***
Как тогда, на Чарах, когда проходили заклинания для восстановления предметов и темных артефактов. В ту ночь у него в очередной раз не вышло починить Исчезательный шкаф, глаза не хотели оставаться открытыми, и все бы ничего, да только он зацепился взглядом за ровную спину гриффиндорки. Эти волосы, больше похожие на воронье гнездо. Эта рука, от которой шарахался сосед по парте в страхе отхватить пощечину. Эта сумка, учебники, тетради, конспекты… Как она это делает? Как ей удается оставаться идеальной ученицей, отличной подругой и все такой же***
Он никогда не верил в любовь. Для него она была сродни детской сказки на ночь, после которой сны были такими же светлыми и чистыми, как кровь, струящаяся по венам. Когда он поймал её взгляд, то даже не удивился волне боли, снесшей его — на Круциатус Беллатрисы немногие реагировали иначе — но, заметив в шоколадной бездне глаз магглорожденой волшебницы смертельную усталость и смирение, что в данной ситуации было равносильно гибели, он ужаснулся. Уже тогда он понимал, чем ознаменуется победа лорда Волан-де-Морта, и уповал, почти молился, на Мальчика-который-вечно-оказывается-не-в-то-время-не-в-том-месте, и, зная, что единственная светлая голова Золотого Трио — грязнокровка Грейнджер, и на неё тоже.***
Или когда их поставили в пару на Зельях. Тогда они, кажется, оба смертельно устали и перекидывались оскорблениями скорее по привычке, нежели из желания уколоть побольнее. А выражение лица Вислого, когда она прятала улыбку на его реплику о самолюбии Слизнорта, брошенную злым шепотом тому в спину, было просто бесценно. Его хотелось сохранить в памяти, поставить на полку где-то между гневом Святого Поттера и раздражением заучки-Грейнджер и смаковать время от времени, разумеется, не так часто как её улыбку, но от того не менее удовлетворенно.***
Он наткнулся на неё в библиотеке. Ну, конечно! Она плакала над фолиантом по все тем же Чарам. Он не знал, почему остался, не ушел. Почему сел рядом и молчал. Он знал, из-за чего она здесь. Из-за кого. Знал, как и весь Хогвартс, что Уизел готов лизаться с Браун на каждом повороте и вроде как лижется. Знал, что грязнокровка вроде как неровно к тому дышит еще курса с третьего. Знал, что Вислый туп как пробка, чтобы это понять. — Harmonia Nectere Passus. — Что? — Сначала он подумал, что ему показалось, послышалось. Но Грейнджер давно перестала лить слезы по безвременно ушедшей первой подростковой влюбленности и теперь смотрела прямо на него. В него. — Страдает гармония связи. — И, видя его недоумевающий взгляд, она пояснила, — Это латинский. Домашнее задание по Чарам на прошлый урок подразумевало это заклинание. Ты, видимо, был слишком занят, чтобы его узнать. — Почему ты думаешь, что… — Начал было Малфой, но так и не закончил вопрос. — Я не думаю, просто ты так смотришь на книгу, словно впервые её видишь. Я решила, что ты её не читал, ведь она единственная, в которой упоминается заклинание для починки магических предметов. — Гриффиндорка, казалось, совсем потеряла рассудок. Плакать в библиотеке, первой заговорить со слизеринцем, да еще и с Малфоем… — Магических предметов? — …который словно бы и не понимал, в чем дело, будто она не по-английски говорит, а на немецком еще и с мексиканским акцентом. — Вещей, наделенных магией. — Как же она устала. От Рона с его эмоциональным диапазоном, как у чайной ложки, кажется так она выразилась на далеком пятом курсе. От Гарри с его параноидальными мыслишками о том, что Драко Малфой, тот самый что сидит сейчас совсем рядом, отныне Пожиратель Смерти. — С чего ты думаешь мне это интересно? — будь у него чуть больше сил, это прозвучало бы даже немного обидно. — Я не думаю. Мне, судя по всему, вообще думать противопоказано. — Она вот-вот расплачется. Снова. Перед слизеринцем. Мерлин, какой позор! — Он того не стоит, Грейнджер. — Неожиданно. Для них обоих. — Откуда ты знаешь, Малфой? — Должно было прозвучать раздраженно, но получилось жалко. Для полноты картины не хватало только хвостиков и радужного леденца, и, пожалуйста, кто заказывал обиженную на весь мир гриффиндорскую принцессу? — Если он за столько лет ни о чем не догадался, он того просто не стоит. — Произнес платиновый принц, поднимаясь. — Счастливо оставаться и, — тут он запнулся, — спасибо, Грейнджер.***
Доверие. Хрупкое, жидкое и эфемерное доверие было между ними в тот момент, на пороге её боли и его отчаяния. Она доверила ему свою слабость, зная, что юный Дракон поймет и не станет насмехаться, он вручил ей отголоски собственного огня, опаляющего внутренности. Их ненависть друг к другу растворилась в калейдоскопе невозможных эмоций, которые они испытывали здесь и сейчас. Боль. Разрывает на части, и вот смерть уже не кажется облезлой старухой в черной тоге с косой, напротив, она являет избавление от всего. От боли. Страха. Холодящего душу первородного ужаса, поднимающегося из недр подсознания.***
После финальной битвы она вспоминала момент с Роном в Тайной Комнате. Его приближающиеся губы, её внезапное отвращение и вынужденный поцелуй в щеку. И все думала, что же пошло не так? И единственное, что приходило в голову это глаза. Не те глаза, которые она хотела видеть. Приветливая синева вместо сверкающих грозовых облаков. Это было как удар молнии. Озарение. Она не хотела видеть эти глаза рядом с собой, не хотела просыпаться, глядя в них, и засыпать, не хотела завтракать, обедать и ужинать в их компании и совсем не желала видеть своих детей с такими до неприличия синими глазами. И тогда она побежала. Бежала и бежала, и думала лишь о том, чтобы он был жив, чтобы его родителей не оказалось рядом, когда Гермиона найдет его, и даже мысли не допускала, что этого может не случиться. А потом она нашла его. Того, чьи глаза стали её спасением и избавлением.***
Когда он увидел её в Выручай-Комнате, на долю секунды облегчение захлестнуло его. Он помнил, как нес какую-то чушь про палочки, как Адское пламя сметало все на своем пути. И он испугался. Не за себя или Блейза, или Кребба, а за неё. За грязнокровку Грейнджер, чьи золотые мальчики, наверняка, из кожи вон лезут прямо сейчас, чтобы с её растрепанной головы даже волос не упал. А потом он испугался самого себя, своих чувств, подобных которым он не испытывал ни к кому, кроме матери на протяжении всего прошлого года. Тогда не было времени на размышления и самоанализ, зато теперь его полно. Так какого чёрта? Он сидел на ступенях главного входа в школу. На том, что от них осталось. Он думал о том, что будет дальше. Абстрактные размышления о жизни и смерти, прошлом и будущем, свете и тьме. Что будет с матерью после всего? Что будет с отцом? Что будет с… Грейнджер? Как давно она сидит рядом? Где Святой Поттер и Уизел и почему, черт возьми, она улыбается? Смотрит своими огромными шоколадными омутами и улыбается так, словно сейчас гребаное Рождество, а он — самый желанный подарок во всем мире? — Мы победили. — Так, словно это объясняет все. — Нет, Грейнджер, — грустная улыбка на искусанных губах, — победили вы, а мы проиграли. — Глядя в сторону, отвечает. — И одному Мерлину известно, впервые в жизни я так рад поражению. И все становится таким понятным, правильным и будто бы родным. Сидеть с заучкой