Алфавит

a. С наступлением ночи он устраивается в кресле; резкий вкус ликера, прокатившегося по языку, опаляет рецепторы. Спинка держит его осанку ровной, Драко расправляет плечи, но гнется лишь позвоночник. Золотистое пламя в камине ревет, пляшет, созвучно натиску осени, а он разглядывает тени от пальцев, обхватывающих колени. — Драко? — зовет мать. В пустом пространстве между ними гуляет эхо, пока не остается лишь шумом в ушах. Он задерживает дыхание, прислушиваясь к звуку ее шагов за дверью, и прерывисто выдыхает в бокал. На стенках оседают капельки влаги, подчеркивая отпечатки пальцев, и Драко закрывает глаза. b. За ним наблюдают: младшие боятся, старшие — злы. Он не удостаивает их взглядом, потому что бессмысленно тратить на них секунды жизни или потому что не хочет знать, что увидит на лицах. Он даже не знает, чего ради вернулся: в глубинах библиотеки Малфоев, где меркнущее солнце едва касалось бледной кожи, ему было вполне хорошо. Отец настоял, где-то между разговором о пожертвовании и натянутой улыбкой, что Драко следует закончить обучение. Вряд ли теперь разумно прислушиваться к его словам, но Драко понимает, что деньги утекают сквозь пальцы, а Уизли ему становиться не хочется. Образование необходимо, ибо одним только именем иссякающего семейного состояния больше не вернуть. Он сидит за столом своего факультета, задрав подбородок, ловит злорадные взгляды, а оставшаяся часть зала его попросту игнорирует. Драко подставляет щеку под источаемую со всех сторон злобу. Взгляд сам собой обшаривает зал в поисках трех оттенков, находя только один. Она смотрит на него в ответ, на расстоянии в черных глазах не разглядеть выражения. Последний раз он видел их заплаканными, распахнутыми от ужаса в направлении пустого потолка. Внезапное воспоминание обжигает, вызывая в груди непрошеные эмоции. c. Рождество проходит в компании родителей и раскланиваниях с незнакомыми людьми, а взгляд не отлипает от дверей. d. Она здесь, стоит молчаливо и стесненно, а он даже не слышал, как она пришла. Иначе бы тут же ушел, будто и не было этого момента. Дыхание учащается, Драко отпускает холодную ручку, из-за которой дрожит вспотевшая ладонь. Старается задержать дыхание, но без кислорода никак, поэтому оно замирает лишь на секунду, а потом воздух вихрем разворачивается в пересохшем горле. Она прижимает к груди букет, затем бережно опускает на пол. Он не понимает зачем, хотя что-то подсказывает, что должен знать, но все мысли вылетают, как только она делает к нему шаг. Крутя в пальцах одинокий цветок, протягивает руку, будто предлагая нечто опасное. Ее напряженное лицо и нахмуренные брови — столь ненавистное, сколь знакомое выражение, и он без вопросов и замечаний берет цветок. Она уходит. «Фред Уизли», — припоминает Драко, разворачиваясь к Выручай-комнате. Пальцы стискивают стебель так, что тот ломается, но ручка в этот раз поддается. e. Нынешние оценки далеки от тех, что были раньше, даже от тех, что могли бы быть, но Драко свыкся с этим положением вещей. Он не единожды читал учебники, но эссе не складываются, потому что в основном видятся бесполезными. Какая разница, в какую сторону размешивать зелье, если он проиграл в войне? На что сдались домашние задания, когда ты пытал знакомых? Он изучает непонятные зелья, сложные чары, изобретения маглов, а защита от темных искусств — просто ирония судьбы. Горькая ирония, какой стала его жизнь. Он может превратить лист пергамента в огнедышащего дракона размером с комнату и включить телевизор. Это ли имела в виду мать, говоря, что можно повернуть жизнь по-другому? Что он слишком молод, чтобы жизнь была разрушена войной? Ему же кажется, война отправила бладжер, насквозь пробивший ему череп, и определенно разрушила все. Изменит ли что-нибудь нажатие на кнопку магловской коробки? Превратит ли это его в человека, который изначально, пока не стало поздно, ступил на верный путь; подарит ли шкуру толще и меньше сознательности? К черту телевизоры. Она стоит на краю площадки. Он гораздо выше, но видит, как ветер треплет буйную гриву волос. Драко пытается ее проигнорировать, но она буравит его взглядом. Это злит, потому что кажется, она в курсе, что крутится при этом в его голове. Она пытает его, как пытали ее, но ведь то был не он. Никогда не он — и никого. — Чего тебе? — Тебя хочет видеть директор, — она даже не обращает внимания на злость в голосе. — Отличный прикид, Грейнджер. А на это уже реагирует: зеленые пятна на мантии ее смущают. Заметно по тому, как она стягивает края. — Ты похож на мертвеца. — А я умираю, — Драко врет, но глаза у нее раскрываются словно оленьи, и она хотя бы оставляет его в покое. f. Ему приходится носить зелья в больничное крыло, но он не жалуется, потому что задолжал отдельным людям. Себе тоже, но с этим предстоит разбираться позже. Может, это шаги, чтобы стать лучше или забыть прошлое, — Драко не узнает, пока все не кончится, пока не дойдет до конца, что обычно навевает мысли: он снова лажает. — От чего ты умираешь? Он неотрывно смотрит на нее и непритязательную стопку книг. Она выпрямляется, поправляет книги и не отступает, сколько бы он ни буравил ее взглядом. Грейнджер всегда такой была, Драко просто не понимал. — Ни от чего. Может, она убеждена, что он врет, или чего-то хочет, но точно выносит ему мозги, следуя по пятам. Он сознается, что наврал, но она не прекращает сыпать обвинениями, даже когда Драко пытается сбежать. Они орут друг на друга, Грейнджер отсылает толпу подальше, чтобы ничто не мешало разворачиваться шторму. Где-то между его оправданиями и ее гневом у него в груди вспыхивает диковатое счастье. Под влиянием вздувшихся жил и набухших вен из него волнами выливается напряжение. Взорваться и выпустить все до ужаса приятно, как и забыть о притворстве, о наигранности, о том, что прошлое прошло, и это кружит голову. Он меняет и выражает каждую эмоцию в злости и обрушивает на Грейнджер, пока обоих не трясет от восторга-ненависти. И это прекраснее надежды. g. Она пялится на него всю неделю, и этот знакомый взгляд подстегивает вылезти из кожи, но выбесить ее. Грейнджер забывает о его существовании, но затем снова пялится. Необходимо же ей портить все хорошее. h. Драко не представляет, чем заняться, поэтому размышляет, а когда его физически тошнит от размышлений, принимается читать. Библиотека обычно пустует, так что он остается в ней все равно что в собственной, но изредка Грейнджер не оставляет его в покое и там, принося с собой призрак прошлого. Она преследует его неделями, отчего возникает вопрос, как вообще у нее появились друзья. Хотя, конечно, Гарри Поттер пережил пару Убивающих заклятий — должно быть, это подготовило его к Грейнджер. — Ты никому не нравишься. Подняв голову, Драко чуть не смеется. Она сидит через три стола, ее волосы при свете свечей напоминают чудище. — А потом что, покажешь мне язык? Старайся лучше, Грейнджер. Она смущается, а Драко, не привыкший к такому зрелищу, не спускает с нее глаз, вместо того чтобы просто забить. — Я к тому, что... даже студентам твоего факультета. Слизеринцы не очень-то изме... — Любопытство до добра не доведет. — Ты же знаешь, что говорят об удовлетворении. — Нет, Грейнджер, — бормочет Драко, глядя на нее поверх учебника. — Что там говорят об удовлетворении? Ее взгляд мечется по его лицу, словно Грейнджер читает книгу, и застывает где-то между его ключицами. Она задерживает дыхание, уши краснеют, и она делает вид, что этого никогда не было. Заговаривая позже, Грейнджер придерживается темы книг, а не людей. i. Он прощается с Крэббом в тот же день, что и с Хогвартсом, в последний раз марая рот извинениями. Неподвижно стоит на месте, где стоял однажды, где выучил последний урок войны: чтобы опоздать, хватает мгновения, а со временем все так же тянет в пропасть потери. Драко мазохистски погружается в чувство вины, смыкая тяжелые веки, перед глазами встают врезавшиеся в память сцены. Он вытягивает руку, что зависает под гнетом скорби и сожалений, и пальцы снова бессильно хватают один лишь воздух. j. Он не знает, почему замедляет шаг, сойдя с поезда, почему дожидается ее. Стало важным все отпустить. Отогнать воспоминания, воссоздающие то озаренные янтарным светом волосы, то крики Грейнджер во время пыток при каждом взгляде на нее. Ему хочется оставить все это позади, как Крэбба. Попытаться. Грейнджер проходит мимо, ее рука, теплая, мягкая, обычная, скользит вдоль его. Драко считал, в ней все должно быть иное, что она особь другого вида, как больная крыса, а позже стала... кем-то, кого он не мог понять. — Хотелось бы сказать, что рада была знакомству, — она говорит серьезно и не моргает. Он соглашается с тоном и уверенно кивает. Оба говорят, что думают. — Хотелось бы сказать, что обошелся бы без знакомства. Драко уходит первым, потому что обязан оставить ее за собой, за собой. k. Отец много думает. Он привык строить планы и приниматься за исполнение — теперь же размышляет, но ничего не делает. Драко интересно, что тяжелее: знать, что твоя сторона проиграла или что твой сын облажался. Но отец все равно его любит, и сейчас, и в прошлом, и всегда, и любовь эта точно металлические опоры под мостом: видны на поверхности лишь в случае катастрофы, а иначе устойчивы, необходимы, постоянны. — Я горжусь тем, что ты закончил учебу, — отец протягивает бокал темной обжигающей жидкости. — Спасибо. Добавить что-то еще не поворачивается язык. На конец это совершенно не похоже. l. — Общество редко прощает. Почему она не оставляет его в покое со времен библиотеки Хогвартса и до сегодняшнего дня? Почему он до сих пор думает о ней где-то между мыслями о себе самом и об уходе из гостиной? — Мне не нужно прощение. Она оборачивается на банкетный зал, потом глядит в пол. — Что тогда тебе нужно? Забыть. — Не знаю. Что нужно тебе? — вопрос выходит резким. Ее щека чуть дергается: то ли от улыбки, то ли вообще показалось. — Не знаю. Отворачиваясь от странного выражения ее лица, Драко ждет, что она уйдет, но Грейнджер садится рядом. m. Где-то в окрестностях Суррея он перерезает ленточку в новую библиотеку магловского университета, развернувшись в сторону магов-фотографов в странной одежде. На плече лежит рука отца, а Драко чувствует себя лжецом. n. В гостиной стоят отец и она, на ее лице сотня разных эмоций, что осколками падают на землю между ними тремя. Драко встречается глазами с Грейнджер, чье лицо застыло болезненной маской, и оба они бледны. o. — ...волшебных существ. Я здесь по работе, Малфой. Из-за новых законов о надлежащем обращении с домаш... — Я все еще думаю, ты меня преследуешь. p. Ему всегда нравилось с ней ругаться. Сейчас это даже интереснее, потому что на каждый ее выпад ему приходится докапываться до аргументов в свою защиту, и когда Драко их находит, то будто становится чуть лучше. Обо всем, что говорит ей, он напоминает себе позже, чтобы поверить: возможно, не все с ним пошло наперекосяк. У матери едва сердце не останавливается, когда она сердитым взмахом руки сшибает с камина старинную статуэтку. Чудесным образом Грейнджер, не переводя дыхания, умудряется восстановить ее в исходном виде, не прекращая при этом тыкать его в грудь. В этот раз жаркий спор прерывает мать, отпуская комплимент ее способностям к чарам. Грейнджер на одном дыхании выпаливает излишние объяснения, а мать игнорирует его синяки. Драко испепеляет их злобным взглядом, не сразу понимая, что впервые в ее присутствии в поместье забыл о прошлом в угоду настоящему. q. Он поднимает на нее красные от недосыпа глаза. Ее сюда не звали, как не звали и никого другого. За вторжение Драко впивается в нее взглядом, она же откашливается, вцепившись в полы рубашки. — Мне здесь нравится. — Еще бы тебе не нравилось. Это библиотека, Грейнджер. Она улыбается, что заставляет его нахмуриться. — Что читаешь? — Историю языка. — Правда? — Ты единственная, кого обрадует такая перспектива. Грейнджер, наверное, самая странная из всех его знакомых. — Мне нравится язык, — она фыркает. — В нем все прекрасно. Он характеризует культуры, народы. Его изобрели для общения, для связи между людьми, которые могут совсем не знать друг друга. Он помогает выра... — Теперь ясно, почему ты столько болтаешь. Грейнджер с возмущенным видом заглядывает в книгу. — Алфавит? Заметив усмешку, Драко свирепо смотрит в ответ, не понимая, зачем она явилась. Секунды не хватает всучить ей книгу и прогнать подальше. — Я... — Люди не отдают должное алфавиту. Всего лишь буквы, но они основа всего языка. Алфавит — это суть, которая закладывает фундамент. Буквы складываются в слова, слова — в... — Ты замолкнешь? — Нет. Прими к сведению. Тебе пригодится. r. Он помогает матери решить, какие цветы посадить в саду; кожа под поздним летним солнцем блестит от пота, а руки все в грязи. Драко не замечает вслух, что приходит осень и особого толка не будет. Когда сажаешь позже срока, цветам приходится ждать следующего года, но они вырастут. Жизнь учит, что пусть ты начал поздно или долго двигался к цели, это не важно, если в конце концов ты ее достигаешь. s. — Я хочу сделать пожертвование. Твоему отделу. — О. — Ты говорила, вам не хватает средств? На новые законы? — Да. Она прикусывает губу. — Грейнджер, да ради... — Пожертвование от имени твоей семьи? И он понимает: перед глазами мелькают высокомерные картинки с последних газетных страниц, вспоминаются попытки отца взобраться на гору скверных решений и резкое осуждение общественности. Драко почти оскорблен, готов заспорить, но ведь именно из-за этого положения он и пришел. Пожертвование ради пожертвования, никакой другой цели. Хотя и ради себя тоже, но об этом никому знать не обязательно. — Из моего наследства. Анонимно. — Ано... — она замолкает в неподдельном удивлении. И улыбается. Улыбается ему, демонстрируя зубы. Лыбится даже, от уха до уха. Ему неловко, и Драко отводит глаза, между лопатками странно свербит. Секунду спустя Грейнджер уже без остановки вещает о работе, и он жалеет, что вообще открыл рот. t. Сегодня она впервые не вылетает из комнаты после скандала, ее кудри подпрыгивают с каждым разъяренным шагом. Обычные разговоры теперь завязываются гораздо чаще ссор, хотя не обходятся без ехидных замечаний и издевок, что стали присущи их общению — видимо, поэтому Грейнджер не уходит прочь. Она садится в кресло, которое обычно занимает в его библиотеке, когда задает идиотские вопросы про домовых эльфов, а потом бесконечно распинается ни о чем. — Ты жалеешь? Драко вскидывает голову; при свете, падающем из окна, серые глаза глядят точно в карие. Между ними в воздухе висят крупинки книжной пыли, а свет делает ее карий ярче. Он даже не отвечает, но Грейнджер кивает, будто все предельно ясно. Возможно, так и есть. u. Драко перебирает фотографии времен, когда все делилось на черное и белое, а единственными цветными пятнами были голубые глаза Панси, красная чистая кровь и украдкой пронесенное в спальни янтарное огневиски. От клубка эмоций грудь стискивает так, что нечем дышать, но он разглядывает их точно алмазы в горных пещерах. Стряхивает грязь, что покрывает их изначально, и вспоминает прежнюю свободу и ее значение. v. Блейз поделился, что после принятия новых законов Министерство заглядывало к нему лишь трижды. У Малфоев больше и домашних эльфов, и других волшебных созданий, но Драко сильно сомневается, что ей нужно бывать у него еженедельно месяц за месяцем. Он злится, веря, будто она роет на них компромат, чтобы усугубить и без того непростую ситуацию, и посылает сову, назначая встречу на нейтральной территории. Драко заходит в кафе на Косой аллее, красноречиво глядя в ответ каждому, кто пялится, пока не находит глазами Грейнджер. На кончике языка вертится пламенная речь, но быстро умирает, оседая горечью на деснах. — Я взяла тебе шоколад. Ты же его пьешь дома? Он таращится на темный шоколад, затем выше, в ярко-карие глаза с искрой любопытства, на приподнятый уголок губ. — Его. — О чем ты хотел поговорить? — Один из эльфов заболел. Что? Он должен сообщить, что разгадал ее замысел и ничего у нее не выйдет. Должен потребовать, чтобы она не смела переступать порог их дома, иначе он заявит о преследовании. — Сильно? — Нет. — О. Не обязательно об этом сообщать. Ничего страшного, так бывает, — она улыбается. Драко бы огрызнулся, что это очевидно, не будь весь разговор враньем. Медля и дыша через раз, он переминается с ноги на ногу, крепко сжимая спинку стула. От шоколада еще поднимается пар, Грейнджер еще улыбается, и вот он уже садится за столик, твердо зная, что следует уйти. w. — Ценю твои усилия, Драко, пусть ты и стараешься вернуть нашему имени заслуженную славу, я не согласен с методами. Драко, от неожиданности скрежетнув вилкой по тарелке, поднимает голову. — Прошу прощения, отец? — Грейнджер. Он дважды моргает, пытаясь связать воедино слова и намеки. Кончики ушей горят, но Драко убеждает себя: дело в гневе, вызванном подозрениями, а не во взглядах на нее, которые он за собой заметил. — Уверяю, между нами ничего нет. Затем вспыхивает злость: с чего ему вообще в чем-то уверять отца? Если ему захочется жениться на чистокровной, он женится. Если ему захочется поиметь Грейнджер в библиотеке, так чтобы она прикусывала губу, он поимеет. Драко любит отца, но уважение теперь — крайне сложная тема. В конце концов, слепо пройдя по роковым дорогам, куда направляла его рука отца, он разобрался, в чем дело, и начал зажигать свет. Слепая вера осталась в детстве. — Ты провел в библиотеке четыре часа. Пробудилось непреодолимое желание ратовать за права домашних эльфов, Драко? — Если ты просто с ней повстречаешься... от этого будет польза. Газеты отреагируют положительно. Особенно в свете того, что она... — скрежет стула по полу заставляет мать замолчать. Под взглядами родителей Драко поднимается и резко задвигает стул. — Благотворительность я переживу, но не втягивайте меня в планы по возвращению фамильной чести. Я бы обошелся без повторения истории. Оставляя их в тишине, он уходит в библиотеку. x. У Грейнджер короткие пальцы. Кажется, обе ее руки уместятся в его одной, хотя стоит признать, он всегда был склонен к преувеличению. Ее пальцы порхают по клавишам, и она улыбается так, будто создает шедевр. — Отвратительно. — Всегда хотела научиться, — Грейнджер смеется. — Покажешь? — Не играю. — Врешь? — она прищуривается, но голос веселый, и вопрос не обижает. — Я знаю, что с одной стороны низкие звуки, с другой — высокие, и кто-то другой составляет из них хорошую музыку. Она смеется, он едва усмехается, недоумевая, как у нее выходит свободно улыбаться в этом месте, с ним. — О, слышишь, слышишь... у меня получается. — На нервы действовать у тебя получается. Я бы тебе его подарил, если бы рояль не был мамин. Сыграла бы Поттеру с Уизли на праздниках, у них бы кровь из ушей пошла. Ее улыбка застывает, как застыли сосульки за окном, и кажется, он уделяет ей чрезмерное внимание, раз замечает состояние всего лишь по глазам. Пальцы ударяют по клавишам, вырывая высокие звуки, на губах — полуусмешка, бледное подобие недавней улыбки. — Пару месяцев назад мы с Роном расстались. Вряд ли на Рождество меня позовут в «Нору». Непонятно, зачем она об этом упоминает. — Вытащи рояль под его окна и сыграй из мести. Не вижу тут минусов. Грейнджер качает головой и с коварным видом вскидывает бровь. С силой бьет по клавише, вызывая низкое «дан-дан-да-ан», и Драко открыто ухмыляется. — Достаточно сказать, как часто я сюда прихожу. Он задерживает на ней взгляд, отмечая румянец на скулах. Грейнджер целенаправленно смотрит в сторону. Тишина в комнате отдается в ушах и черепе, клавиши скрываются под крышкой, обрывая ощущение щекотки на языке. — Ты здесь по работе, — Драко не считает это единственной причиной, но им не стоит в этом признаваться. — Да. Не считая чудесной игры на рояле. — Он фыркает, вызывая у нее усмешку. — Не считая книг и... прочего. А твои эльфы мне очень нравятся. — Нда? От его усмешки, идущей вразрез с намерением и дальше притворяться, Грейнджер снова краснеет, и Драко ни о чем не жалеет. y. Когда она предложила устроиться в ее отдел, Драко чуть не отказался, не сразу осознав, что это хороший шаг. С его прошлым устроиться на работу хоть куда-то было невероятно сложно. А об отделе, благодаря трескотне Грейнджер, которая добавляла головной боли, ему известно если не все, то многое: от свежих отчетов до последней старой клуши. Эта работа не конец пути, а только начало, и это вселяет уверенность. Драко просыпается с чувством, что в расплывчатом будущем появилась точка опоры. Он будто бы откопал пусть не алмаз, но все же нечто блестящее. И от этого можно оттолкнуться. Это шаг вперед из сковавшей до костей неподвижности обратно в мир, который, крутанувшись, оставил его позади. Драко решил, она вызвала его из-за работы, и теперь не представляет, почему стоит на магловской площади, глядя, как Грейнджер отламывает от здания сосульку. При виде маньячной улыбки мелькает мысль, не собирается ли она его заколоть, но Драко сдерживается и остается на месте. Иногда Грейнджер ведет себя совсем уж странно. Он с отвращением кривит губы: она сует кончик сосульки в рот. — Ты это ешь? — Нет, облизываю. — Перед глазами мелькает вихрь картинок, отдельный участок мозга запоминает интонацию этой фразы на... всякий случай. — Это просто вода. Попробуй. — Нет. — Малфой, это вода. У тебя аллергия на воду? — У меня аллергия на микробы, которых ты слизываешь с любой штуковины, которую отцепляешь с крыши. — Просто попробуй, Малфой. Жизнь... — Нет. Грейнджер строит из себя обиженную, взгляд Драко скользит по ее переносице к изгибу губ, выделяющихся яркой краснотой на фоне белоснежной зимы. Холод кусает нежную кожу шеи и щек, но в целом ему тепло и жаловаться не на что. Она наклоняется — пышное пальто делает ее похожей на красную зефирку с ножками — и, воткнув сосульку в снег, выписывает «Драко Малфой — слабак». А потом слизывает с нее снежинки. Драко с насмешливой улыбкой пинает сугроб, заметая надпись. Ухмыляется, заслышав возмущенный вопль, но тут же отпрыгивает: Грейнджер без разбора размахивает в стороны сосулькой. Он не понаслышке знает, как она беспощадно тычет пальцем. Совсем не хочется умереть после войны от сосульки, когда жизнь только-только налаживается, да еще и в канун Рождества. Драко ловит ее запястье, Грейнджер кричит, что он разрушил ее прекрасный труд, и сверлит взглядом, когда ему хватает наглости над ней смеяться. — Прекрасный, как твои способности к музыке? — Нет, как твоя прическа по утрам. Он щурит глаза. — Ты явилась в восемь утра, я даже не... — Незабываемая картина. Подумать только, и этот человек дразнил меня из-за волос... — Это не волосы, а жуть. — ...пряча собственную неуверенность из-за кошмара на голове. Ничего страш... — Я бы посмотрел на твой кошмар с утра, Грейнджер. Представь... — У тебя хуже. Я заплета... — Значит, с распущенными. Она фыркает, он ухмыляется и вытягивает из ее руки убийственную сосульку. Ладонь сжимают ледяные пальцы, и, естественно, только лишь из-за этого волоски у него встают дыбом. Сосулька падает в снег, и Грейнджер с сожалением вздыхает, но лицо Драко предостерегает ее от дальнейших жалоб. — Какая разница, ты все равно никогда не увидишь, какая я с утра. Либо она краснеет, либо это от мороза, но когда она тянет его дальше, на ее щеках горит румянец. — Я бы не зарекался. Я тебя утром тоже не ждал. Найду себе защитные очки и... — Вот мой подарок. Провокационная ухмылка на его губах гаснет. Драко оглядывается и останавливает взгляд на верхушке ее вязаной шапки. Грейнджер выпускает его руку, но кожу холодит отпечаток ее пальцев. — Подарок? — Да. Ты мне ничего не готовил, я знаю, это не страшно, потому что это вроде и не совсем подарок. Даже не уверена, что тебе понравится. Я увлеклась, только когда Гарри с Роном меня притащили. Драко смотрит на нее с недоумением и чем-то неуловимым, но точно не плохим. — Грейнджер... — Ты слышал про флешмобы? — Про что? — по мнению Драко, в словах с «моб» не таится ничего хорошего. Грейнджер тянется за новой сосулькой, подпрыгивает, но он даже не шелохнется ей помочь. Потом еще скажет спасибо, что язык не отвалился. — Ты говорил, что не любишь Рождество, не считая рождественского утра, тебе же всегда мало подарков... — Вот о последнем точно речи не было. — Так что я решила помочь тебе проникнуться духом Рождества, сделать что-нибудь, что ты не сделал бы сам. — Флешмоб? Меня закидают камнями? Или... Дьявольская ухмылка Грейнджер заставляет его осечься, а свист слева — вскинуться. У него лишь секунда сообразить, что обычные прохожие вдруг разбегаются в стороны, а над головой свистят снежки. Под победный смех один тут же врезается ему в щеку. Драко с круглыми глазами оглядывается на Грейнджер, а та срывается с места, на бегу зачерпывая снег. Хватает четырех ударов от наглых незнакомцев, прежде чем он запускает руку в сугроб и бросается за ней. z. — Э-эй? — Привет. — Привет. Хотел застать тебя с гнездом на голове. Косичка смотрится чужеродно, Драко решает, что с распущенными ей лучше. Но никогда в этом не признается. — Представляешь, как мне сложно было убедить хоть кого-нибудь сказать твой адрес? Грейнджер смеется. Она не жалела его, когда он сталкивался с послевоенными неприятностями, но иногда любопытствовала и веселилась. Только когда под смех Грейнджер от него разбежались дети, Драко нашел это мало-мальски забавным. — И кто же тебе сказал? — Домовой эльф. Оказалось, при необходимости они могут с тобой связаться, — он все еще не может поверить, что это правда, но она кивает, будто не видит ничего необычного. — Что в пакете? Ей всегда все интересно — чаще всего это сводит его с ума. — Подарок. Было бы невежливо оставить то твое... поздравление без ответа. Она подозрительно разглядывает пакет, свет от украшений на стене раскрашивает кожу в разные цвета. — Оно меня не съест? Драко смеется, чем удивляет их обоих, Грейнджер, сама улыбаясь, вскидывает на него глаза. — Нет. И я не заворачивал. Поджав губы и нахмурившись, она осторожно забирает пакет. Секунду спустя после быстрого взгляда внутрь ее разбирает хохот. — Кубики льда? — Гораздо чище сосулек с водостока. Запакованы и все такое. Там даже есть кубики с дырками, для полного эффекта можешь нацепить их на соломинку. — Это... это лучший подарок в моей жизни. — Тогда твои друзья с родителями так себе разбираются в подарках. Грейнджер мечет в него хмурый взгляд, но улыбается, а Драко переминается с ноги на ногу в натекшей с ботинок луже. Подползает неловкость, тяжестью опускается на плечи, но он предполагал, что так будет. Предполагал, десять минут стоя у входа в ее дом, замерзая с кубиками льда в руках, буравя взглядом венок на двери. — Тебе луч... — Я тебя поцелую. Драко смотрит на нее распахнутыми немигающими глазами, боится моргнуть, будто это запустит цепь событий. Если сердце и бьется неровнее, он предпочитает этого не замечать. — Что? — Я тебя поцелую. Но предупреждаю: это не значит, что утром ты увидишь мою прическу. Это... это не подарок на Рождество. Подарок плана «ужин и что-нибудь еще». Нет, если ты склонен считать это подарком... — Хорошо, — говорит он, явно подразумевая «замолкни». Грейнджер поднимает на него изумленный взгляд, и Драко смеется. Не самое лучшее время: она краснеет как после битвы снежками, но этот румянец наконец переполняет терпение, которому он еще только учится. Драко не нравится, что пальцы не путаются в бесконечных прядях ее волос, но с этим можно разобраться позже, завтра, не важно, когда, потому что в следующий миг он ее целует. Гермиону Грейнджер. Он целует Гермиону Грейнджер. У нее холодные губы, словно снова не обошлось без сосулек, но Драко надеется на обратное, потому что без микробов из водостока он как-нибудь обойдется. Он понятия не имеет, почему мысли крутятся вокруг этой темы, но в голове сейчас полная разруха и никакого самообладания. Его жизнь, как и вихрь в сознании, замедляет вращение, и, может быть, круг сомкнулся или начался новый виток — не важно. Драко лишь ощущает (не считая того, как она втягивает его нижнюю губу, как цепляется за рубашку, как вздыхает, прижимаясь ближе, ближе), что это — нечто хорошее. Нечто, о чем теперь можно думать, не сдерживая себя. Осталось убедиться, что она не заколет его сосулькой. И возможно, если он продолжит ее целовать, это выведет его на ровную дорогу к будущему. Грейнджер скользит пальцами по его шее, Драко кончиком языка касается ямки на ее нижней губе — и вспыхивает пламя. Кожу охватывает жар, он же разгорается в груди: они сталкиваются языками и сбивчиво дышат. Сквозь бешеное биение пульса в ушах доносится глухой удар кубиков льда об пол, и Грейнджер затягивает его глубже в дом. Да, он что-нибудь из этого создаст. Сложно быть не должно. Не сложнее алфавита, основы чего-то большего, обширного, определяющего. На шее под косой, языком на языке Драко выводит буквы и обнимает ее все крепче и крепче.