элегия

Он носил осеннее иссиня-чёрное пальто и узорный жилет с длинной серебряной цепью для украшений, увешанной подвесками со стекляшками вместо драгоценных камней, сидел на подмостках, напоминающих театральную сцену, окружённый голубями, и курил набитую пахучим табаком трубку. Когда он думал, что никто на него не смотрит, он блаженно жмурился, подставлял холодным лучам октябрьского солнца бледные, она была уверена, что замёрзшие, щёки и улыбался. Прохожие сновали мимо и разделяли их, словно густой лес разделяет два многолюдных города или бурная река — правый и левый берега. Она смотрела на него, не отрываясь, и была уверена, что он знает, что она смотрит. Он всегда приходил в одно и то же время. Она опаздывала на несколько минут, чтобы не вызвать подозрений, и садилась напротив того места, где сидел он. Иногда ей казалось, что он ждал её; она ловила на себе его редкий взгляд, краснела и отворачивалась. Она отчётливо видела, как его губы кривились в быстрой, мимолётной улыбке. — Вы совсем промокли. Она вздрогнула. Он смотрел на неё сверху вниз, выглядывая из-под своего гигантского чёрного, точно большое грозовое облако, зонта; один его глаз был голубым, второй — выгоревшим и блёклым, будто подёрнутым дымчатой пеленой. Она передёрнула плечами; её пальто действительно было насквозь мокрым и холодило спину. Она подумала, что непременно заболеет, и тогда она обречена. — Возможно, я решила лишить себя жизни, откуда Вам знать? — спросила она. Он тихо рассмеялся. — Вы выбрали весьма оригинальный способ. Подумайте только, что напишут в Вашей эпитафии! Это будет жутко, безвкусно и, быть может, самую малость забавно. Она вздрогнула; ветер пронизал её хрупкое тело и нанёс удар по и без того слабому здоровью. Капли ледяного дождя задорно стучали по нависшей над её головой чёрной нейлоновой крыше; обтянутая чёрной кожей перчатки мужская рука сжимала резной эбонитовый набалдашник. Он показался ей могучим Атлантом, удерживающим на ладонях небесный свод. Думать о том, почему её небесный свод ограничивался теперь одним лишь зонтом, ей не хотелось. — Минерва МакГонагалл, — представилась она. — Геллерт Гриндевальд. В тот год, год их встречи, её обязательно должны были уволить со службы; начальник отдела, старый друг её отца, которому она была обязана должностью, внезапно скончался, а новый не собирался терпеть у себя в подчинении столь юную и болезненную особу. Ей не так давно исполнилось двадцать; она мечтала о признании и хотела, чтобы на каждом углу знали её имя. Как известно, реальный мир всегда оказывается хуже мира фантастической иллюзии, и все эти чудесные молодые надежды, если не уделять им должного внимания, подобно солнечному свету разбиваются о трёхгранную стеклянную призму каждодневной рутины. По-юношески наивную Минерву, не слишком ещё умудрённую жизненным опытом, ждало чудовищное разочарование. Поэтому эти глупые, ничего не понимающие прозрачные капли октябрьского дождя текли по её щекам подобно слезам. Минерва часто моргала и вытирала их рукавом; она не должна была плакать. — Вам стоит пойти домой и переодеться, мисс МакГонагалл. Вы дрожите. Он движением фокусника вытащил из рукава носовой платок. Белый и льняной, с кружевной оторочкой. Геллерт поднёс его к её лицу и коснулся щеки. Минерва смотрела ему в глаза и не шевелилась. В тот год он в первый раз за пару десятков лет приехал в Англию. Скажем, вернулся на родину, хоть и родиной родную страну никогда не считал. Он въехал в старую квартиру своей ныне покойной тётки Батильды; весь хлам — женские платья и шляпки, мёртвые цветы в керамических горшках, изящная дорогая посуда и зеркала — и старая мебель отправились в приюты конгрегации «Сестёр Милосердия». Издержки извращённого вкуса Батильды и её гедонизм перемешались с его аскетичностью. На верхних полках шифоньера лежала запакованная в плотный брезент военная форма, в закрытой на ключ шкатулке — рыцарский крест железного креста с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами, и ему беспрестанно казалось, что под половицами и в шторах скрываются призраки его тёмного прошлого. Поэтому он раз от раза сбегал в сад при монструозном лондонском Барбикане. Наблюдающая за ним девушка была единственным его развлечением. — Где Вы живёте? Я провожу Вас, если позволите. В глазах Минервы он видел отчаяние. Она схватила его за руку. — На Нортбург-стрит. Она казалась ему занятной. Её глаза были зелены, в волосах играл ветер и путались капли; она была настолько чиста и непорочна, что ему бесконечно, бесконечно хотелось насладиться ею, хотелось попробовать на вкус эту безгрешную прелесть юности, свойственную всем молодым девушкам. Ему бесконечно хотелось её испортить. Имел ли он право на то, чтобы сделать это? Минерва вдруг кивнула ему и слабо улыбнулась. — Я была бы весьма признательна Вам. Если бы его спросили, как он мог так поступить, он ответил бы, что она виновата во всём сама. Она добровольно попала в этот силок, и ему даже не пришлось заманивать её. Он протянул ей руку. ххх Заметим, что квартирка Минервы МакГонагалл была чудовищно маленькой. Она напоминала крошечную клетушку для мелких птиц. — Вам не тесно здесь? Ему показалось, что вверх по стенам расползаются вереницы трещин; он решил, что это не слишком удивительно. Осторожно, чтобы не задеть углы чересчур огромного для узкого коридора комода, Геллерт протиснулся в небольшую круглую гостиную и снял пальто. — У Вас, — он поморщился и соврал, — весьма мило. На лице Минервы расцвела смущённая улыбка. Она покраснела. — Хотите чаю? Он хотел переспать с ней и повеситься, но ответил: — Да, пожалуй. В чём-то эта юная Минерва была похожа на его тётку. У неё был такой же тугой пучок на голове и застёгнутый на все пуговички целомудренный воротничок строгой блузки. У Батильды были маленькие хитрые чёрные глазки, ястребиный нос и скверный характер. Она одевалась, как придворная дама викторианской эпохи и носила тяжёлую трость с золотым набалдашником. У Минервы трости не было, но был гигантский, во всю чёртову стену, портрет кавалера креста Виктории, британского вице-адмирала Альбуса Персиваля Вулфрика Брайана Дамблдора, и Геллерт не мог определить, что из этого хуже. — Вы знали его? — спросил он. Минерва улыбнулась. — Да, знала, — ответила она. — Он воевал с моим отцом и был его другом. — Отчего же Вы повесили его портрет на стену? Вы им восхищаетесь? Минерва рассмеялась. — Он сам повесил его сюда. Я всё порывалась снять его, но сначала не было времени, а теперь... Вам, конечно, известно, что он умер в прошлом году? Неудачное боевое ранение или что-то вроде того. — С чего Вы взяли, что мне известно о том, что он умер? — Вы спросили, знала ли я его. Альбус Персиваль Вулфрик Брайан Дамблдор был интересен. Он приехал в Германию в тридцать шестом; на его плечах болталась новенькая офицерская шинель. Он прятал длинные волосы под фуражкой, отращивал отвратительные колючие усы и говорил с невыносимым британским акцентом. Геллерт бы никогда его не заметил, если бы не его удивительная навязчивость. — У Вас великолепный вкус, герр Гриндевальд! Признаться, не ожидал услышать от такого человека, как Вы, столь прекрасное и пробирающее до глубины души исполнение произведения русского композитора. Позвольте поинтересоваться, где Вы учились играть на рояле? — Моя тётушка была приверженцем классического воспитания. Я был её единственным племянником, и она часто жаловалась, что Бог таким образом наказал её. — Ваша тётушка гений, если хотите знать! Быть может, Вам дела нет до моего мнения, однако же... — Вы правы, мне нет никакого дела. Геллерт бы никогда его не заметил, если бы воочию не увидел его поразительного жизнелюбия в сочетании с титанической силой воли и если бы не сотни тысяч различных «если». Альбус Персиваль Вулфрик Брайан Дамблдор был невыносимым, надоедливым, вездесущим и... незабываемым. Геллерт стал его первым. — Я бы хотел, что бы Вы остались со мной навсегда, герр Гриндевальд. — Вы так прекрасны и так доверчивы, Альбус. Почему же Вы краснеете? Он ушёл от него в тот день, когда началась Великая война. Для Геллерта ничего не изменилось; он предпочитал думать, что ничего. Он продал свой загородный дом и перебрался в казённую берлинскую квартиру, потом отправился на фронт. Он считал эти события обычными, ожидаемыми. И всё-таки теперь всё было иначе. Жизнь вновь свела их в январе сорок третьего. Геллерт не заметил его — флот под его командованием готовился разгромить союзников и уже ощущал аромат победы. Альбус появился так же внезапно, как и тогда. Он выстрелил. Он выстрелил в его руку, между плечом и предплечьем, это его действие было оглушительно громким, однако он не попал. Геллерт не улыбался, пускай ему и хотелось, но странно смотрел и тихо смеялся. Глаза его оставались серьёзными. Он знал, что Альбусу не хватит смелости убить его. — Мне жаль, что я не могу убить Вас. — Убейте, раз так хочется. Неужели Вам, военному, не хватит духа спустить курок? Минерва поставила перед ним чашку чая с душистыми травами. Альбуса Дамблдора убили в январе сорок пятого. Говорили, что в тот день стояла та же самая погода, что и два года назад. Они почти победили: союзники господствовали на коммуникациях, и крах немецких подводных сил был лишь вопросом времени. Геллерта там не было. О том, что Альбус погиб, он узнал из рапорта лейтенанта. Говорили, что в тот день гросс-адмирал Гриндевальд разбил подаренную фюрером хрустальную пепельницу и убил кого-то, выстрелив из окна. — Не хотите вступить в партию, Дамблдор? Не хочется, чтобы столь блистательный ум достался Великобритании. — Надо же! Вы, наконец, признали мой ум. Я польщён. Губы Минервы были тонкими и трепетными. Она сжалась, когда он поцеловал её, и вздрогнула, когда его рука скользнула к её острой худой коленке, скрытой под длинной юбкой. Как же она была похожа на... Она так же отчаянно краснела, была так же неопытна, так же хороша, так же невинна. Она была безгрешна, и она могла бы стать его спасением, если бы он позволил ей. Кто бы мог подумать, что эта случайная девица окажется той, кто вытащит на поверхность его самые худшие, но, тем не менее, приятные воспоминания! Кто бы мог подумать! Она, эта серьёзная древнеримская богиня мудрости, всерьёз могла влюбиться в незнакомого человека. Он развернул её к себе и развёл ноги. Альбус укоризненно посмотрел на него со своего большого, во всю стену, портрета. Геллерт мысленно послал его к чёрту. Минерва неуверенно закусила губу. Смущение волнами билось в её глазах и готово было выплеснуться через края глазниц, губы сжались в бледную полосу, между бровями пролегла незаметная пока морщинка. Она сжала в ладонях рукава его рубашки и положила подбородок на плечо. — Пожалуйста, — прошептала она, обжигая горяченным дыханием козелок его уха, — будьте осторожны. Ему показалось, что он уже слышал эти слова. Он отпрянул. — Извините меня, Минерва. Она заглянула ему в глаза. Что такого он мог сделать для этой девушки, что она так охотно была готова отдаться ему? Он не мог вспомнить. Он не мог понять ни её, ни самого себя. — Мне нужно идти. Спасибо за чай. Геллерт тяжело выдохнул. Его пальто подобно щиту надёжно укрыло его плечи и защитило от проницательного взгляда двух сапфировых глаз. Нарисованный Альбус улыбнулся ему вслед. ххх На следующий день он вновь надел своё осеннее иссиня-чёрное пальто и узорный жилет с длинной серебряной цепью для украшений, увешанной подвесками со стекляшками вместо драгоценных камней, пришёл в ограбленный весельчаком-ветром сад при монструозном Барбикане, сел на подмостки, напоминающие театральную сцену, окружённую зрителями-голубями, и закурил набитую сладким табаком трубку. Когда он решил, что никто на него не смотрит, он блаженно зажмурился, подставил холодным лучам октябрьского солнца бледные замёрзшие щёки и улыбнулся. Минерва, расправив складки на платье, села рядом с ним. — Когда-то Брайант сказал, что осень есть последняя, но самая восхитительная улыбка уходящего года. Вы с этим согласны, мисс МакГонагалл? Она пожала плечами. — Я не люблю осень. Для меня она нисколько не романтична и не красива. Извините. — Что Вы! Вы, безусловно, имеете право на мнение. Он встал и устало посмотрел на неё. Она глядела на него в ответ, снизу вверх, и в глазах её теплился вежливый интерес. — Вы... Минерва кивнула. Она протянула ему ладонь, предлагая пожать её в обыкновенном для друзей жесте, но Геллерт не принял её. — Не утруждайте себя. Я понимаю. Он стянул с руки кожаную перчатку и дотронулся ледяными пальцами до её тёплой щеки. Минерва слегка улыбнулась. — Вы теперь уедете? — спросила она, не рассчитывая получить ответ. — Было бы жаль. Должна признаться, мне нравилось наблюдать за Вами. Я была бы счастлива встретить Вас вновь. Геллерт рассмеялся, и его рука скользнула к её подбородку и приподняла голову. Она затаила дыхание. — Вы непременно будете счастливы, мисс МакГонагалл.

2019