Vehement flame

С отъездом предыдущей хозяйки квартира в Крауч-Энд растеряла экзотический колорит. Хрустальный шар, карточные колоды и магические амулеты исчезли, пурпурная скатерть сменилась белой, но резные стулья остались прежними — и слишком высокими для Вельзевул. — Как продвигаются дела внизу? — спрашивает Гавриил, пытаясь отвлечься от вида её задравшейся штанины и отпечатавшегося вокруг щиколотки края сетчатого носка. — Производительность в офисе реззко снизззилась. Мало кому охота работать без конечной цели — но вряд ли Люциферу это понравится. Придётся кое-кого жёстко ззамотивировать. — Мм… Да, да, безусловно, — даже собственная одежда кажется ему неприятно тесной, сковывающей движения. Может, земная атмосфера и правда как-то влияет на эфирные сущности? Раньше он подобного не замечал, но раньше он и не бывал здесь так часто. — Гавриил, ты меня слышишь? Мне уже пора возвращаться, я и без того провожу на поверхности чересчур много времени. — Уже?! То есть, конечно, ты права, просто… позволь мне… Он опускается на пол, убеждая себя, что это только дружеская (ну, или вражеская) помощь коллеге, поправляет ткань и, не сдержавшись, зачарованно обводит пальцами полосу на бледной обнаженной коже — пока возглас Вельзевул не вырывает его из полутранса. — Что… что ты делаешь?! Она сидит, крепко вцепившись в обивку стула, голубой взгляд под тяжелыми веками подёрнут дымкой. Гавриил собирается сказать, что не намеревался нарушать личные границы или проявлять неуважение; что всему виной духота и странный внутренний жар, который охватывает его рядом с ней. И ошеломленно замирает, когда она склоняется, касаясь его губ своими — неуверенно, неловко и жадно. Гавриил всегда презирал людские отговорки, ведь греховные деяния у этих бедных заблудших овечек случались не иначе, как сами собой. Однако, обнаружив себя в спальне — слепо покрывающим поцелуями кончики ресниц, скулы и подбородок Вельзевул — он кое-что понимает. Возможно, игнорировать соблазны легче, если по-настоящему ты целую вечность ни в чём не нуждался. Сейчас же он хочет лишь бесконечно приникать к её узким бёдрам, пока в памяти синхронно пульсируют строки Писания (лилия между тернами возлюбленная моя между девицами, ласки твои лучше вина) — руководствуясь не божественной волей, а обоюдным невыносимым желанием; упиваясь близостью (положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою) до полного изнеможения их смертных тел. Этого хватает, чтобы утишить огонь и продержаться до следующей встречи, от одного краткого отрезка земного времени до другого, оправдываясь служебным долгом и Всевышней известно, чем ещё; томясь в ожидании и негодуя, если обстоятельства разлучают его с Владыкой Ада. Ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы её — стрелы огненные; она пламень весьма сильный.