Отче наш, остави нам долги наши и — убирайся вон

Вот ты — жадный и жалкий в своей исступлённой потребности, в своём недостатке внимания и любви. Посмешище жалкое, мерзостное посмешище кривооскальное, но нет, не смешно, прекрати. И, да, он повёлся бы, если б не знал тебя досыта, не знал до краёв бы и полностью, через край. Но знает — и ты ему скалишься, дико и косо так, что жаль даже — лишь потому, что ни капли не жаль. Он видел подобное: яростное безумие, всесилие пьяное, монстр, подобный богам, такой, что в крови вечно ляпает грешные кудри свои и трупы врагов отчего-то кидает к его ногам, — заслуживает признание и благодарности, и восхищение, и манит к себе, с собой. Тебе он поддался, но не тебе подобному, но коль ты себя подобие — чёрт с тобой. Да нет, не с тобой, да и Бог не с тобой, о избранный, никто не с тобой, несбежавших ты выгнал сам, — теперь же зовёшь обратно, но ключ твой более, увы, не подходит к сменённым на сердце замкам. Теперь не подкупишь ты старое и обожжённое, разбитое сотни — и сколько раз об тебя? Ты думаешь, можно так, взять и начать всё заново, и это-то после сделанного? Нельзя. Нельзя ожидать, что он ринется шагом вслед тебе, что, снятый с распятия, опять за тебя распнёт и душу, и тело свои, примет твоё причастие, покаявшись в исповедь, — вновь за тобой пойдёт. Собачья в нём суть, но ты не был ему хозяином, достойным хозяином, смеющим приласкать, ты лишь требуешь верности, слепо-звериной преданности, — с чего же, ответь, человеку тебе потакать? Ни с чего, ты никто, ты не стоишь его привязанности, прикипаемости, принуждённой больной любви. Но он любит — дурак, скажи? — любит со всем отчаянием, и поэтому, если он просит тебя — уходи. Перестань приходить к нему, душу травить и плавить ему, без тебя ядом залита, выжжена кислотой, что ему твоя вера и боль твои и призвание, объясни, почему, почему ты зовёшь с собой? Сколько можно, ослабь верёвки, сними ошейник, провались куда хочешь, не лезь, не иди к нему, без того без вина он пьян тобой, пьян виной своей, пред тобой виноват, и ты множишь его вину. Вот он ты — бесконечно порочный набожный, скверносвяты слова твои, крестишь — и ставишь крест.

Принеси себя в жертву, padre, по-настоящему, если хочешь, чтобы не Бог твой, но друг — воскрес.