Ты не можешь проснуться

Я рывком сел на кровати, будто очнулся от кошмара, но, как только открыл глаза, все ужасы тут же улетучились. За окном была глухая ночь, до рассвета еще далеко: только отблески фонарей видны в складках развевающейся полупрозрачной занавески. Я свесил ноги на пол, пытаясь вспомнить, что меня так сильно напугало. Что-то в окружении показалось странным. Ну да, в маленькое окошко в моей двери не попадало ни единого лучика света, хотя медсестры всегда оставляют его на всякий случай. Я поднялся, чтобы проверить коридор. Кафельный пол не был холодным, хоть я и шел босиком. Только сейчас я заметил, что спал без одеяла — должно быть, забрал кто-то из медиков. В комнате отдыха тоже пусто и темно, только луна чересчур яркая, мне даже видно впервые темный пост медсестры, несколько старых кресел, на которых мы проводили свободное время, и столик, где обычно кто-то рисовал. Я хотел пойти дальше в поисках персонала, но наступил на что-то твердое. Это был маленький черный диктофон. Я его узнал, он всегда присутствовал на беседах со мной и доктором. Мы никогда не оставались с ним вдвоем и мне стало интересно, что он сможет поведать самостоятельно. Вместе с диктофоном я забрался на одно из кресел, на то, что стояло лицом к окну и нажал на «play». — Двадцатое ноября, две тысячи второй год. Четырнадцать часов тридцать четыре минуты. Пациент номер шестнадцать. Беседа номер пять. Расскажите, пожалуйста, вы помните, почему оказались здесь? — Нет, — собственный голос на пленке звучал отрешенно и как будто принадлежал не мне. — Вы помните, как вас зовут? — Нет, — странно, но я не помню, как говорил об этом с доктором. — Вы помните, как здесь оказались? — ответа не последовало, но я знал, что он тоже был отрицательным. — Двадцать третье ноября, две тысячи второй год, десять часов три минуты. Пациент номер шестнадцать, беседа номер шесть. Доброе утро, вы хотели что-то обсудить со мной? — Да, я… я, кажется, вспомнил свое имя. — Это отличные новости! А что насчет причины нахождения здесь? Может, у вас есть предположения? — Нет. Я пытаюсь, честно пытаюсь, но у меня такое чувство… такое чувство, будто что-то не дает мне. — Двадцать третье ноября, две тысячи второй год, двадцать три часа ноль минут. Пациент номер шестнадцать. Удивительный случай ретроградной амнезии. Можно считать это побочным эффектом медикаментозного лечения. Мы снизили проявления агрессии и неоправданной жестокости у пациента, что, возможно, было связано с его другой личностью. Мы считали, что каждая личность знает одно и то же о пациенте, но после терапии наружу вышла субличность, которую долго и глубоко подавляли. Полагаю, что следующим этапом мы постараемся вернуть память той субличности, в которой сейчас существует пациент. О каких субличностях он говорил? Какие ужасные вещи я о себе не помню? Дальше пленка, видимо, была испорчена: постоянно слышались помехи, иногда запись внезапно ускорялась, приходилось отматывать назад и слушать кусок по новой. — … иногда я чувствую себя странно, вы знаете… это такой кошмар, словно… такое ощущение, будто кто-то схватил меня за… это такой кошмар, словно… такое ощущение, будто кто-то схватил меня за горло… прошлой ночью… нет, это была не просто дрожь, это был ужас… прошлой ночью… это хуже, чем ужас, вы знаете? Так, словно… такое ощущение, будто кто-то схватил меня за горло… и сильно сдавил его. Да, будто кто-то схватил меня за горло… — я слушал свой голос на записи и не мог вспомнить, когда описывал это. Ведь я это чувствовал? — Я скучал по тебе. Так долго тебя не видел. Сколько уже прошло? — слышу эти слова из диктофона, но знаю, что они принадлежат силуэту у окна, и он говорит их в данный момент. Такой знакомый голос, почему я не могу вспомнить его? — Прости, что так долго не приходил. — Они хотят, чтобы я что-то вспомнил, но я не могу. Ты знаешь меня? Мне кажется, ты тоже страдаешь. Боже, мне так жаль… — Не вздумай меня жалеть. Надо же, ты и правда не знаешь… — тень горько усмехнулась. — Подумать только, там, за оградой, твои последователи пьют за то, каким монстром ты был, а ты так жалок без всего этого. Знаешь, что? Я чувствую, что ты совсем не раскаиваешься в своих преступлениях. — Не говори так, — мой голос задрожал, я был готов расплакаться, сам не понимая, почему. Что-то вертелось в моей голове, как когда не можешь вспомнить песню, хотя мотив крутится прямо на кончике языка. — Они говорят, каждый имеет шанс на искупление. Диктофон усмехнулся. — Так ты совсем не помнишь? О, должно быть, это так больно! Я могу почувствовать в воздухе этот запах непростительной апатии, — силуэт переместился от окна куда-то к креслу. Я все еще не видел никого, но по полу пробежал могильный холод, и я подобрал ноги под себя. Сердце дико стучало, но все, на чем я мог сосредоточиться, это голос из диктофона и скользящая позади кресла тень. — Скажи, ты правда ничего не помнишь? — Н-нет… — диктофон зашелся смехом, похожим на радиопомехи. — Доктор говорит, что самое сложное — это отпустить мои сны, они мешают мне вспоминать. — Самое сложное, — я вздрогнул: тень склонилась прямо над моим ухом, но голос все еще шипел из диктофона, — это отпустить все те ужасные вещи, что ты натворил. Я не дышал от ужаса. Диктофон затих. Какое-то время я слышал только записанную тишину. Затем раздался треск, и я снова услышал собственный голос на испорченной пленке: — Иногда я вижу пламя… и люди, которых я люблю, умирают. И так всегда… иногда я вижу, как люди, которых я люблю, умирают. И так всегда. — Что мне делать? Они сказали, что я не выйду отсюда, пока не вспомню, — обращаюсь к силуэту. А диктофон все воспроизводит мой голос. — Я не смогу… я не смогу когда-нибудь проснуться. Черная тень стоит прямо рядом со мной. Я знаю, кто это. Он оказывается прямо перед моим лицом, и я могу различить черты его губ, растягивающихся в крике, но из диктофона слышится лишь едва различимый шепот: «Проснись!» Я рывком сажусь на кровати, будто только что видел кошмар, но уже успел его забыть. За окном глухая ночь, до рассвета еще далеко — только отблески фонарей видны в складках развевающейся полупрозрачной занавески.