Ближе всего обида. Обида на то, что ему предпочли какую-то выскочку, в подлинности приказа о зачислении которой ещё стоит удостовериться. Офицер Маркус. Не смей даже приближаться к нему, пока я рядом. Я слежу за тобой. Мелочно поднимать вопросы отношений с Ниотой в его присутствии. Зачем они это делают? Почему так важно, что Кирк скажет? Потому, что они ему доверяют? - Я принял решение отказаться от эмоций. Будто это правда. Будто я могу, пока он рядом. - Ниота, – она стоит возле входа в палату, наблюдая за неподвижным Кирком. Он едва ли заметил, когда она пришла, погружённый в собственные мысли. - Спок, – она едва заметно улыбается. Иначе, чем обычно. Почему-то сейчас он отчётливо понимает это. Последствия эмоционального всплеска? – Капитан в порядке? - Его жизненные показатели на удовлетворительном уровне. Доктор МакКой оптимистичен в прогнозах. При нынешней скорости восстановления капитан Кирк придёт в себя в течение следующих двухсот шестидесяти часов. - Ты вообще уходил отсюда? – смотрит участливо, ей действительно небезразлично. – Мы все волнуемся. И за него, и за тебя. - Моё состояние в пределах нормы. Не понимаю причин беспокойства команды обо мне. - В норме? – она грустно усмехается. – Спок, ты погнался за противником с превосходящими силами, чуть не оторвал ему руку, из тебя фонтаном хлестали эмоции, и ты говоришь, что ты в норме? - Моё эмоциональное состояние пришло в норму, об этом не стоит беспокоиться. Ниота долго молчит, глядя на капитана. - Значит, вот каким ты можешь быть... А говорил, что научился подавлять эмоции. Зачем лгать? - Вулканцы не лгут, Ниота. Я сказал правду. Этот срыв явился результатом стрессовой ситуации, превосходящей возможности моего контроля. Это нетипичное поведение, впредь я сделаю всё возможное, чтобы избежать его повторения. - Ты уже его не избежал. Это ведь не в первый раз. Ты не задумывался, почему именно Джим становится причиной твоей эмоциональности? Знаешь, когда мы с ним познакомились, я считала его заносчивым самовлюбленным засранцем. И за все три года, что он был кадетом, он не давал мне ни единого повода думать иначе. И ты помнишь, я первая готова была поддержать его исключение из Академии, когда он обманул твой тест. А потом он просто стал нашим капитаном. И за этот год я узнала Джима с таких сторон, каких у него и не подозревала. Я бы и сама готова была убить Хана за него. И за тебя. - Это иррационально. - Это чувства, Спок. То, что ты испытывал, когда думал, что Джим умер. Что ты чувствовал? - Я не могу охарактеризовать эти ощущения. - Брось. Мы все видели, в какой ты был ярости и как тебе было больно. - Я не испытывал физической боли, – полуправда. Но поймёт ли она, если сказать ей всю правду? - Я не о физической боли говорю. Вот здесь, – Ниота положила руку на его грудь, туда, где под формой ощущалось ровное сердцебиение. – Я же знаю, что ты чувствовал боль. - Я не могу объяснить этот феномен, – а вот это уже абсолютная истина. И сам бы рад понять. - Я могу. Скажи, Спок, если бы на месте Джима была я, ты испытывал бы ту же боль? - На основе имеющихся данных я не могу дать точного ответа на твой вопрос, – после минутного молчания. Если бы там была она, желал бы ты отомстить так же сильно? Она улыбнулась, хотя глаза подозрительно блестели, словно Ниота вот-вот расплачется. Крепкое объятие и сдавленный шёпот на ухо: - Я не могу. Не могу позволить себе отобрать его у тебя. Спок, мы больше не вместе, слышишь? Я не могу. - Ниота, но это... Это нелогично. - Когда ты дашь себе ответ на вопрос, что на самом деле ты чувствуешь, ты скажешь мне спасибо, Спок. Береги его, – она поспешно вышла, не давая увидеть своего лица. Люди удивительно странные и нелогичные существа. И его человеческая половина ничуть не более логичная, чем МакКой и Ниота. Кирк выглядит таким умиротворённым, и Споку кажется, что он может смотреть на его лицо бесконечно. Знать, что ты жив, – большее, чего я могу желать. Нет, дело определённо совершенно не в том, что это его капитан. Должность останется всего лишь должностью. Дело в самом Джеймсе Кирке. В раздражающем кадете, без труда взломавшем Кобаяши Мару, и дерзко смотревшем ему прямо в глаза на слушании. Занозе в заднице на борту ЮСС Энтерпрайз, по странному недоразумению снискавшем привязанность не только капитана Пайка, но и всей команды. В том самом, который не раз уже вытаскивал их всех из безвыходных ситуаций, будто в насмешку над Споком, доказывая, что безвыходных сценариев для него не существует. Даже смерть для тебя не стала безвыходной. Рядом с ним спокойно, хотя, судя по статистике передряг, в которые попадал Энтерпрайз за то время, что его капитаном был Джеймс Кирк, он будто бы сам притягивает к себе неприятности. И рядом с ним хотелось быть хотя бы для того, чтобы не допустить очередную. Я хочу уберечь тебя. Я хочу быть рядом с тобой, так или иначе. Чувство потери, более сильное, чем то, которое Спок испытал, когда потерял свой дом. Потерял свою мать, к которой всегда был так привязан. Что может быть страшнее этой потери? Кого нужно потерять, чтобы потеря обернулась такой мукой? - Слушай своё сердце, сынок, – призрачный, такой родной мамин голос. Слушать сердце? Сердце его спокойно. Нет больше разрывающей фантомной боли, что терзала его в те страшные минуты. Нет больше страха, что больше никогда не увидишь эти глаза, задорную улыбку, не почувствуешь его привычного, успокаивающего присутствия рядом. Не страшно потерять дом, знания, всё, к чему привык. Это преходящее. Страшнее всего потерять чувства. И ещё страшнее терять того, кто смог разбудить в тебе эти чувства. С первого дня. Интерес, раздражение, злость, ярость. Уважение. Преданность. Симпатия. Нежность и жгучее желание защитить. Когда Джеймс Кирк стал для него намного большим, чем просто капитаном? Ответ на этот вопрос ему не могли дать ни логика, ни чувства. Джим был ему нужен, это Спок знал твёрдо. Люблю ли я тебя? Если бы я знал ответ... В чувствах не найдешь советчика. Сейчас ему не поможет даже мистер Спок. Кто знает, какие отношения связывали их в той истории, которой уже не суждено случиться. Быть может, в истории тех Кирка и Спока не было ничего, кроме взаимной преданности и дружбы. Это его путь? и пройти его он должен сам. И как сказать о таком? Кто тебе поверит, Спок? Зачем он здесь? С робкой надеждой, что когда капитан очнется, что-то изменится. Но изменится ли? Если верить тому, что рассказывала о Джеймсе Ниота, он никогда не был заинтересован в сколько-нибудь серьёзных взаимоотношениях даже с представительницами противоположного пола. Проще говоря, Ниота всегда называла Кирка конченым бабником. Вероятность того, что он изменит свои предпочтения в пользу представителя своего пола, которого, ко всему прочему, считает неспособным на чувства, составляла ноль целых одну миллионную долю процента по самым оптимистичным прогнозам. Впрочем, стоило принимать во внимание и то, что после сильных потрясений люди часто меняли систему ценностей. Но надеяться только на это было пределом нелогичности. Оставь пустые надежды, Спок. И просто будь рядом, как и подобает первому помощнику. Из-под ресниц блеснула яркая синева, и сердце пропустило удар. Очнулся. И точно в срок, который предполагался расчетами МакКоя. Слишком слабый, чтобы приступить к своим обязанностям. Слишком слабый даже для того, чтобы просто подняться с постели. Но живой. В сознании, а это главное. - Спасибо, Спок. - Не за что... Джим, – удивительно легко было назвать его по имени. И почувствовать, как в груди теплеет от его улыбки. Собственные эмоции казались чем-то непривычным, чуждым, но удивительно приятным. Возможно, только иногда их можно выпускать наружу, чтобы почувствовать это тепло. - Он не отходил от твоей палаты дольше чем на несколько часов всё это время, – голос Боунса звучит приглушённо, словно он боится, что его услышит кто-то кроме капитана. - Ты шутишь, Боунс, – капитан достаточно окреп, чтобы сидеть на кровати, всё ещё тяжело опираясь на высокие подушки, и недоверчиво смотреть на друга, который несёт что-то невообразимое. - Если бы ты его видел тогда, Джим, ты бы этого не говорил. Не хотелось бы мне быть на месте этого ублюдка Хана. Если бы не Ухура, Спок бы его точно на куски разорвал. Не такой уж он и бесчувственный. - Я плохо помню, что тогда было. Но... Боунс, ты можешь поверить в то, что наш Спок умеет плакать? - Ухура и Скотти рассказывали то же самое, Джим. Я не знаю, чем ты пронял нашего мистера Логичность, но так и было. Он будто с ума сошёл. У тебя легко получается сводить меня с ума. - Я не помешаю, капитан? – сложно признаться даже себе, что их разговор принимает опасный оборот. - Спок, кажется, мы уже решили, что вне мостика зовём друг друга по имени. Мы ведь друзья, – этот немой укор можно с лёгкостью прочесть по его лицу. - Я ухожу, – МакКой собирает трикодеры, не глядя на них. А Спок ловит себя на мысли, что почти жадно изучает лицо Джима, стараясь найти в нём ответы на свои вопросы. Я для тебя друг? Или больше? - Боунс сказал правду? – когда они остаются одни, со строгим наказом Леонарда не засиживаться. - Поясни, что именно ты имеешь в виду? - Ой, ну брось, ты нас слышал, Спок. Ты действительно был здесь всё это время? - Я не мог быть в больнице всё время. Мне так же, как и тебе, необходимы еда и сон. Он улыбается ещё шире. - Он сказал правду, верно? - Доктор МакКой склонен к преувеличениям, но я не могу охарактеризовать его слова как ложь. И снова этот его взгляд. Спок, с тобой так сложно. - Не можешь просто признать, что переживал? - Я допускаю, что испытывал беспокойство за твою судьбу. - Взломав расчёты Боунса? Зная, что моя жизнь вне опасности? Как-то не слишком похоже на твою логику. Спок даже не удивляется, откуда ему известно о взломе падда доктора. - Капитан, я... - Спок, – предупреждающе. - Джим, ты мой друг. И мой капитан. Будто это всё объясняет. - Друг. Конечно, Спок. Друг, – в его голосе... разочарование? Больше, чем друг. Больше, чем вся вселенная. - Как Ниота? Не злится, что ты пропадал в больнице? – переводит тему. - Нет. Она переживала за твою жизнь. - Стоило умереть, чтобы Ухура начала за меня переживать. Как вы, ребята? - Если ты пытаешься спросить о наших взаимоотношениях, то могу сказать лишь, что мы с лейтенантом Ухурой более не пара. - Что? Вы поругались? - Лейтенант Ухура со своей стороны сообщила мне, что не заинтересована в романтических отношениях. - Но почему? Спок, она же влюблена в тебя по уши! – он даже приподнимается на подушках. Любопытный ребёнок. Спок опускает взгляд. Я не могу сказать правду. Я не знаю, как её сказать. - Спок... скажи, почему Ниота с тобой рассталась? – в его голосе странная хрипотца и плохо сдерживаемое волнение. - Вам лучше задать этот вопрос лейтенанту. - Ты знаешь, да? Знаешь причину. Конечно же, я знаю. - Она сообщила мне причину, – это глупо отрицать. Пронзительный взгляд жжёт висок. Он ждёт. Ждёт от Спока ответа. Что ты хочешь от меня услышать? Прохладные пальцы касаются запястья. Будто через прикосновение он может почувствовать эмоции. Снова перед глазами стекло со знаком радиационной опасности. Как наяву. - Хочешь знать, что я чувствую? Хочу ли я? Придвинуться чуть ближе. Коснуться пальцами тёплой кожи в привычном жесте слияния сознания и окунуться в яркий, фантастический водоворот чужих эмоций. Джиму страшно, даже сейчас. Не за свою жизнь, нет – этот страх иной, но ставший слишком знакомым за последние две недели. Страх быть непонятым. Страх, что на робкие чувства, которые появились так недавно, не ответят. Не примут. Надежда: "Он расстался с ней, расстался!" Желание: "Помоги мне, скажи, что чувствуешь то же самое!" Отчаяние: "Пойми меня, пойми же!" Я люблю тебя... Яркая синева в темноту, похожую на космос. Глаза в глаза и одно сознание на двоих. Их собственная вселенная, в которой нет места словам. Я люблю тебя. Ответ на все вопросы, которые казались неразрешимыми. Ответ, который он желал получить, даже не осознавая этого. Люблю. Сухие губы, касающиеся его губ несмело, почти невесомо. Позволишь мне? Всё, что угодно. Ощущения даже отдалённо не напоминают поцелуи с Ниотой. Её поцелуи были приятны, не более. Поцелуй Джима обжигает, словно горячий пустынный ветер, отзываясь во всём теле едва уловимой дрожью предвкушения. Он и сам ещё не знает, чего хочет. Ни один из них не знает, что будет дальше. Сейчас не нужно большего, чем крепкие объятия, жадные поцелуи, каждый из которых невозможно прервать до тех пор, пока не начинаешь задыхаться от недостатка кислорода. Не отпущу... Не отпускай. И лишь вежливое покашливание от двери разбивает невидимый кокон, оградивший их от внешнего мира. МакКой топчется на пороге, и на его лице целая гамма эмоций: от радостного удивления до обречённости. - Я понимаю, что вам не до меня, но, Джим, тебе нужно отдыхать. - Не уходи, – впервые вслух, не отпуская руки Спока. – Побудь хотя бы, пока я не усну. - Хорошо, – чуть сильнее стискивая пальцы в ответ. Боунс качает головой, но Спок готов с полной уверенностью утверждать, что в его глазах больше облегчения, чем недовольства ситуацией. - Ну ты даёшь, Спок, – позже, когда Джим проваливается в глубокий сон без сновидений. – Вы теперь вместе, да? - Джим – капитан, а я – его первый помощник, поэтому вполне логично, что мы должны держаться вместе. - Спок, – предупреждающе. - Это зависит не только от меня, Леонард. Но если Вы хотите услышать мои желания, то Вы правы, мне хотелось бы, чтобы наши с Джимом отношения стали более близкими. МакКой улыбается своим мыслям, недоступным Споку. - Идём. Пусть спит, ему здорово досталось. Возвращение Джима на Энтерпрайз – праздник для всей команды. От бурной радости Чехова до сдержанной улыбки лейтенанта Сулу, сидящего в капитанском кресле. Кресле, которое он с радостью покидает, завидев Кирка. - Оно Ваше. Ему спокойно, когда Джим здесь, когда он рядом. Когда его жизни ничего не угрожает. Мой капитан. Они пока ещё на Земле. Энтерпрайзу требуется серьёзный ремонт, и этот подъём на борт скорее для поддержания морального духа команды, чем с практической целью. Уже к вечеру они возвращаются в Сан-Франциско, в квартиру Спока. Джим не пожелал возвращаться в свои апартаменты после выписки из госпиталя. - Мне будет спокойнее, если ты будешь рядом. А вот Споку сохранять спокойствие сложно. Джим требователен, он не даёт сосредоточиться ни на чём, кроме него самого. Он заполняет тёплые летние вечера несдержанными ласками, долгими, томными поцелуями. Спок знает, что Кирк хочет большего. Не торопи меня. Дай мне время осознать, что ты мой. Но они вновь здесь, на прохладных простынях и, кажется, именно сегодня Джим не намерен останавливаться. Это чувствуется в его нетерпеливых, порывистых ласках, это выдаёт дрожь его тела, когда Спок прижимается крепче, чувствуя кожей, как бешено стучит его сердце. Откуда взяться самоконтролю, когда его жгучее желание врывается в сознание, лишая воли, начисто стирая рамки приличий? Как можно противиться жару его губ? Как устоять перед его телом, мучительно желанным телом, столь отзывчивым и чувствительным, под его жаждущими губами и пальцами? Впервые можно отпустить, больше не держать эмоции в себе, стремясь каждым прикосновением выразить всё то, о чём раньше не мог и помыслить. Упиваться тихими стонами, покрывая смуглую кожу поцелуями и лёгкими укусами, не причиняя боли, но разжигая его страсть в безудержное пламя, сравнимое разве что только с извержением вулкана на его родной, ныне утраченной планете. Чувствовать сильные пальцы в собственных волосах, стискивающие до боли или невесомо касающиеся самых кончиков ушей. Спок никогда не думал, что эти прикосновения могут быть настолько приятными, что терпкий запах пота может быть таким возбуждающим. Бархатная мягкость кожи, скрывающая каменно-твёрдые мышцы, горько-солёный привкус на губах, обхватывающих налитую кровью головку. В этом нет ничего, кроме первобытных инстинктов, кроме жажды обладания им и только им, подарившим ему целый мир. Хочу тебя... Я не хочу причинить тебе боль. Изысканная пытка – откуда Кирк может знать, насколько чувствительные у вулканцев пальцы? От ласкового плена его губ низ живота сладко тянет. И всё же этого слишком мало, и первое проникновение в неподатливое, тугое кольцо мышц отзывается вспышкой боли в сознании. Боли Джима, от которой он, кажется, готов плакать. Слишком мало. Слюна слишком вязкая, слишком быстро сохнет – Спок понимает это. Будь на его месте Джим, он нашёл бы выход из ситуации. Ты просто совершил бы что-то безумное. Решение приходит спонтанно, и Кирк едва успевает вскрикнуть, когда Спок вынуждает его раскрыться сильнее, нетерпеливо вздёргивая бедра, чтобы было удобнее... Глухой стон звучит музыкой, когда он впервые, шалея от собственных действий, касается языком сжатого сфинктера. Скользнуть языком по тугому кольцу мышц, мягко толкнуться в тесный жар тела и отстраниться, лаская ложбинку ягодиц и, ниже, чувствительную кожу поджавшихся яичек. Снова и снова, разделяя его наслаждение на двоих, пока не чувствует, что Джим готов. Верь мне. Теперь всё иначе. Он стонет сладко, умоляюще, нетерпеливо ёрзает, стремясь получить больше, ещё больше, притягивает к себе, впиваясь в губы, словно от каждого поцелуя зависит его жизнь. А когда чуткие пальцы касаются пока ещё податливого бугорка простаты, его бьёт крупная дрожь, а из горла рвётся хриплый крик. Ещё... - Спок... – хриплым выдохом в губы. – Хочу тебя. Сейчас же... Спок вовсе не уверен, что он готов. Но терпеть... Терпеть он может не больше, чем Джим. - Расслабься. Прошу, расслабься... – не узнавая собственный голос. Момент единения прекрасен. Горячее, тесное тело, поддающееся его напору, медленно, мучительно медленно принимая чужую горячую плоть. Шальные синие глаза, от взгляда которых он теряет голову. Они оба знают, что пути назад больше нет. Что между ними уже много больше, чем одна жаркая, безумная ночь. Не высказанное вслух: "Люблю, больше жизни тебя люблю...". Не прозвучавшее: "Нужен мне больше воздуха". Вслух не нужно. Они оба знают это без слов. Я ждал, когда ты решишься. Я не понимал. Понял? Понял. Что не отпущу... И теперь можно не сдерживаться, теперь можно резко, сильно, глубоко – так, как хотелось с самого начала и только с ним, даже если Спок не знал о том, как сильно его хотел, всего лишь час назад. Теперь, когда Джим едва не задыхается под ним, подаётся навстречу, принимая в себя так глубоко, как только возможно, без стыда, забыв про все приличия, стонет и вскрикивает, судорожно цепляясь пальцами за плечи, царапая короткими ногтями влажную от пота кожу. Когда его губы беззвучно шепчут только одно имя. Когда сквозь тело будто проходят электрические разряды, а сознание ускользает, смытое волной эмоций, сильнее которых не испытывал никогда. Удовольствие накрывает, словно волна взрыва сверхновой. И сквозь шум крови в ушах Спок едва слышит его ответный пронзительный стон. - Спок... – немного погодя, когда сознание немного проясняется, но приятная истома не спешит покидать всё ещё разгоряченные тела. - Да? - Это было чертовски потрясающе для того, кто отказался от эмоций, – беззлобная насмешка в голосе. - Я ведь уже говорил тебе, Джим. Они возвращаются. Рядом с тобой – всегда. - Только не говори, что я снова всё испортил, – разве можно устоять перед этой задорной улыбкой? Спок рассеянно проводит пальцами по его щеке, не стремясь к слиянию сознаний, просто наслаждаясь мягкостью кожи. - Ты испортил всё с самого начала. Научил меня быть безрассудным, хитрить, нарушать правила. Заставил меня не единожды потерять контроль над собой... - И даже сейчас я не могу быть избавлен от твоих нотаций. - Я не виню тебя в этом. Нелогично предполагать, что если бы я не испытывал к тебе ничего, кроме негативных эмоций, я был бы сейчас здесь. - Это всё ещё не похоже на признание в любви, – только его улыбка говорит об обратном. - У меня очень высокая степень обучаемости, мой капитан, – касаясь губами губ. Я люблю тебя... Ты же знаешь. Знаю. Позже, когда Джим засыпает, Спок стоит у окна, наблюдая за тем, как в небе проносятся яркие вспышки пролетающих шаттлов. Жизнь в Сан-Франциско не замирает ни на секунду. И жизнь Джима продолжается. И Спок будет рядом, как и полагается первому помощнику, преданному своему капитану. Как и должно любовнику, оберегающему своего безумного, безрассудного и любимого человека. Человека, который с грохотом ядерного взрыва низвёл до своего уровня добропорядочного вулканца. Своего, живого, любимого, Джеймса Тиберия Кирка.