Слова любви

Кисточка вернулась на свою подставку. Гу Юнь наконец-то отложил бумагу и покрутил шеей, демонстрируя Чан Гэну то одно ухо, то другое, с мелькавшей, будто дразнившей, киноварной точкой. Разве можно было устоять? Чан Гэн обнял его за плечи и накрыл родинку губами. — Стоило ли разбираться с иноземными шавками, если и в родном доме на меня накидывается голодный волк? — проворчал Гу Юнь с наигранным недовольством. — Если этот волк и оголодал, то лишь потому, что его дорогой Цзыси совсем не даёт ему корма. Ни ласкового слова, ни единого взгляда — вот уже несколько часов ты занят только этими письмами. Можно ли винить зверя, что он сам отправился на поиски пищи? —Что поделать, если ни ты, ни мой так называемый «преданный друг» не желаете помочь мне с письмами? Я ведь полагал, что привёл к себе не дикое животное, а человека, который способен немного подождать. Чан Гэн засмеялся. Его ленивый ифу по-прежнему считал, что письма за него должен писать Шэнь И или сам Чан Гэн. Впрочем, он бы не отказал в помощи, если бы… — Люди действуют из расчёта. Я готов помогать тебе в обмен на награду, — сказал он, потираясь щекой об ухо Гу Юня. — Ты и так получаешь её почти каждую ночь! — Это была награда? Я думал, это просто то, как нам с Цзыси нравится проводить время вместе. — Тогда о какой награде идёт речь? Я ведь и так следую твоим предложениям о том, как нам «проводить время вместе». Разве я не уступаю всем твоим желаниям? О чём таком особенном ты просишь? — Пока мы наедине, чтобы ты целовал меня не реже, чем три раза в час. Чан Гэну хватило бы и одного-единственного взгляда, небольшого напоминания, что у него всегда было место в мыслях Гу Юня, но раз уж это была награда, он осмелился затребовать большего. — Один раз, — отрезал Гу Юнь. — Цзыси, представь, как ты бы мучился, если бы находился рядом со мной целый день, но был вынужден всё это время созерцать мою спину. Представь, что я бы не обращал в твою сторону ни взгляда, ни жеста, ни звука. Представь, что ты не мог бы меня коснуться из опасений, что помешаешь моей работе, что я оставлю на бумаге пятно и примусь всё переписывать, продляя твои мучения, а ты бы завидовал бумаге за то, что она подчинила себе моё внимание… — Я понял, я понял, — перебил его Гу Юнь и заткнул поцелуем. — Вот что, — сказал он, оторвавшись от Чан Гэна и поставив между ними ладонь, чтобы тот не потребовал нового, — раздевайся и ложись на кровать. Ты доказал мне, что проявил терпение сегодня, так что я придумал как тебя порадовать. В его глазах плясали задорные искорки. С первого взгляда становилось ясно, что он что-то задумал. Но Чан Гэн не возражал. Он чувствовал и желание Гу Юня: в биении его пульса, в его участившемся дыхании, в его руке, скользнувшей на талию Чан Гэна. Так что всё было в порядке. Он не против дать Гу Юню немного поразвлечься. В крайнем случае, оказавшись в постели, за это можно будет и расквитаться — ох, как сладко. А пока Чан Гэн, обнажённый, послушно распластался на простынях. Гу Юнь подошёл к нему без Люли Цзин на лице, которое последнее время всегда носил, приступая к письму или чтению, но с кисточкой и тушечницей в руках. — Цзыси? — осторожно подал голос Чан Гэн. — Ты же сказал, что завидовал бумаге. Так я предоставлю тебе возможность оказаться на её месте, — отозвался тот, оставляя кончиком кисти пятно на носу Чан Гэна. — С радостью готов услужить, если моё тело достаточно хорошо для неповторимой каллиграфии Аньдинхоу. Гу Юнь ответил на поддразнивание с привычным самодовольством: — Моё мастерство таково, что все линии из-под моей кисти украсят любую поверхность, даже самую неподходящую, которая шумно дышит, дёргается, болтает и всячески отвлекает. — Я буду лежать смирно, — с покаянием на лице произнёс Чан Гэн, а мысленно прибавил: «Какое-то время». Гу Юнь хмыкнул не то удовлетворённо, не то недоверчиво. Лёгкие мазки кисти написали поперёк груди Чан Гэна его собственные имя и титул. Тот не почувствовал даже щекотки. — Ты боишься забыть кто перед тобой? — поинтересовался он и заслужил тычок в бедро и иероглиф «смирно» на правом плече. Гу Юнь посмотрел на него испытующим взглядом. Чан Гэн расслабил все мышцы и задышал очень медленно. Кожу холодило. Обычно это не побеспокоило бы его, но сейчас, когда он ждал, что Гу Юнь вот-вот согреет его собой, у Чан Гэна в солнечном сплетении скопилось пламя, которое жгло всё сильнее и сильнее и этим заставляло окружающий воздух казаться почти ледяным. «Терпение» — едва-едва уловил Чан Гэн линии на левом плече, и Гу Юнь усмехнулся. Это за то, что Чан Гэн с ним спорил? Или он давал выход раздражению, накопившемуся в результате нудной работы? Или ему просто захотелось поиграть, почувствовать власть над Чан Гэном? О, тот и так весь в распоряжении Гу Юня и примет всё. Пусть с его языка срывались дерзость за дерзостью, пусть его забавляло подшучивать над своим ифу, но лишь потому что так им обоим было интереснее. Гу Юнь, даже если сам иногда думал об обратном, ни за что не выдержал бы отношений с человеком, который только и делает, что смотрит к нему в рот и ждёт указаний. Однако стоило ему по-настоящему чего-то захотеть — и Чан Гэн с радостью предоставил бы ему это. Их взгляды встретились. Чан Гэн постарался выразить своим всё желание, всю готовность последовать за игрой Гу Юня. Наверное, что-то и в самом деле получилось донести до этого непробиваемого человека, поскольку Чан Гэн ощутил, как кисточка опустилась на его шею. На сей раз Гу Юнь не торопился. Каждое движение было медленным, но уверенным. Вот теперь Чан Гэн почувствовал щекотку, но не такую, от которой хотелось отдёрнуться. Наоборот, пришлось подавить порыв запрокинуть голову, подставляясь ещё сильнее. Он был вознаграждён осознанием, что его, подобно ошейнику, обвили слова «моя собственность». Гу Юнь не потрудился написать своё имя, поскольку скорее всего считал — совершенно справедливо — что его почерк признают и так. Они давно принадлежали друг другу, но при мысли о таком откровенном признании в этом мужской корень Чан Гэна отвердел, и Гу Юнь не оставил это без внимания: — Тебе и в самом деле приходится по душе роль бумаги. Кисточка заплясала вокруг левого соска, выводя на ареоле мелкими штрихами: «почитание старших, повиновение старшим». — Добродетели, которым я тебя так и не научил, — Гу Юнь щёлкнул языком и написал ещё более крошечными значками, заключая в их кольцо правый: «верность стране, преданность людям, острый ум, храброе сердце». — А это те, которыми ты обладаешь, — пояснил он и вдруг без колебаний приписал: «большой член». Дрожащие прикосновения кисти, вынужденной мельчить, давно уже пустили мурашки по коже Чан Гэна, но именно это бесстыдство заставило его наконец вздрогнуть. На правом боку появилось: «непослушный». Так же, как первые слова: быстро и почти невесомо. У живота — плавно, позволяя прочувствовать каждую чёрточку, «красивый». — Несправедливо звать меня «непослушным», — сказал Чан Гэн, — я ведь всегда по первому зову в полной мере удовлетворяю твои нужды. Ни единого раза не заставлял тебя ждать, изнывая от желания. — Так ведь я как раз удовлетворяю твоё желание быть моей бумагой, на что ты жалуешься? — Гу Юнь приподнял брови. Чан Гэн бы пообещал, что в следующий раз всё-таки его помучает, но они оба знали, что он не выдержит. Не сможет смотреть на гладкую кожу Гу Юня и не прикоснуться к ней. А едва коснётся — не успокоится, пока их тела не сольются воедино. В долгих прелюдиях он не видел смысла: было всего несколько способов, которые помогали им достичь наибольшего удовольствия, так почему бы не переходить к нему сразу? — Это желание ты уже удовлетворил, благодарю ифу за его любезность. Как насчёт моего желания быть твоим любовником? — произнёс Чан Гэн вслух. Неспешно, линия за линией, он получил «нахальный» над пупком. — Пожалуйста, этот недостойный сын просит своего великодушного ифу удовлетворить его эгоистичное желание, — попытался он. Ответом ему стало резко начертанное «лицемерный», и он проворчал: — Тебе невозможно угодить… Что ты хочешь, чтобы я сделал? «Верховая езда» — начертил Гу Юнь с безразличным видом, будто подписывал очередной приказ. Он определённо нарочно писал непристойности именно так, словно это ничего ему не стоило. — Сегодня? Сейчас? — спросил Чан Гэн. — Сегодня, после первого раза, если я не слишком устану. «Не слишком устану»! Как будто это ему предстояло выполнить большую часть работы. Даже если в первый раз он так и сделает, потом ему останется лишь лежать на спине, можно и бёдрами не шевелить, Чан Гэн сам будет скользить вверх-вниз, нальёт побольше масла, чтобы не только зрелище, но и звуки были как можно более развратными, под стать Гу Юню. Он ведь и тогда нисколько не смутится, не отведёт взгляда, а раззадорится и стиснет бёдра Чан Гэна или шлёпнет его по ягодицам. — Да ты в восторге от этой идеи, — хмыкнул Гу Юнь, клеймя его «похотливым» рядом с той самой «верховой ездой». — Я в восторге от любых твоих идей, если они касаются постели. «Неужели?» — вывел Гу Юнь протяжными мазками от груди Чан Гэна до середины бедра. — И от этой? — добавил он вслух. — Эта… хороша, чтобы разогреться. Но, Цзыси, сжалься, моя кровь уже так кипит, что моё сердце скоро сварится! Кисть погладила внутреннюю сторону бедра, сообщая приказ: «раздвинь». Чан Гэн охотно подчинился. — Чего ты хочешь? — спросил Гу Юнь, глядя ему в глаза. — Твой палец. Гу Юнь кивнул и достал масло, щедро умащая им вход Чан Гэна. Внутрь проникло что-то продолговатое и тонкое… слишком тонкое. «Хорошо?» — поинтересовался Гу Юнь. На сей раз кожу Чан Гэна дразнили не волосы кисти, а тот самый палец, о котором он просил. В том же месте, где он действительно хотел ощутить этот палец, торчала кисточка. Видя выражение лица Чан Гэна, Гу Юнь усмехнулся и прошептал: — Ладно, ты хороший мальчик, мой Чан Гэн. Сейчас твой ифу с тобой поиграет. Эти слова явно предназначались, чтобы задобрить Чан Гэна. Кисточка была убрана куда подальше, и её место занял гибкий палец. Чан Гэн довольно прогнулся в спине. Гу Юнь наклонился над ним и, пока их рты были заняты поцелуем, свободной рукой на ладони Чан Гэна он написал: «лучший».