объявления в газете

Дима сжимает в кулаке фотокарточку, делая тяжелый вдох. Отрывает взгляд от носков своих ботинок и оглядывается вокруг. Вечереет, становится холоднее, джинсовка уже не греет совсем, а каждая секунда тянется, делая ожидание невозможным. Снова глядит на фотографию в раскрытой ладони и оглядывается вокруг. Ни одного похожего лица среди девушек, скользящих мимо него. Они — в спешке, и всё вокруг в спешке, а Баринов так и чувствует себя отколотым от всего этого копошащегося народа, спешащего домой. Ему некуда спешить, потому что его встреча, кажется, срывается. Хочется уже сесть в машину и отправиться домой, и он думает, говоря про себя, что через пять минут сделает это, если не увидит её. Только вот эти секунды бессмысленного разглядывания занятых людей выливаются в минуты, и он смотрит на часы, понимая, что в этот раз сорвалось. Дима разворачивается, и как только он успевает пройти пару шагов, как сзади его окликают: — Подождите! Стой! Он оглядывается и останавливается, чтобы дождаться ту девушку, ради которой он сюда пришёл. Пусть парень знает прекрасно, что ловить ей здесь нечего, и наутро они расстанутся довольными друг другом, а может быть и раньше, но позволяет себе запомнить для себя что-то в ней. Высокая и худющая, но не по-болезненному. Может быть, лицо, покрытое значительным слоем штукатурки, или её тонкие брови темнее волос, делают её некрасивее и старше, но в целом она кажется вполне миловидной. Дима думает, что не узнал бы её по фото, если бы она не увидела его первым. — А… — Сонечка, — улыбается особа, протягивая ладонь, и парень целует её в шутку, но уже видит, как она перед ним рисуется и жеманничает. —…Как у товарища Достоевского? — Баринов улыбается в ответ лишь потому, что знает, что она не понимает, причём тут Достоевский и просто ждёт его действий. А затем молча начинает идти к машине, зная, что на месте девушка не останется. Он — большой лжец и обманщик, которому всё сходит с рук. А потому может позволить себе представиться чужим именем, сунуть красивую визитку с золотым тиснением, на которой будет написано его имя, а после наплести о том, что всё детство он прожил где-нибудь в бывшей ГДР. А в продолжение истории не забыть упомянуть, что сейчас он вернулся в Россию, чтобы открыть свой бизнес. Потому что слово «бизнес» открывает любые возможности и пугающе восхищает обычных людей. Когда говорят «свой бизнес», всегда представляется кто-то ужасно богатый, с парочкой пейджеров или может быть даже настоящим сотовым телефоном, которые видишь обычно только на странице в журнале. Представляется человек, которому всё можно, потому что эти деньги у него есть. А кто-нибудь, охочий до денег, всегда появится. Та же Сонечка, что улыбается в предвкушении, уже думает, как потратит свои несколько тысяч рублей. —…А вы и правда говорите по-немецки? — с улыбкой спрашивает девушка, по пути на квартиру, — А расскажите мне что-нибудь! Дима улыбается и думает о том, что какая-то она наивная, что ли. Причём настолько, что пары фраз по-немецки, сказанных с чувством и манерой, присущей немцам, будет и правда достаточно, чтобы она доверилась окончательно. В нём нет чего-то особенного, помимо придуманного им вранья. Может быть, внешне он и правда чем-то смахивает на истинного арийца, несмотря на грубость черт и движений — светлоглазый, светловолосый, со светлой кожей, имеющий свою природную привлекательность, которую объяснить тяжело. Но держится он хорошо, не выдавая себя, даже руки в карманах дорогих импортных джинсов не прячет для удобства. Сонечка не перестаёт улыбаться — то ли от волнения, то ли он и правда ей нравится, то ли нехорошим мыслям. — Мы приехали, — говорит совершенно бесцветно Дима, после чего выходит, захлопнув дверь авто. Из-за каждой ночи, проводимой здесь, страха в Баринове уже совсем? А чего ему бояться? Например того, что ни эта машина, ни эта квартира ему не принадлежат совсем — всё досталось ему только потому что он хорошо справляется с работой переводчика в международной компании. Правда квартира, которая была выделена ему для деловых встреч, так и используется для встреч. Только для встреч не с той целью. Девушка и не понимает это вовсе, не понимает, что квартира почти не обставлена. Её взгляд скорее зацепляется за импортную мебель в этой просторной комнате с большими потолками. — Ну… — тянет Дима, стягивая с себя куртку, —…Ты достала? — конечно, он имеет в виду презервативы, но это кажется очевидным. Она кивает, садясь на край кровати. Весь вечер пытается вести себя так, чтобы очаровать его — видимо, чтобы выловить хоть крупицу собственной выгоды, но слишком выдаёт себя. Наигранный интерес к его личности исчезает в тот момент, когда её губы приоткрываются с интересом, когда она наблюдает за тем, как тот продолжает раздеваться. Девушка тоже начинает раздеваться, не задавая вопросов, потому что хорошо знает, что от неё нужно. Дважды просить не надо, распространяться — тоже нежелательно. О таких вещах всегда молчат, и даже от самого занятия любовью веет холодом и отстранённостью, будто это всё — вынужденная мера. Холодность в словах и жар в чувствах. Для Димы, который порой не мог сдерживать все в себе и успокаиваться, это и правда было вынужденной мерой. Обычно его раздражает звук стрелок часов и малейшие шорохи, но сейчас, почему-то, все равно. Бельё небрежно свалено на пол, а парень разглядывает чужое тело с интересом, который пропадает через пару секунд. Сонечка — «жвачка», самая обычная давалка, которая уже не похожа на малолетку, но, скорее всего, старшеклассница. Вроде бы и не очень внешне, и выглядит потрёпанной, но в этом есть какая-то своя прелесть, свой шарм. Не то чтобы он очарован, просто в этот раз получается по плану. Такова была его жизнь. А в остальное время он был просто Димой, который еле справлялся с работой и выл от усталости, благо за это платили много, потому и мог расслабляться. После такого он чувствует себя невозможно вымотанным, и не всегда успевает выставить девушку за дверь, поэтому иногда просыпается не один. Позже, уже среди ночи он просыпается от шороха в квартире и резко подскакивает, пытаясь как можно быстрее понять, что же происходит. В темноте всё еле различимо, но без труда он замечает худое женское тело. Она совершенно бесстыдно, громко и неряшливо шарит по пустым ящикам в шкафу, даже не оглядываясь боязно. — Сука, — про себя говорит он, а потом набирается сил, чтобы подскочить и схватить её за руку, — Ты что творишь? Пошла вон! — вскрикивает, как на какую-то собачонку, так, что та вздрагивает, в страхе оглядываясь, но не спешит уходить, а Баринов, который завёлся с пол-оборота, сдерживает в себе последние силы, чтобы не сорваться на неё. — Деньги, — спрашивает она, оборачиваясь. Совершенно ничем не прикрытая, голая сгорбленная спина, растрёпанные светлые волосы, блестящая жирная кожа на лице от скатавшегося крема — она уже не выглядит так очаровательно, и всё, что хочется Диме сделать с ней — одеть и выгнать, — Где деньги? — Тут ничего нет. Я же не тупой, — резко говорит парень, поднимая одежду девушки с пола, а потом швыряет в её сторону, — Одевайся. — Деньги, — никак не унимается она, раздражая его всё больше. — Передам семь тысяч через человека в ближайшие пару дней, — усмехается Баринов, —…Попробуешь искать меня — расскажу родителям, чем занимается их дочь в Москве. Нет, он не знаком с её родителями, и знать о них не знает, просто… История куртизанок в Москве всегда одна и та же — девчонка с какой-нибудь Сызрани или даже не городская, симпатичная на лицо, хочет жить красиво… Или просто нуждается в деньгах, соглашаясь на предложение подруги «подзаработать». Он знает, за что поддеть, куда надавить, а потому улыбается, когда она пугается при его обещании рассказать родителям. Она со скрипом закрывает дверцу шкафа, одевается, стоя посреди комнаты и выходит. — Только узнаю, что ты меня развёл, как чмошницу, я тебя… — грозится девушка. — Что? Она давится возмущением, но решает промолчать. «И правильно», — думает Дима, смотря за тем, как она исчезает за лестничным пролётом. — Чёрт с тобой, — бормочет он, закрываясь в квартире в одиночестве. Какое-то время он чувствовал себя виноватым за то, что накричал и вспылил, а не без слов вывел из квартиры. Иногда Дима не может остановиться сам, и бывает, что от этого страдает всё и все вокруг.

* * *

— Жемалетдинов! — рядом с человеком, к которому это обращено, падает папка, на которой вдоль написано «дело номер 1364», и он от неожиданности вздрагивает. — Не сплю, Юрий Палыч, не сплю, — лжёт парень, вдруг взяв дело, и раскрыв папку, — Работаю, — начинает создавать вид активной рабочей деятельности, наиграно суетиться. Но начальника не проведёшь, а потому мужчина наблюдает за всей этой его суетой с совершенно не наполненным эмоциями лицом. — Не покладая рук… — бормочет Юрий Павлович, — Вижу только, как тебе влом работать, и кемаришь уже часа два лежишь. — Ну Юрий Палыч… — Да что Юрий Палыч? Я уже сколько лет как Юрий Палыч… — вздыхает Сёмин, садясь рядом, — Ну вот что мне с тобой делать? — Не знаю. — Вот и я не знаю, — говорит он, а потом разворачивается и уходит к себе. Рифату сразу становится гадко на душе. Ему двадцать три, он молодой и подающий надежды, только вот эти надежды, кажется, уже никто не видит. Юрий Палыч, который похлопотал за то, чтобы Жемалетдинов стал работать, кажется, не доверяет ему совсем и заставляет выполнять самую скучную работу, которой может заниматься человек, работающий в отделе милиции. Потому, вместо выездов, буквально каждый день его встречает привычный рабочий стол и одни и те же папки «Дело номер…». Вот и сейчас, чтобы не расстраивать мужчину, приходится снова уткнуться и заняться до безумия пресной бумажной волокитой. Туда-сюда всё время мелькают спины близнецов, которые будучи всего на год старше, дослужились выше чем он, уже совсем позабыв о том, каково быть младшим сержантом. Они поднялись в звании не многим выше, но при этом Рифата часто хватает зависть, но он так и не поймёт, почему они с ним так возятся и даже поесть иногда из дома приносят, потому что живёт он в этой большой Москве один с сестрой. Правда не отказывается — друзья ему тоже нужны, пусть и такие. — Ты Шпалыча не видел? — спрашивает Лёша, нависнув сверху. — У себя он, — кивает парень в сторону двери. — Вот спасибо! — улыбается ему Антон, а потом хватает брата за руку, утаскивая следом за собой в сторону кабинета товарища Сёмина. Рифат думает, что для того, чтобы день прошёл на всю катушку, не хватает ещё рядового Тугарева, который почему-то всё время живёт на два отдела, и Фёдора Михайловича. И это хорошо, что пока он не появляется, потому что говорить о Фёдоре Михайловиче младший сержант Жемалетдинов может часами, это уж точно. Фёдор сбивает с толку одним лишь своим присутствием в кабинете, и Рифат терпеливо молчит, когда мужчина позволяет себе больше, чем должен позволять себе на работе лейтенант полиции. Кажется, он тоже не видит ничего такого в чинах и возлагаемых обязанностях, и общается с ним на равных. Иногда даже слишком честен и вежлив, до того, что парень начинает перекладывать на себя все любезности и ненароком выдумывать в себе чувства к коллеге. Мужчина располагает к себе изначально, он по-своему очарователен, и есть в нём что-то, хотя с виду самый обычный. Иногда парень без стыда разглядывает его крепкую спину, когда они переодеваются после рабочего дня в каморке, и сильные руки, всячески стараясь не думать о чужих поджарых ягодицах. Любая мысль об этом бросает в дрожь от того, что он так думать не должен, тем более о мужчине, о его коллеге. О милиционере, в конце концов. Это, как минимум, очень… Непрофессионально. Рифат не хочет думать даже о том, что мужчина может возбуждать его, постоянно списывая на то, что секса у него не было давно, и не по его вине. Несколько лет он был слишком занят и обеспокоен жизнью сестры, которая перебралась вместе с ним в большой город, просто не мог оставить её даже одну в квартире долгое время. Переубеждать себя, пытаться перехитрить — самое последнее, что он должен был делать, но Рифат никак не хотел уживаться с таким в себе. В кармане у него давно лежит и пустует без дела подобранная с пола цветная глянцевая фотокарточка девушки — какая-то из Алинкиных подруг с университета. И с целью себя проверить, он решает забрать её с собой этим вечером. Алина уехала к родителям, он один и думает, что оставшись наедине с собой и фотокарточкой в квартире, сможет как следует подрочить. В предвкушении спускает брюки, тупо смотрит на фотографию, и не торопится обхватить член рукой — как-то это всё очень странно. Глядит бестолково, хватается за член, но тот остаётся вялым даже после нескольких толчков в руку, пока под руками в воображении фигуристая женщина не приобретает грубые черты и характерную мужчине плоскость. Рифат ненавидит себя за то, что помешался, и проблема вовсе не в женщинах. Кто же виноват, что у лейтенанта Смолова широкая мужественная грудь и сильные руки, которые представляются на себе куда лучше, чем занятые без дела? Руки в мыслях ласкают, а напряжение и возбуждение в нём растёт, и всё кажется до того позорным и грязным, что ему невыносимо от самого себя. Даже тихо кончает в руку, сжав губы. Встаёт у зеркала в ванной и смотрит на себя, будучи голым. Разве он похож на малолетнего педераста? На мечту одинокого мужчины средних лет? А потом на секунду становится страшно — ведь эта фотокарточка оказывается уже не первой его попыткой убедить себя. И рассказать о таком даже некому: с работы погонят сразу — Палыч только и ищет повод его выпнуть, а Алина расскажет родителям. А больше… Больше у него и нет никого. Он ведь совсем один. Первое, о чём он подумал, показалось ему хорошей мыслью. Рифат даже начинает разговаривать сам с собой: — Так, — парень застывает на месте, — Если я… — он волнительно оглядывается вокруг, — А если мне не понравится…? Точно, — он выходит на кухню, делает глоток воды, а потом снова останавливается. Со стороны это выглядело странно, и сестра бы точно задалась вопросами, — Мне не понравится… И всё сразу. Проще говоря — ему пришла в голову мысль о том, что сначала стоит попробовать, а затем убиваться. И что же делать? — Объявления в газете, — бормочет Жемалетдинов. Для всех уже давно не было секретом то, что мужчины знакомятся по-другому: также имеют свои «места встреч», знакомятся на специальных дискотеках или пляжах, предпочитают писать объявления в газеты. Как было и всегда. Вариант с дискотеками сразу кажется ему провальным — он работает в милиции, и если кто узнает — сразу конец. Да и статья на это своя имеется. И свежем выпуске газеты, которую он взял утром, такие, оказывается, тоже имеются: «Рост 196, вес 78, цвет волос чёрный. Ищу друга. Телефон 8…» «Рост 184, вес 70, 24 года, ищу друга. Звонить по номеру 8…» Второе кажется ему подходящим, и он собирается позвонить, но мысли атакуют одна за одной — «А что ты ему скажешь?», «А как ты узнаешь, 24 ему или больше?». «Чёрт с тобой», — думает Рифат, откладывая трубку домашнего телефона в сторону, — «Мало ли что». Обещает себе следующим же вечером сходить на место знакомств и найти мужчину, который согласится провести с ним ночь. Без последствий.

* * *

Решается на такую авантюру Рифат далеко не на следующую ночь. Проходит ещё несколько дней, прежде чем он решает махнуть на свои принципы и пойти на точку, о которой случайно услышал от прохожих. «Не попробуешь — не узнаешь», — думает он тогда. До последнего он сомневается, стоя следующим вечером напротив зеркала в коридоре. На нём самые приличные джинсы, вернее единственные, потому что других нет, которые на бёдрах сидят почти в облипку. —…Поправился, — бормочет Рифат. Он настолько отвык носить что-то помимо рабочей униформы, что видеть себя в джинсах и рубашке с курткой кажется немного странно. Ещё пару минут он тратит на то, чтобы уложить отросшие волосы назад и неуверенно поправить на себе одежду. Смотрится в зеркало, потом на часы на стене и понимает, что если выйти сейчас, то будет намного лучше, чем потом. Ночью, всё-таки, опасно. Так он и делает. Точкой, на которую он пришёл, не кажется ему чем-то из ряда вон выходящим — кругом были и мужчины и женщины, а ярко накрашенных шалав и мужчин в юбках, про которых тоже говорили часто, здесь не было. Рифат осматривает терпеливо ждущих людей. Встаёт рядом. И понимает, что если будет также стоять и ждать, то никого не найдёт. Действовать нужно решительно — расстегнуть две или даже три верхних пуговицы на рубашке, перебороть привычные остатки стеснения и скованности, и подойти самому. «Попытать счастье». Может быть, отхватить пару раз в нос или даже отделаться парочкой синяков, но найти в конце концов мужчину, который согласится с ним переспать и дать понять, что мужчины ему не могут нравиться. Он подходит к первому мужчине, который кажется ему неплохим вариантом, но тот вдруг берёт в руки пейджер и начинает сам себе диктовать сообщение, говоря на другом языке. «Иностранец», — думает Жемалетдинов, — «…Как такому объяснить? Здесь нечего делать.» Второй посылает его с угрозами наброситься, третий буквально белеет от страха, отнекиваясь, и говоря, что вообще не знает о том, что здесь происходит по вечерам. Рифат почему-то верит. Думает, что это совсем не его день, и проблема в нём. А после сам себе говорит, что следующий человек будет его последней попыткой. Если не сложится, то он пойдёт домой, ляжет спать, а тёплым солнечным воскресным утром снова начнёт корить себя за то, что в нём есть эта ненужная болезность. Со стороны он кажется Рифату чуть выше него самого, но когда он оказывается совсем близко, то отказывается как раз наоборот. Он легко трогает стоящего к нему спиной человека за плечо, почему-то думая, что в этот раз может что-то получиться. Тот выглядит старше своих лет, но на самом деле, наверное, очень молодой — светлые, живые глаза, но притом уставшие, и поднятые в удивлении брови, сжатые тонкие губы. Хорошая память на лица позволяет уже запомнить его черты. —… Уединимся? — напрямую спрашивает Жемалетдинов. — Э…? — открывает он рот, чтобы переспросить, правильно ли он понял. Но как по-другому можно понять такое предложение? — Я заплачу. —…Ты меня не понял, — говорит парень, — Я не из «этих». — Да все так говорят, — перебивает Рифат, — Ты не понял. Я хочу, чтобы ты… Меня, ну… Когда сзади — без разницы же. — Я тебя? Это шутка такая? — Нет, послушай… — Жемалетдинов уже хочет вставить ещё одно слово, но парень вдруг оглядывается за его спину. Его выражение лица меняется на напряженное, и он грубо хватает его за запястье и тянет за собой, так, что он даже не успевает переставлять ноги. — Быстрее, — подгоняет незнакомец, уже заставляя пожалеть о том, что он это предложил. Он не знает, куда идёт, но ведётся, доверчиво следуя, просто потому что так надо. Они отходят достаточно далеко, прежде чем остановиться, и слишком далеко, чтобы ему не было боязно. — Зачем?.. — пытаясь отдышаться, спрашивает Рифат. — Не суть, — отмахивается блондин, а после вынимает из кармана газовую зажигалку. Приседает на корточки около поребрика и преспокойно вертит её в руке. Он не выглядит так, будто бежал сейчас от девушки, с которой когда-то провёл ночь в прошлом, куда глаза глядят, — Слу-ушай, — тянет он, усмехнувшись, —…Ты правда так хочешь, чтобы тебе ну, сзади… Это? Ну в жопу, ты меня понял, — на это Рифат молчит. Ситуация кажется настолько давящей и неловкой, что он дважды или трижды жалеет, пока тот держит паузу. Хочется уйти и развернуться, потому что он не понимает чужих намерений и думает, что он просто хочет над ним поглумиться. Но он вдруг выпрямляется, прячет зажигалку в карман, и выдыхает, — В очко… Да пошли, че замер-то… Стоишь тут с кислой рожей. Разберёмся. Он хмурится с секунду, а потом хмыкает, думая, что терять ему нечего, да и тот, вроде бы, выглядит обычным парнем. Спустя несколько минут Жемалетдинов зачарованно глядит на ползущую за окном авто вечернюю Москву. Эта история кажется ему странной в целом, но он всячески пытается не думать. Потому что неизвестность, в которую завела его довольно глупая, для милиционера голова, немного напрягает. Странно думать о том, что случится с ним через несколько часов, пожалеет ли о том, что сам подошёл и сделал предложение, от которого, на самом деле, несложно отказаться… Просто… Москва в это время очень красивая, а Рифат редко видит её такой — горящей светом зажигающихся фонарей, с улетающей дорогой и проплывающими мимо людьми. Из окна иномарки. Иномарку в Москве можно увидеть редко, а таких в городе и вовсе, наверное, очень мало. Он понимает, что увлёкся, когда слышит за спиной смешок, и оборачивается. — Интересно? — Рифат понимает, что у парня хорошо получается его пристыдить и поставить в неловкое положение. Жемалетдинов пожимает плечами в ответ, понимая, что сказать ему нечего. Он и не знает, интересно ли. Потому оставшийся путь проходит в молчании. В квартире, несмотря на прохладу в щелях деревянных окон, довольно жарко. Рифат сразу же расстёгивает ещё одну пуговицу на рубашке, на что слышит чужой смешок, и поворачивает голову. — А ты хоть знаешь, как ну… Ебстись-то… Туда? — улыбается ему парень совершенно бесстыдно, и он поражается тому, как можно говорить о таком столь открыто. Просто… Он не привык так, — А? Жемалетдинов вешает куртку на крючок, мотнув головой, и тоже усмехается. — Приехали… — бормочет блондин, садясь на стул в кухне. Сидит недолго — затем, почему-то, лезет в шкаф и достаёт аптечку, вынимая оттуда что-то, что спустя пару секунд держит в руках Рифат, переводя взгляд с неё на парня. — Это что? — спрашивает он, а потом доходит, но догадку вслух не озвучивает. — То самое, — говорят ему, а потом открывают дверь холодильника. По столу громко стукает графин чего-то спиртного, после звук пробки, а Рифат так и смотрит на болтающуюся в графине янтарную жидкость, — Коньяк… Будешь? Спустя несколько мгновений они чокаются, молча выпивая прямо из кружек, потому что бокалов в этой квартире у него тоже, кажется, нет совсем. У парня дурацкая кружка с именем, и Рифат предполагает, что на ней, всё-таки, его имя. Имя «Дима» ему подходит. Спрашивать о том, как его зовут, уже неуместно и слишком поздно. Сразу становится хорошо. И если до этого Жемалетдинов себя накручивал, потому что даже не знал его имени и не знал, почему же так захотел пойти, то на душе уже было спокойнее. «Что я делаю?» — думает отстранённо Жемалетдинов. Но что-то в этом есть и нём что-то есть, и Рифат думает об этом даже тогда, когда остаётся один в чужой ванной с высокими потолками, и тяжело вздыхает, держа в руках чуть ли не половину чужой аптечки. Всё боязно как-то.

***

— Поворачивайся, — говорит парень немного холодно. Он слушается и ложится на живот, вильнув бледной голой задницей, а потом как-то сам тяжело вздыхает. Тот, почему-то, начинает смеяться, а он, ничего не понимая, поворачивает голову. —…Что? — Ничего, — успокаивается блондин, разводя коленом чужие ноги в сторону. Холодные пальцы берутся за его бока, пододвигая чуть ближе, — Задок расслабь… О. Рифат чувствует себя дураком, просто находясь рядом с этим человеком. Рифат чувствует себя дурно, когда боль вдруг начинает печь, но это он, наверное, виноват сам. От боли жмурится, а когда открывает глаза, глаза почему-то застилает пелена слёз. Не так уж больно, хотя и больно, может быть, дело в том, что выпил он больше, чем нужно было, и его развезло вничто. Перед глазами комната приобретает размытый вид, даже когда он позволяет себе проморгаться. Картинка плывёт, а он только и успевает, что моргать, чтобы понимать, что происходит. Боль чувствуется какой-то тупой, если вообще чувствуется. Он в какой-то прострации, слышно только, как над его телом натужно дышат, наваливаясь с каждой фрикцией, и тяжёлым телом давят в кровать. Жарко как-то, непонятно, в пояснице тянет, руки на себя тянут с эгоизмом, а в голове пусто-пусто. Единственная мысль, проскакивает в голове у Рифата за всё время, да и та о боли в заднице. В какой-то момент мутные пятна в глазах приобретают очертания, а над ухом наклоняются, чтобы что-то прошептать. — Привстань-ка, — шепчут. Рифат поднимается, но коленки трясутся сами, а ноги разъезжаются обратно. Кое-как он встаёт на четвереньки, делая тяжёлый вдох. Чужое тепло приятно ощущается на коже, когда руки притягивают ближе. Не то чтобы ощущение нахождения в чужих руках ему не нравится. Вовсе нет, это чувство внезапно будоражит. А спустя несколько секунд чувствует, как под задницей пролезает рука и крепко берётся за его член. Парень делает такой же тяжелый выдох. На секунду он представляет своего лейтенанта, но дольше не получается — больше он не вывозит — то ли из-за перекрёстной боли и эрекции, то ли просто потому что очертания рук и спины коллеги никак не укладываются в голове. Вместо него в голове только руки парня, который с инициативой, но грубовато сжимает пальцы на его члене. Он впервые случайно позволяет себе издать какой-то противный всхлип, когда изливается в чужую ладонь. Тот со случайной брезгливостью размазывает семя по его спине, от чего Жемалетдинов морщится. После пары толчков, парень наваливается сверху на него, тяжело дыша в ухо. Не говорит ничего, восстанавливая дыхание, пока Рифат смаргивает слёзы, какие-то неправильные, неправдивые, застелившие глаза от боли и удовольствия. Обо всём он подумает позже.

* * *

Дима просыпается рано утром. Он оказывается один, но даже не удивляется, хотя всё равно проверяет все ящики в квартире. Все вещи на месте, и более того — он находит на полке в прихожей купюру, которой там до этого не было. Становится как-то не то, что бы обидно. Как-то неприятно от того, что с ним ещё и расплатились. Баринов помнит, что прошлой ночью сделал что-то очень странное для себя. Но чего уже думать о том, что было сделано по собственной глупости и большому интересу? Выпивает горячего чая с сахаром, понимая, что головная боль никуда не уйдёт. Но о чём ему жалеть? Сегодняшний день — ещё один бесполезный выходной. В квартире стоит гробовая тишина, которая кажется совершенно непривычной и немного напрягает. Как-то здесь не сидится — никакого спокойствия. Он ходит от двери к окну, затем возвращается, потом снова смотрит на людей в окне. Закрывает глаза, со скуки прислоняется лбом к стеклу, а в голове почему-то события вчерашней ночи, всё встаёт на свои места. Становится вдвойне с этого дурно. Парень чувствует, что что-то сделал не так, и хочется от этого избавиться. Сам он некрещёный, но крестится часто — просто чтобы спокойнее стало. О молитвах даже и спрашивать не надо, этого Дима не знает и подавно. Почему-то описывает вокруг себя крест, от греха подальше, не зная, поможет ли, но на душе всё так же тяжело. Потом Баринов сам одёргивает себя и впервые думает о том, что нужно съездить домой.

* * *

— Работаешь, Рифат? — заглядывает Юрий Павлович, — Ну, работай, работай, — улыбаясь, говорит мужчина. В течение последних недель Рифат в его глазах выглядит не рассеянным, а настроенным на выполнение поручений. Сёмина впервые за долгое время берёт какая-то отцовская гордость, и уходя к себе, он оборачивается пару раз, чтобы убедиться, что ему не кажется. Тем не менее, он умудрился стать более нервозным и чувствительным. — Никогда не слышал, чтобы Палыч тебя хвалил, — раздаётся сверху. Рифат поворачивает голову. — Всё когда-то бывает в первый раз, — пожимает он плечами, усмехнувшись. Ему странно понимать, что в этот раз при виде коллеги может держать себя в руках. Тот уже будто не кажется ему кем-то выше Бога. Лейтенант Смолов опять сидит на его столе, копаясь в какой-то папке без особого интереса. — Понимаю, — улыбается тот, — Много у тебя ещё сегодня? — бормочет он, кивая на документы. — Ну… Я почти всё. А что? — Да дождаться и пойти с тобой, что ли… — задумывается вслух мужчина. И вроде бы, это то, о чём Рифат желал очень долгое время — ухватиться за единственный шанс сблизиться с мужчиной, хотя бы до дружбы, чтобы не вздыхать по нему издалека, но сейчас коллега и выглядит для него по-другому: хоть и всё такой же высокий, статный, но уже не такой очаровательный и слишком уставший из-за своей работы, покрывшийся щетиной. У глаз совсем недавно появились первые морщинки, отчего он выглядит старше где-то на пару лет. Когда успели? Рифат задумывается: а нужно ли ему вообще? Но не отказывает, поэтому замечает, как спустя время мужчина терпеливо ждёт его у выхода. Он ничего не говорит, когда Жемалетдинов пытается оправдаться, лишь понимающе улыбается и говорит: «Пойдём». Рифат ловит себя на мысли, что Смолов выглядит каким-то поникшим, возможно усталым, без интереса во взгляде. Никаким. Да, наверное, тело у мужчины всё такое же красивое, и влечение осталось тем же, вряд ли что-то поменялось за эти дни. Просто всё остальное… Отталкивало. Они идут в одну сторону, а молчание только напрягает всё больше. Рифату вроде и хочется поднять какую-то тему, заставить его улыбнуться ещё раз, так как это делал он обычно. В нём нет сейчас того, к чему Рифат привык и за что полюбил. Эта мысль заставляет его чувствовать себя странно. Рифат смотрит на мужчину, а тот будто чувствует чужой взгляд, и поворачивает голову. Между ними снова оказывается эта вязкая недосказанность, от которой парню становится тошно. — Я думаю, нам надо поговорить, — вдруг заявляет Фёдор. —…Ты про что? — спрашивает Жемалетдинов. Тот вздыхает тяжело, не злостно, и говорит прямо: — Я вижу, как ты на меня смотришь. Ты из этих? — Ко… — бормочет Рифат, но на самом деле, в эти секунды всё понимает. — Педерастов. Парень молчит — до того неловко это и неприятно, он и не знает, чего ожидать. — Я ничего никому не скажу, — обещает мужчина, но парня это совсем никак не успокаивает. В голове он сам продолжает за лейтенанта: «Просто держись подальше», ведь и так всё понятно. Мужчина молча провожает его до пустой остановки, где их пути расходятся. Они даже не прощаются, потому что Рифату неприятно и хочется скорее уйти, но тот просит обернуться. А Жемалетдинов, как мягкотелый идиот, у которого от уважения к себе ничего не осталось, слушается. —…Не обижайся на меня, — просит Смолов. — Да я и не… Фёдор вдруг утыкается ему губами в губы, но не находит в нём вообще ничего, да и сам не решается. От этого неприятнее вдвойне. Зачем? Из жалости? Мажет раз по чужим губам своими, а потом отстраняется и горько усмехается. — Теперь есть на что, — бормочет мужчина, — Прости за это и за всё, хорошо? Мне хотелось попрощаться, потому что меня переводят… И я пойду уже, наверное. Рифат, смотря вслед за удаляющимся Смоловым и не верит даже, что видит его в последний раз. Оно как-то… Не верится. Становится вдруг очень паршиво, из головы не выходит его попытка поцеловать, и вроде хочется окликнуть, но он уже кажется таким далёким и невозможным. Хоть и остаток чувств ещё долго будет догорать где-то внутри, судьба сама уже дала понять, что не суждено. И никогда не было. Спустя время он поймёт, что это было вовсе и не любовью, а каким-то детским восхищением, но сейчас что-то отдаётся в нём слепой болью утраты. Домой уже не хочется. Рифат еле плетётся по оживлённой улице, потому что дома его снова ждёт незаправленная кровать, холодная гречка и ночь наедине с собой. Как и обычно. Туда-сюда ездят машины, не стихает чужой говор, и так ровно до поворота. Когда он сворачивает, город снова становится непривычно тихим и мрачным. Асфальт за ним вдруг подсвечивается фарами и не меркнет, и он оборачивается, будучи немного взволнован. Автомобиль смутно кажется Жемалетдинову знакомым, но он не придаёт этому значения и продолжает идти дальше. —… Долго за тобой ехать ещё? — громко спрашивают из машины, на что Рифат оборачивается, застыв на месте, — Идёшь или как? Он кажется хорошо знакомым, будто они давно уже общаются, но видятся они во второй раз. Но между тем, чтобы принимать разумные решения и гасить в себе чувства, Рифат всегда поступает наоборот: доверяется своему чутью и действует спонтанно. Так и здесь, в очередной раз, кажется, он вот-вот бросится в неизвестность. А может быть и нет. Снова эти грубые черты лица в сумерках, уставшие глаза и совершенное безразличие. Его первый мужчина ничуть не поменялся, но находиться с ним всё равно как-то беспокойно. «Деньги, точно, » — думает этот парень, доставая с заднего сидения свои вещи. Этот может быть Дима вдруг начинает рыться в сумке, и переворачивает всё внутри, чтобы найти то, что он остался должен. Поиски затягиваются надолго. В конце концов, приходится залезть в бардачок с его стороны, чтобы достать деньги. — Нашёл, — шепчет он, а потом поворачивает голову, чтобы всучить ему долг, — Ты оставил у меня… Это, —в ладонь Рифата ложится смятая купюра, — Не стоило. Рифат вздыхает, пожимает плечами, бросает тихое сухое «спасибо» и дёргает ручку двери на себя, чтобы выйти, но машина оказывается запертой. —… Уединимся? — вдруг спрашивает парень посреди тишины, — Я заплачу. Жемалетдинова вдруг передёргивает. —…Это шутка такая? — возмущенно-растерянно спрашивает Рифат, вдруг припоминая свои слова в ту ночь. На что в ответ вдруг молчат. — Я по-другому не умею, — признаются в ответ. Он думает с несколько секунд, которые кажутся вечностью. В омут с головой.