Одиннадцать

Вокруг прозрачных воздушных занавесок в воздухе танцует белая пыль, на кухне стоит духота, разносится крепкий запах лапши быстрого приготовления и жареной рыбы. Михаши лопаточкой прижимает рыбу к горячей сковородке, шмыгает и трётся носом о рукав своей широкой грязно-белой футболки, на которой расцвели пятна машинного масла. Его светлые кудрявые волосы взъерошены, на носу красуется клякса от чернил шариковой ручки. Абе ковыряет лапшу и как верный пес ждет рыбу. Он едва умещается за маленьким самодельным столиком, который вместо классических ножек подпирают стопочки журналов. За ухо он заложил пластиковый стержень с чернилами, сбоку под рукой лежала тетрадь с загнутыми уголками, на раскрытой странице - — незаконченные расчеты, но Абе, второй день не евший, не собирался ничего считать, пока не поест. Абе втянул носом запах масла и рыбы и потрепал за ворот свою чистую выглаженную домашнюю футболку. На кухне душно, невыносимо жарко, но нет сил встать, к тому же рыба пахнет слишком вкусно. Соблазнительный аромат совсем разнежил Абе. Он привалился к стене и вздохнул. Из-под полуопущенных ресниц Абе следил за Михаши: широкая футболка Михаши мешком висела на плечах, и шея казалась длиннее обычного. Абе подумал, что в ложбинке на шее, должно быть, тепло и пахло бы там рыбой… Абе вздрогнул от звона посуды: Михаши собрал грязные тарелки и ложки и отправил их в раковину. Он заварил себе чашку кофе и теперь попивал из кружки, отрешённо глядя на грязное окно. Лапша Абе успела развариться, а порция рыбы и вовсе полностью остыла. Ничего особенного, но этому дню не суждено было стать обычным в их совместной жизни. Абе дал себе проснуться и, секунду погодя, выдал нечто из ряда вон выходящее: — Отец подыскал мне невесту, — сказал он этим будним воскресным утром в середине октября, воткнув вилку в мягкую лапшу. Район был слегка шумный, всегда можно было услышать стук чьих-то туфель по асфальту, или лязг шин, или даже как сосед за картонной стенкой из десятого номера делает утреннюю зарядку под ироничную музыку британской группы «10cc» прямо сейчас. С ними соседствовал также двенадцатый, но пока что там никого не было. Квартиры в здании худшие: зимой холодно, летом жарко, по углам хоронится всякая живность, но цена, к сожалению, привлекает. Надо было быстрее кончать с завтраком — много дел на сегодня — надо наконец прибрать бардак, разведенный за неделю праздной и одновременно напряжённой жизни, надо найти монетки из кошелька, которые разлетелись по полу вчера вечером, надо сходить на почту и забрать новый стол… — Надо к полудню навестить родню, — добавил Абе к своему первому предложению, обращаясь к Михаши, который невозмутимо пил свой кофе — точнее, перестал, когда услышал новость Абе — теперь он просто смотрел на него, позабыв о кофе. — Надеюсь, ты сегодня покончишь с уборкой. Михаши вздохнул, напряжённо зажёвывая губы — может, что сказать хотел. Абе прибавил к горке немытой посуды свою партию, отправив лапшу и остатки рыбы в урну, и ждал, пока Михаши вынесет свое слово. — Абе, ты собираешься… — Михаши сглотнул — подбирал слова, — собираешься бросить… — Вздор, — фыркнул Абе и взмахнул рукой, едва понял, к чему клонят. — Эта идея мне не нравится во много раз больше, чем тебе. Даже чем тебе. Михаши молча следит, как Абе собирается и, надев пальто с потёртостями, выскакивает в шумные улицы. Разговор получился обломанный и немного односторонний. Просто поставили перед фактом. Михаши не увидел в этом ничего нового, но на сердце потяжелело: хоть они жили вместе довольно давно и даже считались близкими друзьями среди прочих знакомых, в реальности это могло закончиться в любой момент. Они привыкли быть вместе — в тесной съёмной квартире вдвоём этому важно научиться — но они даже никогда не звали друг друга по имени. Михаши не удавалось отделаться от мысли, что в начале их знакомства они были более открыты друг другу. В холода приходилось забираться под одно одеяло, чтобы не замёрзнуть, и это было смущающе, но весело, а в августовские дни по ночам выбирались на улицу — охладиться. И спали в такие дни по разным углам, но недолго. Сна много не требовалось. Он и не заметил, как между ними оказалось неприятное напряжение. Может, потому что всё, что они делали вместе, стало казаться слишком интимным? По полу стелится сквозняк, морозящий ступни. Пальцы механически чешут сквозь футболку не то грудь не то живот, где-то внутри образовался странный неприятный осадок. С минуту внимание сосредоточилось на закрытой двери с мутным дверным глазком, щекотала надежда, что она вот-вот откроется, и Абе вернется, чтобы они наконец закончили курсовую работу. Взгляд бессознательно упал на грамоту в рамочке, висящую на липучем крючке на шкафу, от авиастроительного факультета на имя Абе Такаи, на незаконченные чертежи деталей самолётов (листы собраны в маленькую кучку в углу комнаты), на лежащие в стопке учебники с аккуратными синими полупрозрачными закладками. Затем он меланхолично оглядел бардак на собственном рабочем месте и позволил себе печально вздохнуть. Его футболка и трусы лежали в куче и ожидали, когда их соизволят постирать. С женой, наверное, жить всё-таки лучше: обычно девушки хозяйственные, был бы Михаши на месте Абе!.. Трудно будет искать нового соседа, да и они с Абе, наверное, перестанут общаться, если разъедутся, ведь у них такие разные характеры. И в доме без Михаши станет гораздо чище. Надо бы убрать хотя бы футон. Абе свой давно сложил в шкаф. Вдовесок на повестке дня торчала курсовая, требующая, чтобы к ней приложили руку, и Михаши с трепетным ужасом посмотрел в сторону тетрадей. Время тянулось бесконечно медленно. Записи в тетрадках и учебниках, чертежи и заметки на стикерах смазались в одну кучу, и Михаши поймал себя на том, что каждые десять минут он тупо пялится на часы, стрелка на которых едва ползет к девяти. Свет от настольной лампы на фоне тёмной комнаты становился подчёркнуто жёлтым, что резало глаз, а они и без того болели и чесались, потому что за целый день он так и не вышел на улицу. Михаши и не заметил, как прождал Абе до позднего вечера. В стене напротив время от времени раздавались глухие удары — это всё из-за того, что их сосед, Таджима, любил размахивать руками, особенно когда говорит, и не всегда успевает заметить, что под рукой что-то находится: стена, торшер, человек. Его квартира чуть менее, чем полностью пустая: из мебели у него есть только шкаф, зато полно всякого хлама вроде покупок из интернет-магазинов и пустых коробок, которые жалко выбросить. Что самое главное — подержанная стереосистема и коллекция дисков со старой западной музыкой. У Михаши с Таджимой были, вроде как, дружеские отношения, хотя это не было подтверждено словесно, но здорово бывало иногда про себя сказать, что он пошел в гости к «другу» или что «друг» зашёл проведать. Про Абе язык даже в мыслях не поворачивался произнести «друг» — тут же бежали мурашки по коже. Но как его тогда назвать? Таджима давал почитать свою мангу, его выбор был странным и интересным, и Михаши не открывал её в присутствии Абе, но с удовольствием листал страницы, лёжа на полу у Таджимы, когда он готовился к экзаменам или болтал по телефону. А ещё — Михаши стеснялся признаться — ему искренне нравилась музыка Таджимы. Она была яркая и энергичная и поднимала настроение. Правда, Абе её терпеть не мог. Особенно по утрам. У Таджимы часто было шумно — гостей в его маленькую жилплощадь помещалось много. Правда, в тот вечер, когда Михаши решился зайти к Таджиме, не в силах больше крутить про себя мысль, что Абе, возможно, сегодня вообще не явится, гость был всего один — Мизутани, парень с рыжими волосами с какого-то философского факультета, задумчиво играющий в приставку в углу комнаты. Михаши привычным движением поднял с пола у двери желтую декоративную подушку с весёлыми бордовыми рюшечками, свисающими с краёв — это вместо стульев и кресел. Таджима уже залез в увенчанный магнитами холодильник, выбирая, что достать, а там только одно: пиво-пиво-пиво. Он ловко, присвистывая, достал шесть банок и по-турецки уселся посреди комнаты, подтянув под себя ростовую подушку с изображением Мику в голубом купальном костюме и кокетливым розовым спасательным кругом, который влез в общий рисунок только наполовину. Таджима хвастался, что в летние ночи от Мику веет приятным холодком, и это помогает ему заснуть. Мизутани подсел к Таджиме на краешек и с видом довольного соседского кота потянулся за бесплатной банкой холодного, пока Таджима продолжал разглагольствовать на тему ростовых подушек и аниме-персонажей, попутно вспоминая, что хентай он смотрел только на прошлой неделе, а сейчас у него разгром, да и вообще — с недавних пор его потянуло на реальных девушек. Михаши потягивал из банки, робко ухватившись за неё обеими руками, внимательно слушал и дружественно кивал, но половина бесконечного потока слов Таджимы пролетала мимо, в голове оставалось только «Мику… Ночью подрочить не успел… Не ел… Еда… Еда…» Взгляд пронзал черепную коробку Таджимы и уходил сквозь пространство и время в космос, в никуда, а волновало... Волновало совершенно другое. Мизутани полез к стереосистеме и стал перебирать старые диски с названиями альбомов групп 70-х годов прошлого века. Параллельно он недовольно косил в сторону Таджимы, потому что, по его мнению, это было убожество и слушать такое невозможно. Таджима разобиженно вскинул руками и сказал, что ещё настанет время. Мизутани думал, что музыкальный вечер испорчен, Таджима думал, что Мизутани ничего не понимает. Михаши думал об Абе. Взгляд всё больше туманился и уходил вглубь, к воображению. Перед ним яркими красками разливалась картина, где Абе знакомится со своей невестой, они нравятся друг другу, хоть Абе и говорил, что против этой затеи, ведь он умеет менять свои планы. И вот он покидает квартиру, оставляя всё нажитое ими барахло.  — Я говорю тебе — это хорошие песни! — вопил Таджима, сильно покраснев, на шее змейками к лицу тянулись вздувшиеся вены. В гневе он чем-то напоминал злую обезьяну. Мизутани насмешливо крутил в руках его диски и корчил рожи. — Ты ничего не понимаешь, блин, Михаши, скажи ему!  — Абе съедет? Мизутани и Таджима смолкли в недоумении, ведь какое, к чёрту, отношение к их спору имел Абе Такая.  — Ты все о нем думаешь, — Таджима хмуро почесал затылок, забыв о дисках. Михаши выглядел как никогда потерянным, но этого и следовало ожидать, когда речь заходила о нём — тут эмоции Михаши менялись от счастья до грусти. — Что у вас опять? Блин, никак жить нормально не можете. Мизутани заинтересованно вытянул шею, не понимая, вставлять ему своё словцо или помалкивать. Михаши отвернулся и поджал губы, отставляя допитую банку. Таджима вздохнул, понимая, что прямо сейчас из Михаши ничего не сможет вытянуть. Вместо этого он дёрнул кольцо новой банки и протянул его Михаши.  — Брось, Михаши. Абе хоть и не ангел, но и не худший в мире друг. Поверь, что бы ни случилось, этот парень тебя не бросит. Вы же друг в друге души не чаете! Не знаю, кто из вас о ком больше думает. Завязывайте уже с этим мраком. Михаши неуверенно взглянул на Таджиму, но на душе стало легче. Интересно, Абе правда в нем души не чает? Эта мысль пришлась по нраву — от нее в груди разливалось мягкое тепло. Мизутани всё выслушал и с кличем «Ладно, гуляем» полез в холодильник за съестным. Они уснули к трем часам ночи. Михаши слушал громкое сопение Таджимы, горячее пивное дыхание опаляло шею и щеки и щекотало ноздри. Он мёртвым взглядом впирал в потолок, спать хотелось до одури, но глаз насилу не смыкался. В груди болезненно трепыхалось сердце, стучало, как деревянный молот, во рту жарил сушняк, а тело горело, как в лихорадке. Да. Это точно была лихорадка. Как-то неприятно было, неспокойно. Михаши считал овец, вспоминал маму, тысячу и одну глупость, которую Таджима успел сказать сегодня и ещё мыслил о многих вещах, чтобы успокоиться и отвести тревогу. После шести банок пива, выпитых в один присест, обсуждённых на пятый-десятый раз одногруппниц и завалов в учебе, Таджима гордо достал ещё шесть, и разговоры пошли не по-детски. Мизутани потянуло на танцы, и он даже согласился на специфичные музыкальные записи из ящика под стереосистемой. Пришлось послушно сплясать под каждую композицию, идущую одна за другой, им втроём даже почти удалось подпевать припев, хотя никто из них особенно не разбирался в английском. Танцевать с полной банкой, когда пиво льется через край, весело. Михаши улыбнулся своим пьяным мыслям. От приятных воспоминаний наконец начало клонить в сон. Кусочки этих мыслей разбредались и собирались в хаотичном порядке, пока не оформились разом в голову хмурого Абе Такаи, который грозно смотрит на сонного Михаши и кричит ему: «Я женюсь!» Михаши вздрогнул. Абе ведь не уйдет? Не уйдет ведь? — бормотал про себя Михаши, слабо шевеля губами в полудрёме. Где-то на потолке он видел темную фигуру Абе в его любимой выглаженной черной футболке, подобранной идеально по размеру, и всё беспорядочно гадал: уйдет ли, не уйдет? «Останься, Такая-кун», — взмолился Михаши и глупо хихикнул с самого себя, за то что назвал Абе по имени. Веки стали совсем тяжёлыми, и Михаши даже не заметил, как успел их закрыть, оставляя перед глазами вместо серого потолка ночное звёздное небо, где каждая звёздочка имела своё место и вместе со всеми выстраивала забавное «Такая-кун». Такая оказался под окнами своей съёмной квартиры на окраине Токио, разбитый и смертельно уставший, около четырех или пяти утра. Спать дома он не мог, и пришлось вызвать такси, которое прошило дыру в его скромном бюджете. Что ж, теперь будет туго, — мрачно подумал Такая. От женитьбы он наотрез отказался, и теперь отец в гневе. Последствия будут. Может, он это заслужил. На улице всё ещё было темно, а свет в их квартале уже выключили, так что пришлось пробираться наугад. Раз за разом в голове он прокручивал прошедший день. Дома его встретила Мисае счастливым возгласом «Така!», а следом навстречу вышла мать будущей невесты, Такая не запомнил её имя, в память врезалась только её миленькая улыбочка, как улыбаются мамочки на детских площадках. Она похвалила его «прелестное» прозвище и попробовала назвать его так же, но Мисае строго осадила её: так Такаю будут звать только самые близкие. На душе стало легче. «Мамочка» потом заметила, что скоро они и так станут «близкими», но «Такой» больше не звала. С невестой он тоже познакомился: симпатичная, с робкой улыбкой, тихим нежным голосом, без конца крутила локон волос, любит бейсбол, занимается языками. Мисае сказала, что он ей понравился. С отцом он обменялся рукопожатиями, но ничего не сказал — главное было на ужине, во время тоста. Скандал получился знатный, и правильно: пусть знают, что Абе Такаю без суда и следствия не женят. Отец вроде сказал, что знать его не желает — или он ему не сын, в ушах вата была, он точно не расслышал, но смысл уловил — Мисае расплакалась и накричала на обоих, после чего вышла и не появлялась до конца вечера, мамочка невестки бранила его как могла, и вообще балаган разрастался быстро. Единственное, что радовало, — до драки дело не дошло, но галстук Такаи растянулся, а на вороте треснул шов. Весёлые посиделки. Такая вымученно улыбнулся. Улыбка вышла кривой и странной, хорошо, что его никто не видел. Скорее бы добраться и лечь спать, увидеть, что Михаши на месте и что всё будет хорошо. В квартире Михаши не оказалось: Такая в ботинках прошёлся по кухне, по спальне, зашёл в тесный неудобный туалет, вышел на ветхий балкон, стало тревожно. В его нынешнем состоянии в организме была острая нехватка друга, точнее «Михаши-нехватка». Фантом Михаши стоял возле плиты и жарил рыбу, и это отвлекало. «Он у Таджимы», — мелькнуло в сознании предположение — почти жалобное. Пусть он будет там. Такая вышел наружу, в открытый коридор. Он посмотрел на соседнюю дверь: пять утра, небо едва начинает светать, их район полностью погружен в уличную тишину, фонари не горят, но даже в этой темени можно разглядеть робкую щелочку приоткрытой двери. Сухие деревянные половицы скрипят от переноса веса с одной ноги на другую и тоскливо взвизгивают при каждом шаге, холодные полые металлические поручни, некрепко прикрученные к половицам, накреняются и звенят от легкого касания и от внезапного порыва ветра болты расшатываются. Такая осторожно толкает незапертую дверь с номером «10» и из уличной свежести и прохлады попадает в душное тепло, едва переступив порог квартиры и прикрыв за собой. На полу у входа разбросаны три пары поношенной обуви — каждый ботинок лежит наугад и где попало — как маленькие свечки, вдоль комнаты расставлены пивные банки — пустые, разлитые и наполовину полные, в углу лежит дневник Таджимы, раскрытый на странице, где размашистым пьяным почерком написано: «Когда я вырасту, я буду…» Из стереосистемы как язык высунут дисковод, на котором лежит диск с любимыми песнями Таджимы. Посреди комнаты брошены два футона, на которых поперек разлеглись Таджима и Михаши, Мизутани, укутавшись в спальный мешок и свернувшись клубком, спал на полу отдельно от них. Возможно, он обиделся. Такая против воли улыбнулся, давя громкий смешок. Он присел рядом с Михаши и положил руку ему на плечо, чтобы разбудить, но замер в этом положении. Михаши забавно закинул ногу на бедро Таджимы и запустил руки под футболку — наверное, чтобы согреться, когда Таджима забрал себе одеяло. Попахивало пивом, но Такая не обращал на это внимания. Такая тяжело вздохнул, но на душе стало как-то легче. Он запустил руку в непослушные волосы Михаши и взъерошил их.  — Вставай… Михаши пробормотал что-то невнятное в ответ и приоткрыл глаза, не понимая, что происходит. Такая снова вздохнул, представляя, как тяжело будет его растолкать, и наклонился, обнимая Михаши за плечи и помогая ему подняться.  — Ч-чё… — в полусонном состоянии Михаши машинально ухватился за Такаю, и, встав на ноги, но всё ещё держась за него, поплелся вслед за Абе назад, в 11-ю квартиру. Сквозь полудрёму он приметил, что за окном уже светает и что это утро холоднее обычных. Благо, от Такаи исходит тепло, иначе он бы совсем замерз. Надо было расстелить футон и уложить клюющего носом Михаши куда-нибудь, пока он будет это делать. Окно было открыто, по подоконнику и вниз, на пол, стелился прохладный воздух, голая кожа на руках и ногах Михаши покрылась мелкими мурашками, он сонно бормотал, что ему срочно нужно одеяло и жался поближе к плечу Такаи, хотя его осеннее пальто снаружи было не очень теплым, но от тела всё равно шёл жар. Такая усадил Михаши на подушку рядом со столиком с «журнальными» ножками, не без умиления пронаблюдал, как неуклюже поджимаются замёрзшие ноги поближе к тёплому животу и обхватываются руками. Он закрыл окно, из которого струилась розоватая утренняя дымка, окутавшая город, и включил конфорку, — пусть воздух наполняется теплом — прежде чем уйти за футоном. Попутно с плеч упало тёплое пальто, оставляя Такаю в чёрном свитере, и забилось куда-то в угол — его поднимут потом, а первоочередная важность отдана футону с мягкой подстилкой и тёплым пушистым одеялом, который терпеливо ожидал в тесном шкафу с раздвижной дверцей. К возвращению Михаши уже сонно склонился над столом, пошатывая его ненадёжные ножки, но Такая успел поймать его прежде, чем Михаши удалось завалиться полностью. Михаши нехотя поднялся, коротко икнул от взболтыхнувшегося в желудке пива, его домашняя футболка, которую он не снимал с самого утра, сползла с правого плеча, и он недовольно дёрнул им. Абе сглотнул. Вместе они побрели до футона. Абе смотрел ему в спину, и взгляд всё упирался на ту оголенную ложбинку между шеей и ключицами, ещё утром неуловимо пахнувшую лапшой и жареной рыбой. От неё веяло утренним теплом и духотой кухни, и Абе снова захотелось уткнуться в неё, провести носом и заснуть. Кто-то тихо скрёбся под полой — или ему показалось; хотелось отвлечься хоть на что-нибудь, чтобы не думать о лишнем. Не думать бы. Маленькие светлые волоски на шее Михаши светились в розоватом мутном воздухе. В голове был сплошь дурман, наверное, самому хотелось спать. Михаши, укрыв ноги одеялом, по-детски потянул к нему руки и жестом позвал к себе: «наклонись и слушай, что сейчас скажу» звучало во взгляде. Михаши всё ещё выглядел сонным, едва продравшим глаза, и, возможно, из последних сил собирал в кучку слова у себя в голове, чтобы не забыть их передать Такае потом, но так было только поначалу: Такая успел только сдавленно вскрикнуть, когда Михаши вдруг вцепился в плечи и рывком сгреб его к себе на футон. «Ты что!» возмутился Такая, стыдясь, что не умеет скрывать своего смущения, а здесь было всё: небывалая близость (они давно так не лежали, утомлённые учебой и работой), неровное горячее дыхание, скользящее по шее, щекам и подбородку, сглатывания, шуршания, лишние движения — всё как под увеличительным стеклом, больше во сто крат, внимание ловит каждый момент, и время замедляется. Михаши смотрит на него ясными глазами, пытается заглянуть куда-то внутрь Такаи и говорит, что не хочет, чтобы он женился. Чтобы он уходил и бросал его. Хочет, чтобы было как раньше, без недомолвок, притворства и молчания. Они всё ещё могут вместе часами сидеть за учебниками, жаловаться на бесконечные подработки, по ночам мечтать о хорошей работе после выпуска, о путешествиях по миру и лежать вот так — как они любили делать, когда было холодно и мучила бессонница или когда они слишком утомлены, чтобы расстилать два футона. Такая не вдавался, что именно говорил Михаши. Он с силой давил в себе смех и старался сохранить серьезное выражение лица, но в уголках глаз против воли собрались смешинки. Михаши замер на полуслове, завороженно глядя на Такаю, из-под одеяла от тел повеяло теплом. Такая почувствовал, как сильно у него замёрз нос. Он позволил себе зарыться лицом в плечо Михаши и почти незаметно вдохнуть запах. Послышался тихий вздох, рука неуверенно почесала лохматый затылок. Сон постепенно морил, выбираться из уютных объятий уже не было сил. «Сдаюсь» пробурчал еле слышно Такая и обнял в ответ. Михаши ещё что-то ему говорил, видимо, во сне язык совсем не слушался, — Такая уже точно всего не помнил — про то, что ему снился Абе, гуляющий среди звёзд, что дорога уходила куда-то далеко, и что потом, когда весь потолок Таджимы обратился в звёздное небо, эти звёзды назвали Абе «Такая-кун». Такая потерся носом о ту самую ложбинку и остался доволен. Голос Михаши доходил до него плавной песней, слов которой не мог разобрать. «Рен-кун» ответил он, засыпая. Глаза Рена тоже закрылись, и он расслабился, закончив говорить о своих видениях. «Можешь звать меня Така». В окне забрезжил красный рассвет. Город просыпался. Наутро, когда часы клонились к одиннадцати, оба поняли, что проспали. Такая сразу бросился одеваться, Рен как-то удручённо бросил, что ему нужен душ — от него пахнет. Он с растерянным видом похлопал по широким темным штанам, пригладил края футболки, затем оттянул ворот и понюхал. Такая увидел приоткрывшуюся часть острой ключицы и сглотнул. Потоптался на месте. — Стой! — выпалил Михаши, густо покраснев от своего же голоса. Абе замер и не смел двинуться с места. — Подожди, -кун. Такая-кун. «Така», — мысленно добавил Абе, чувствуя огорчение, но, наверное, не время. Михаши втянул носом воздух, руками сгреб все непослушные волосы с лица и посмотрел на Абе самым честным взглядом из всех: — Я хочу быть с тобой всегда. И не делить ни с кем. Волоски на шее Такаи встали дыбом, а кожу прожгло до красна. Какие глупости. Против воли Такая прикрыл рот, ощущая, как уши в естественном дневном свете становятся ярко-розовыми. Он смотрел на Михаши и не мог наглядеться. Такая сделал шаг навстречу и обнял, уткнувшись в плечо. И вправду разило пивом, но было уже всё равно. Через лёгкую рубашку чувствовалось тепло рук Михаши, робко обхвативших его. Они молча стояли с минуту. Такае пришлось объясниться, что с женитьбой ничего не выйдет, потому что нечего расписываться с незнакомыми девушками, даже если их настойчиво рекомендовали. Говорить об этом почему-то было трудно, слова сильно походили на жалкие оправдания, и взгляд то и дело пробегался по голым ступням и нервно ёрзающим пальцам ног, но они наконец поняли друг друга. На душе стало как-то проще и свободнее, хотя температура в комнате стала на несколько градусов выше, и душно, и шея взмокла, и вообще пора идти, а ноги всё стоят на месте. Похоже, их отношения всё же вышли за рамки дружеских: Такая чувствовал гораздо больше, и всё, что касалось Михаши, для него горело огнём. И ему хотелось верить, что Михаши чувствует то же самое. Абе уже натянул пальто, Михаши стоял в прихожей и провожал его, и тут, по классике семейных сцен, наверное, нужно было поцеловаться, да что-то не то, или не к месту это было. Решив, что раз они стоят так близко, то к черту, была не была, Такая приобнял Рена за плечо и неуклюже ткнулся носом в щеку, прежде чем попрощаться всего на пару часов — ведь Рен сам скоро пойдет на занятия. На поцелуй это было мало похоже, но Абе понравилось чувствовать губами тёплую щёку. Михаши улыбнулся ему одной из своих самых светлых улыбок, и этот момент Такая сохранил в своей памяти навсегда. — До встречи, Така. Такая вышел счастливым. Там, в одиннадцатом номере, его ждут. И он будет возвращаться. Всегда.