Всё, что будет после

— Теперь он смеётся постоянно. - говорит Освальд и подливает им с Барбарой виски. — Я был рад первое время. Он никогда... не был из тех людей, что способны радоваться всякой ерунде и жить счастливо. Освальд сидит за баром клуба, в очередной раз переброшенного между ними с Барбарой, как мяч - снова его. Помещение пусто - только он и Барбара, ослепительная, ни на день ни постаревшая с того дня, как он видел её в последний раз. — Потом я заметил, какие у него пустые глаза, когда он смеется. Загадочник - это оболочка, без Эда он совсем как бездушная кукла. - Барбара молчит и даже не смотрит на него, - Хотя Эд еще здесь, просто теперь я вижу его очень редко. — Когда мы собирались бежать из Готэма, я не могла понять, почему Эдвард к тебе возвращается. - Барбара не поднимает взгляда от стойки, царапая ногтем трещинку, - Теперь понимаю. Она пьет виски залпом. На ней строгий белый костюм, который призван подчеркнуть, что его обладательница в первую очередь бизнесвумен, а потом уже красивая женщина, и вместо пистолета в её сумке теперь документы на недвижимость. Все равно она кажется опаснее, чем во времена безумной стрижки и пистолета под подвязкой чулка. — Я вообще многое переоценила с момента, как кончился этот кошмар, как бросила весь этот мир, - она делает жест рукой с бокалом в сторону блестящего интерьера, - игры в солдатиков и преступников. Только в тот момент, как я забеременела Барбарой Ли, у чужой жизни появилась какая-то ценность - до этого все казалось таким ненастоящим. Она снимает пиджак и небрежно кидает его на соседний стул. — Это была какая-то жизнь без последствий. Без страха. Точнее, последствия были, но я игнорировала их, вставала после каждого удара, который должен был быть последним, и ничему так и не научившись. - она потягивается, и Освальд замечает россыпь кровоподтеков на её шее, - Когда ты предложил мне бежать, а я пришла убить тебя, - Освальд закатывает глаза, но молчит, запивая невысказанное виски, - Эд ведь мог меня просто пристрелить. Но я тогда об этом не думала и этого не боялась. — По-моему, мы всего боялись тогда. - Освальд подпирает щеку ладонью, - страх толкает на абсолютно безумные поступки, и притупляет все чувства. И ум тоже, - он тяжело вздыхает. — Я хочу сказать тебе спасибо, за то, что тогда предложил уехать с вами, - теперь Барбара смотрит на него в упор. - Ты ничего мне не был должен. Мы не были друзьями. И все же ты решил спасти нас. Я не прощу тебе Табиту, - она поднимает палец вверх, останавливая Освальда, который готов начать извиняться снова, - но теперь все воспринимается по-другому. Они молчат какое-то время. Освальд думает, что Эдвард тоже никогда его не прощал. Но в Готэме смерть вроде мыльной оперы по пятницам, набила оскомину и никто уже и не помнит, что там было пару месяцев назад, потому что происходит слишком много всего. Слишком много смертей. — Здесь всегда кто-то с друг другом воюет. Табита погибла на этой войне, как и мы с тобой, - Барбара салютует стаканом, - но нам повезло вернуться с того света достаточно раз, чтобы для нас война кончилась. — За мир, тогда - Освальд поднимает стакан для тоста, - И за то, что мы выжили. Пусть теперь кто-то помоложе носит экстравагантные костюмы и борется за справедливость и власть. Они чокаются. — Да ты своему вкусу все еще не изменяешь, тебе ли говорить про экстравагантность, - Барбара отпивает виски и Освальд смеется в ответ. - Тебе идет фиолетовый. Я так понимаю, ты говоришь об этом мальчишке-мыши? Это очень смешно. И свежо. Мышь еще Готэм не терроризировала. В этот момент Освальд замечает, что в клубе непривычно тихо - никаких звуков снаружи. В это время десять лет назад улицы были полны криков, сирен и грохота, а теперь - ничего. Он привык засыпать под эту какофонию еще ребенком. — Ужасно грубая мышь, - он отвечает, вернувшись в реальность, - прервала наше с Эдвардом счастливое воссоединение. Но скажи-ка мне вот что, - он возвращается к детали, зацепившей его внимание, - я так понимаю, ты все же не осталась матерью-одиночкой? Барбара делает такое лицо, как она всегда сморщивает нос, так как бы говоря - какой же ты чертов проницательный умник, ну молодец. Она становится похожей на ту Барбару, которую он знал, на секунду. — Айви уйдет от меня, рано или поздно, - она говорит это с напускным раздражением. Освальд знает, что она таким образом скрывает. - Я всегда выбираю таких, что мужчин, что женщин. Освальд не верит своим ушам и стакан из его руки со звоном соскальзывает на стойку. — Айви Пеппер? Девочка с цветами? - он не может сдержать смеха. - Какой крошечный город. Ушам не верю. —Что тут такого смешного? - - Барбара, кажется, почти обиженно - скривила губы и сложила руки на груди. — Она вытащила меня из реки, когда... ну, ты помнишь, - он отмахивается от воспоминаний: выстрел, «я не люблю тебя», холодная вода -, она очень сильно изменилась перед тем, как началась осада города. Ты должна была видеть её еще тогда, когда ты и все дружная компания собирались пристрелить меня снова. Барбара прикрывает рот рукой в шоке. А потом начинает смеяться, потому что это же так иронично, что прошлое не отпускает их, как бы ни казалось иначе. Освальд смеется с ней, и это даже не кажется горьким. — Я надеюсь, что вы будете счастливы долго, и что Айви никуда не денется. - Освальд продолжает смеяться, - И не перейдет дорогу кому-нибудь вроде меня. И сейчас они могут воспринять это как шутку, как люди, которые не боятся получить нож в спину друг от друга. — Знаешь, столько воды утекло за эти годы, - Барбара задумчиво и светло смотрит куда-то в пространство, - мы могли быть друзьями еще давно, с первой встречи, если бы могли поделить этот город, а не пытаться сожрать то, что никак в рот не влезет. Как только я перестала стремиться забрать всё, у меня хоть что-то появилось. И спать стало спокойнее, - она облокачивается локтями на стойку, - когда окружен конкурентами, а не смертельными врагами, с ними и выпить можно. — О нет, дорогая, мы не смогли бы подружиться в то время, - Освальд театрально вздыхает и выдерживает драматическую паузу. - Потому что я был глубоко и безнадежно влюблен в Джима Гордона. Барбара чуть ли не плачет от смеха. — Можно - ох - можно, я ему об этом расскажу? - говорит она, чуть ли не задыхаясь от хохота. — Нужно. И потом расскажи, какое при этом у него было лицо. *** — Эд? - Освальд возвращается еще до полуночи, — Эд, я дома. К его выходу из тюрьмы квартира была куплена, обставлена, и ключи лежали в почтовом ящике. Больше Освальд не стремился к тому, чтобы город был только его любимой игрушкой, которую всем запрещено трогать и портить, кроме него, но это значило лишь то, что дела он теперь вел по-другому. Больше доверенных лиц, которым он покровительствует - больше авторитета. К концу срока Освальд решал городские вопросы, не выходя из камеры. Ему почти удалось вызволить Эдварда. Который не вышел встретить его. В это время он обычно не спал, и Освальд резко насторожился. Не раздеваясь, он как можно тише проходит по длинному коридору - и слышит шум воды со второго уровня. Повинуясь какому-то внутреннему чутью, Освальд решает все же подняться и проверить, все ли в порядке. Эдвард ли в ванной. Поднимаясь по ступенькам, он думает, что на принятие ванны в доме жертвы решился бы только один из знакомых ему потенциальных врагов - Виктор Зсас. И что надо бы проведать, как у ублюдка дела. На пороге распахнутой двери в ванную лежит смятая изумрудная рубашка. Плохой знак. Эдвард обнаружился в душевой кабине, почему-то тоже с раскрытой дверью и в очках. Его одежда раскидана по полу, что не похоже на Эдварда от слова совсем. Он смотрит на Освальда волком из-под мокрой челки, и сидит на полу, обхватив колени руками. Освальд вздыхает и начинает раздеваться. Поставив ботинки подальше от луж на кафеле, он забирается в кабинку и втискивается рядом с Эдом, прижимаясь к нему плечом. — Я подписал все бумаги с Барбарой, - он говорит Эду на ухо, чтоб тот слышал за шумом воды, - теперь клуб наш. Все теперь наладится, - он коротко целует Эда в щеку и устраивает голову на его плече. - Наладится, - говорит он себе под нос и берет Эдварда за руку, поглаживая его большим пальцем по ладони. У Эдварда все еще не сошли темные полосы на запястьях и лодыжках от вязки и ремней. — Освальд, скажи мне, кто я, - он говорит тихим голосом, которого Освальд не слышал уже лет пятнадцать, - ты всегда знаешь, кто я. Всегда видишь, даже когда я совсем потерян, - и Освальду резко становится больно дышать от комка в горле, - я снова не знаю, и я так устал от этого. Освальд всхлипывает, но так, чтоб было не слышно. — Ты всегда поднимался, как бы глубоко не падал. Я не могу так, - Эдвард продолжает тем же голосом, голосом Эдварда-судмедэксперта-я-не-хотел-её-убивать-Нигмы, - Я перестал что-то чувствовать и хотеть кем-то быть. Господи, - он снимает очки и отбрасывает их в угол, потирает глаза, - я заставил их всех поверить, что Аркхем сделал меня только безумнее и опаснее, но ты, - он поворачивает голову в сторону Освальда, и тот прикладывает все усилия, чтобы продолжать смотреть в эти безжизненные глаза, - ты видишь меня насквозь. Ты видишь меня пустого. Вода вдруг идет холодная, холодная вода, как в этой чертовой реке, и Освальд как будто снова упал с этого чертового пирса. Они не двигаются с места. Освальд начинает дрожать. Эд обнимает его горячими руками, и Освальд устраивает лицо в изгибе его шеи. — Если бы я не встретил Изабеллу тогда, - и Освальда как током прошибает, но он не двигается, - если бы я пришел на тот ужин и услышал, что ты любишь меня, я бы сбежал, - Эдвард утыкается носом ему в волосы, - если бы ты не отнял у меня все, я бы не обрел тебя и потерял себя. — Почему ты должен был через все это проходить? - слезы подступают, катятся и их уже не остановить. Слезы горячие. - Эд, мне так жаль. Мне так жаль, что я желал тебе боли, что причинял её своими руками, я... — Ты пьян. - Эдвард прихватывает его за подбородок и разворачивает его лицо к себе. - И я тоже. Я люблю тебя. Позови его. — Ты - это всё еще ты, - Освальд обхватывает его голову руками, - просто устал от бесконечных рождений заново, - он всхлипывает, - Загадочник. Это имя остается на губах Эдварда легким, нежным поцелуем. Какое-то время только вода и тяжелое дыхание нарушают тишину. — Если ему хотелось страдать, то совсем необязательно было втягивать в это тебя, - этот голос совсем другой, увереннее и жестче, и Освальду почти стыдно ему радоваться, - Уходим отсюда спать. Они выключают воду и собирают вещи в стопку; Эд долго вытирает Освальду волосы пушистым полотенцем и смотрит уже по-другому. Не так отчаянно. Освальд надеется, что Эдвард сможет снова врасти в эту оболочку, стать снова сильным - а пока Загадочник поможет ему притвориться, что он уже стал собой, пока это не будет правдой. Когда они уже лежат в постели, и Эдвард обнимает его со спины, держа руку на его животе, тот вдруг говорит: — Можно я спрошу у тебя кое-что? - Освальд кивает. - Почему ты выбрал голубой глаз? Освальд цепенеет, с силой себя убеждает: нет, это не потому что Эдварду не нравится, Эдвард любит его таким, ему просто интересно. Эдвард любит его таким. — Фиш Муни вырезала себе глаз, когда оказалась в плену, и её новый глаз был голубым, - он говорит после секундной заминки, - это в её честь. — Оу. Ясно. - Эдвард целует его в шею. - Спокойной ночи. — Спокойной ночи. Несмотря на одно перерождение и новое начало за другим, прошлое никуда не исчезло. Барбара может относиться к прошлому иначе, но от этого никуда не денется та тяжесть и боль, что привела их в настоящий момент. Пингвин вырос из того Готэма, детища Фиш Муни, Готэма, в котором друзья и враги были одними и теми же людьми, и как бы этот город не притворялся перерожденным и новым - у него были все те же старые корни. Эдварду нужно только вспомнить, что у него такие корни тоже есть.