Шесть

Здесь пахло влагой и плесенью. Шестой не мог видеть ничего своими глазами, но он чувствовал каждый запах, который его окружал. Он с отвращением отвернул тяжелую серую морду от пола, ощутив аромат ядовитых грибов. Сейчас был не сезон спор, но каждый из колонии знал, что грибницы стоит обходить стороной. Единственным плюсом от скоплений этих опасных живых организмов был свет, холодный и далекий, который излучал каждый из них. Но для Шесть это плюсом не было. У него даже не было глаз, чтобы рассмотреть то, что в памяти улья значилось как опасность. Шестой перешагнул через шляпки грибов, грузно ступая массивными пятипалыми лапами по каменным плитам. Его улей жил здесь на протяжении веков. Выживал, точнее говоря. Их Королева-матка наплодила много яиц, но живых существ здесь больше не было. Ни одна форма неразумной жизни не осталась на этой пустынной земле, сколько бы Шестой и его сородичи не искали пропитания. Разумной же жизни здесь не было столетиями, с тех пор как первые сородичи их всех пожрали, чтобы прокормить себя. Наступили голодные времена. Шесть был одним из первых сородичей, которые открыли рты к новому свету теплого желтого карлика. Поэтому его и звали Шестой. По счету. Так матери было проще запомнить каждого из её детенышей. До момента вылупленния Шесть, Королева успела пожрать не один десяток яиц, своих первых детей, которым она, рыдая и глотая их и не жуя, давала имена. У неё не было сил, чтобы яйца получали достаточно питательных веществ и это был единственный способ выжить для неё и будущего улья. Все её первые дети, носившие имена от Минус Двадцати до Нуля были безжалостно сожраны ей самой, чтобы следующие десять смогли родиться. Шесть был благодарен Королеве, что его яйцо находилось двадцать седьмым по счёту в её чреве, но он не испытывал ровным счетом ничего ни к тем, кто родился позже или раньше, чем он сам. Они – не семья. Они не братья ему. Они – часть улья, предназначенного для одной цели – процветание их Королевы. Шестой направился к пустой кладке. Здесь он когда-то родился. Здесь его прочная хитиновая оболочка яйца лопнула благодаря острым когтям на длинных пальцах матери. Детеныши не могут родиться на свет сами. Им нужна помощь. И он был из числа тех, кому вылупляться помогала Королева, а не сиделки. Он чувствовал её огромное твердое тело, когда он выпал из гнезда на твердый пол. Её дыхательные трубки приветливо свистели ему, а большой черный язык проходился по его коже. Да, у него была почти прозрачная кожа. Тоненькая и хрупкая она с каждым днем обрастала твердым серым панцирем, испещренным причудливыми рельефами, каждый из которых служил какой-то цели. Он шумно втянул дыхательными трубками воздух, и они колыхнулись, шелестя сочленениями хитинового доспеха. Шестой искал пищу. И он знал, что единственное место достать её безопасно были ясли, некогда наполненные громкими шипящими звуками, которыми нянечки успокаивали новых детей Королевы. Здесь были скорлупки – часть из них уже затвердела так, что даже самые крепкие челюсти, которыми всегда хвастал Двенадцатый, не могли бы их перекусить. Но более свежие медленно разлагались в прохладе этих искусственно созданных пещер. Шесть искал такие. Он водил безглазой головой из стороны в сторону и дыхательные трубки на длинной шее плавно покачивались, вторя его движением. Свистящий звук собственного дыхания не пугал его. Лучше слышать только своё дыхание, чем услышать чужое. С тех пор, как голод забрал большую часть сородичей, Шесть старался избегать выживших. Встреча с себе подобным никогда не кончалась чем-то хорошим. Кровавая драка, где каждый брызжет черной кровью, вырывает из тела противника куски мяса с хитином и тут же старающийся заглотить их. Голод творил ужасные вещи, но Шестой не переживал об этом. Он просто жил, как умел. Иногда он добывал достаточно пищи, чтобы покормить и себя, и свою матушку, медленно угасающую в самых недрах этого места. Там было тепло, и Шесть, принося еду, мог оставаться с Королевой и греться от недр земли столько, сколько ему вздумается, пока мать не разгневается от сильного голода вновь. Он был когда-то не единственным, кто держал такой негласный контракт, но он один прилежно исполнял его, несмотря ни на что. Он был один такой, кто жертвовал матери последние крохи своей пищи, потому как он был единственным, из живых, кому помогала родиться Королева. Из первой десятки её вылупившихся детей, он был последний, кто ещё дышал. Первыми погибли молодые принцы и принцессы. Не приспособленные к самостоятельному поиску пищи они погибали первыми от голода и становились пищей для трутней, одним из которых был Шестой, и воинов. Воины стали погибать следующими. Они были мощнее, больше и умнее. На их коротких массивных мордах были широкие выросты, образующие кожистые воротники. Так они защищали свои дыхательные трубки во время битвы, так же они запугивали более слабых и маленьких, но многочисленных трутней, не позволяя им себя сожрать. Трутни пожирали друг друга, стражи охотились на простых рабочих, но им требовалось больше пищи. Эта маленькая, никем не упомянутая в летописях гражданская война закончилась вместе с гибелью последних стражей от голода. Немногие трутни выжили, но они держались вместе, нападая на ослабевших защитников своего улья. Но броня стражей была слишком прочна для зубов простых рабочих – кожаные воротники скрывали их шею и дыхательные трубки. Но недолго могли сопротивляться слабеющие громадины, и тогда трутни, рвя когтями кожухи, нещадно вырывали хрящи трубок и вгрызались в тела умирающих собратьев. Века такой жизни низвели колонию в несколько миллионов до жалкой горстки в несколько десятков. Шесть перешагнул длинными лапами через груду пустых затвердевших скорлупок и вдруг уловил слабый запах гнильцы. Не тратя времени на более тщательное обнюхивание, он принялся жадно сжирать всё, что получалось вместить в желудок и зоб. И вскоре он уже цокал когтистыми пальцами вниз, опускаясь на самый нижний уровень его разрозненного улья. Вперед, поближе к Королеве! Шестой, издав тихий шипящий звук, проник в королевскую спальню и доверительно прижался к матери покатым гладким лбом. Его встретили недовольным ворчанием и предупреждающей трещоткой хитином на дыхательных трубках, но Шестого это не остановило. Он тихо, убаюкивающее шипел, бодаясь о материнское тело, и в конце свое ритуала приветствия и детской любви ритмично встряхнул всеми шестью трубками. Он принес её еду и охотно поделился ей, отрыгивая в пасть Королевы пищу из зоба. Его маленькая квадратная голова с легкостью помещалась в материнскую пасть, но он совсем не боялся оказаться съеденным таким образом. Королева его любила, как единственного преданного ей сына. Но это пока она была насыщена, и он приносил ей пищу. Он знал это и никогда не приходил с пустым желудком, но тех крох, которые он находил не хватало для полноценного поддержания жизни матери. Она едва двигала головой, её огромное тело не слушалось её. Она умирала. Она знала, что едва только её объемные легкие исторгнут последние крохи воздуха, она станет кормом для своих последних детей. Запас яиц в её чреве уже подошел к концу несколько десятков лет назад, и она не могла больше прокормить никого. Это знал и Шестой, но пока мать жива, он пытался как мог её помочь. Королева склонила голову и нежно боднула Шестого, но после этого её голова устало повалилась на теплый пол. Её силы на исходе. Звук. Громкий звук на верхнем этаже улья встревожил разнежившегося рядом с холодным боком матери Шестого. И он тут же сорвался с места. Он уже слышал такой звук. Так взрывались баки с горючим, когда один из его сородичей залез в топливный цех. Взрыв разнес часть стены и обвалил потолок, заодно поджарив того бедолагу, который имел неосторожность залезть туда. Его тут же растащили на еду, разрывая хитин, всё ещё пропитанные синтетическим горящим топливом. Коллективная память улья сохранила воспоминания об этом, но может кто-то, сошедший с ума от продолжительного голода, залез в топливное хранилище. Он пренебрегал осторожностью, грузно ступая всеми шестью лапами по треснувшим плитам, пока не оказался на самом верху. Здесь были вентиляции, через который он и его сородичи, выбирались на пустую поверхность планеты. Там, за стенами находились непроходимые густые леса растительности, и ни одного животного. Улей пожрал всё, что находилось в зоне его досягаемости, но иногда им удавалось добыть пару небольших зверьков, покрытых плотной кожей и весьма худых – мяса в них не хватало ни на что. Но сейчас тут было что-то иное. Ни один известный Шестому зверь не издавал таких высоких странных звуков. Шесть прыжком забрался на стену, а после переполз на потолок, медленно крадясь в сторону странных высоких голосов. Он притаился у одной из автоматических дверей, которые из-за отсутствия тока, не работали и были открыты, и вслушался в звуки в соседнем помещении. Он не понимал ни слова, но терпеливо выжидал. Пока он был хоть немного сытым, в нём просыпалось любопытство. – Ух, ну и запашок здесь. – Это, по сути склеп, для более чем миллиона людей. Сам думай, какой тут ещё может быть запах? Ваниль и корица? – Великая передовая научная станция «Зевс» на Медее стала братской могилой на два столетия, а была самостоятельным городом. Республикой самых светлых умов человечества. И что могло Корпорации здесь понадобиться? Какое такое оборудование они хотят достать? Всё покрылось ржавчиной и уже двести лет как устарело! – Спокойно, Джонсон. Ваша задача держать пушку и защищать нас от возможных угроз на Медее. – Какие угрозы? – тот, кого назвали Джонсоном, глухо рассмеялся. – В этих джунглях нет ни одной твари на многие километры. Вся местная дичь словно вымерла. А растения цветут и пахнут! Одно даже настолько хорошо цвело, что пыталось сожрать Вашего коллегу, Хиггинс! – Я просто хотел его изучить! – встрял третий мужской баритон. – Вот что я Вам скажу, Гэйнс, не суйте пальцы в цветочки. Пестики и тычинки и без вас разберутся куда во что вставляться, – гаркнул Джонсон. Слышны звуки потасовки. Джонсон толкнул Гэйнса в стену. – Джонсон, Гэйнс, не начинайте. У нас есть задание, и, если вы будете собачиться, я намеренно отправлю вас вместе чинить генератор, – голос Хиггинса звучал грозно и раздраженно так, что всякие остальные разговоры затихли. – А теперь, если вы позволите… Парни… и дама, – голос Хиггинса смягчился на мгновение и снова приобрел металлические нотки. – Вы все знаете, что должны делать и зачем мы здесь. Джонсон, я уже напоминал, что входит в Ваши обязанности. Итак, первое, что стоит сделать – включить генераторы, чтобы заработал свет и фабрика кислорода. Мисс Гленн, у Вас ведь должны быть чертежи здания, я верно полагаю? – Да, Мистер Хиггинс. Генераторы расположены на самом нижнем этаже «Зевса». Насколько можно судить из техники безопасности станции, они сейчас находятся в аварийном режиме и обслуживают только сами себя. И весь нижний уровень. Сомневаюсь, что за столько лет они продолжают работать корректно, так что там жарко как в пекле. Вентиляция вероятнее всего не работает так же, как и автоматические двери и фабрика кислорода. Комната управления находится на этом этаже в восточном крыле, после подачи питания мы сможем управлять всем «Зевсом» прямо оттуда. В первую очередь устроим дезинфекцию. Разлагающиеся трупы даже в закупоренном помещении представляют угрозу для здоровья. – Превосходно. Все слышали? Мисс Гленн, пойдете с Джонсоном включать генераторы. Мистер Гэйнс, я и Мистер Харпер изучим этот этаж и сразу как вы включите электричество пустим программу дезинфекции. И попрошу всех не трогать ничего органического даже в перчатках и скафандрах! Повторюсь, не прикасаться к органике! Мы точно не уверены в причинах гибели станции и пока не выясним руками ничего не трогать! Трупы, кости – проходим мимо. Если нужны будут образцы я лично прослежу за их сбором. Все всё поняли? Тогда вперед! Шесть мотал головой и прикрывал передними лапами ушные проходы. Голоса этих животных были громкие и высокие для его слуха, и ему потребовалось немного времени, чтобы привыкнуть к этому противному звуку. Он сидел на потолке, держась за поверхность лапами и время от времени с любопытством склонял голову вправо и влево. Таких живых существ он давно здесь не видел. И он знал, что они были отличной пищей. Старой Королеве надо много питания, и они его обеспечат. Трое из них пошли по соседнему коридору, а двое других двинулись в противоположном направлении, метя к пожарным лестницам. Шесть выполз к раскрытой настежь двери, ведущей в теплый и пустой тропический лес Медеи. Он не видел солнечного света, но ощущал, как хитин приятно греется под его лучами. Дыхательные трубки с тихим свистом всасывали воздух, фильтруя его, разбирая на мельчайшие запахи и Шестой свернул за тремя гуманоидами, тихо ползя по потолку. – Мистер Хиггинс, взгляните на это, – Гэйнс указал на стену и колыхание воздуха подсказали это Шестому. – Тут слизь. Похоже на пчелиные соты, только кривые и размером больше. – Это совсем не соты, Дилан, мой дорогой коллега. Не похоже, что эти отверстия использовали, чтобы хранить в них питательные вещества или личинки, - заговорил до этого хранивший молчания Харпер. – На Медее нет существ с похожим поведением. – Что же это тогда? – На этот вопрос у меня нет ответа, Мистер Гэйнс, – пожал плечами Харпер и вопросительно посмотрел на Хиггинса. – Герберт, могу ли я собрать образцы? Возможно, что на «Зевс» напал какой-то малоизученный вид… насекомых. Это похоже на строения, типичные для насекомых, но по назначению их очевидно не использовали. «Зевс» ведь занимался бурением недр земли ко всему прочему, мог и раскопать то, чего не следовало бы. Неловкое молчание повисло так ощутимо, что Шесть, чье свистящее дыхание могло его выдать, перестал дышать. Он слышал, как бьются крошечные сердечки его добычи, но выжидал. Их было много, а он знал ещё с детства, что эти существа могут больно ужалить. Шестой обнажил зубы. Всё его тело было испещрено царапинами и глубокими впадинками, оставленными два столетия назад. Хиггинс наконец кашлянул, оценивающе рассматривая неровные соты из невесть чего. Осы делают из бумаги, пчелы из воска. А из чего это? Ему нужно было узнать. – Хорошо, хорошо, Питер, – вздохнул наконец Хиггинс и махнул рукой. – только собирай осторожно. Не давай этому попасть на одежду. Мы пока осмотримся дальше. – Кричите, если что найдете, Мистер Харпер, – не удержавшись, вставил свои несомненно нужные указания Гэйнс и двинулся дальше по коридору вслед за Хиггинсом. Им ещё предстояло узнать так многое, а здесь казалось достаточно безопасно, чтобы разделиться без ущерба для группы. Вдвоем они прошли всё крыло, заглядывая в каждое помещение, но везде было одно и то же – разруха, сломанные кости мертвецов и странные соты и слизь. Достаточно мощные фонари позволяли рассмотреть всё во всех омерзительных деталях. Шесть с интересом понюхал воздух, нетерпеливо тряся сочленениями трубок. Звук этот напоминал трещотку гремучей змеи или маракасы. Это отвлекло Харпера от сбора образцов. Он поднял голову наверх, осматриваясь сквозь стекло герметичного скафандра. Шуршание маракасов сопровождалось напряженным шипением. Крик Харпера был слышен даже с самого дальнего помещения лаборатории. Хиггинс и Гэйнс, осматривающие аппаратуру на целостность, тут же выскочили в коридор, взъерошенные и обеспокоенные. Они увидели там, где Харпер собирал образцы, большое животное, вгрызающееся в плотную ткань скафандра их ученого. Оно было в полтора человеческих роста и возвышалось над тщедушной фигуркой Харпера. Серая кожа напоминала тяжелую рыцарскую броню, всю украшенную странными узорами и вырезами. Маленькая массивная голова была абсолютно гладкой и лишь вблизи можно было бы рассмотреть ушные каналы у основания нижней челюсти. Животное стояло на двух задних лапах, непропорционально коротких и маленьких в сравнении с двумя другими парами конечностей, и одной передней лапой упиралось в стену. Ему с его габаритами однозначно было тесновато даже в просторных коридорах. Длинный гибкий хвост тихо скрежетал пластинами хитина, трущимися друг о друга. – Святая Мария… – тихо вымолвил Гэйнс и перекрестился как положено истинному католику – слева направо. Он отступил на шаг и шарканье ботинок привлекло внимание наполняющего зоб животного. Чудовище подняло свою морду, попадая в луч света фонаря Харпера и оскалилось. Оно так и замерло, гневно потрясая странными отростками вдоль шеи. Гэйнс и Хиггинс замерли, стараясь не подавать никакого признака жизни, но то было бессмысленно. Шесть их видел. Видел своим особым способом общаться с этим миром. Он слышал запах пота, адреналина и страха, но ему хватит пока и того, что он имеет. Средние лапы подхватили тело словно тряпичную куклу с безвольно болтающейся головой, и зверь, издав предупреждающее шипение, заполз в вентиляцию. – Что… Что это?! Почему тут ещё есть что-то живое?! Оно его сожрало, Герберт! Оно утащило Питера! Сколько здесь ещё таких?! Хиггинс старался утихомирить своё сердцебиение, пропуская мимо ушей истерические крики Гэйнса. – А как же Бланш и Джонсон? Они спустились вниз. Что если там их больше? – продолжал, несмотря на игнорирование, Гэйнс. У него был слишком большой стресс, чтобы соблюдать обычную вежливость. Но его слова возымели эффект. В голове Хиггинса что-то щелкнуло при упоминании грубоватого неотесанного солдата Корпорации и его дочери. Бланш была молодым, но уже перспективным и умным специалистом в области компьютерных технологий, и вопреки настояниям Хиггинса, Бланш Гленн стала последним участником экспедиции на Медею. Он судорожно схватился пальцами за портативную рацию, вшитую в его костюм и заговорил. – Алло?.. Прием! Джонсон, прием! У нас чрезвычайная ситуация! Джонсон, вы меня слышите? Джонсон! Гарри? Вы там живы? В рации слышалось напряженное шипение помех, а сердце Хиггинса ойкнуло, вспоминая то, как шипело чудовище, видимое им минутой ранее. Могло ли быть так, что его дочь, отправившись вместе с этим бывалым воякой, заслужившим орден Корпорации, уже была сожрана многочисленными тварями там, по пути вниз. Руки Хиггинса опустились, и он был готов осесть на пол, если бы не вовремя подхвативший его Гэйнс. Рация затрещала и среди помех послышался плохо различаемый голос Джонсона. – А, Хиггинс… Да, да, всё великолепно! Вы бы… - трески заглушили часть слов, – Как в аду! Такая громадина! Я никогда подобного не видел! Тут всё… - чертовы помехи начинали раздражать и пугать Хиггинса больше. – Сейчас включим и вернемся. Конец связи. – Вот видите, Герберт, всё хорошо. После включения дезинфекции тут не останется ничего потенциально опасного, кроме Джонсона, – попытался пошутить Гэйнс. – Идемте в комнату управления. Шесть с трудом продирался по узкой вентиляции. Один он был ловок и подвижен, но ему редко приходилось нести с собой добычу. Он сжимал холодными лапами ещё теплое тело и глотал слюни. Свежая кровь. Он так долго ел одну лишь гниль, что этот свежий запах опьянил его, и Шестой забрел не туда, куда планировал. Он вылез из вентиляции этажом выше, чем нужно. Шестой принюхался, расправляя дыхательные трубки, которые ему пришлось вжать в выемки на хитине, чтобы лезть было проще. Аромат мяса сбивал его с мысли, и он не сразу понял, что оказался не там, где надо. Сзади раздалась агрессивная трещотка. Звук был громче, чем шуршание, издаваемое Шестым, и от того Шесть прижал тело мертвого ученого к своей грудной клетке и отступил на два шага. Он забрел на территорию Сорок Восьмого. Это был страж. Последний из кладки. Он был достаточно умен, чтобы не вести открытую войну с полчищами голодных трутней и охотился тихо. Иной раз Шесть слышал его запах в темных коридорах и спешил найти укромное место в королевской спальне. Туда Сорок Восьмой никогда не шел, уважая мать, но Шестого он не уважал. Верткий и не лишенный ума трутень сбыл немым напоминанием тому, что охотник из стража был плохой. Сорок Восемь чувствовал аромат мяса в лапах Шестого и озверел. Он голодал сильнее трутней и был готов убить за кусок плоти, лишь бы насытить голод. Он угрожающе раскрыл воротник из кожи и возвысился над сородичем, издавая утробное рычание. Шесть умел только шипеть и его голос в сравнении с этим рыком казался едва слышимым. Он попятился назад и резко развернувшись нырнул в вентиляцию. На крепкий металл тут же обрушился удар твердой головы. Стражи были больше трутней в два раза. У них были массивные широкие тела и хитин их не обладал такой завидной подвижностью за счет меньшего количества сочленений между ними. Сорок Восьмой не протиснется туда. Он может перемещаться только через шахту лифта, но сейчас он, обезумевши от дразнящего аромата, и не подумал кидаться за добычей в обход. А Шестой уже вылезал этажом ниже, с блаженством греясь в тепле генератора. Он медленно распрямился и перехватил тело ученого в пасть, тут же стремглав помчавшись в самую горячую комнату этого подземелья. Королевские покои веяли непривычным холодом. Шесть сбавил шаг и расправил трубки, втягивая воздух. Он чувствовал, что здесь были существа, которых не должно было быть в королевском ложе. Его обуяла ярость и он ворвался в покои матери, агрессивно шипя и встав на задние лапы, но его никто не встретил криками, никто не начал жалить его плевками. Здесь никого не было. Ничто, кроме Шестого, не дышало в комнате, наполнившейся гулом включенной машины и работающих вентиляций. Этот шум пугал и нервировал Шестого. Он опустился на все лапы и прошелся по комнате, обнюхивая каждый уголок, пока не подошел к телу своей матери. Королева не подала недовольного шипения, её тело не содрогнулось от неожиданного касания мощной головы, а из дыхательных трубок Шесть не мог услышать даже малейшего шороха из-за гула ожившего города. Он потыкался мордой в её бок и, не видя результата, принес ей тушу. Пища должна была её разбудить. Шесть жалобно зашипел и тряхнул твердыми пластинами, но реакции так же не было. Тогда он ещё раз обнюхал Королеву, полазил по её обширному телу и осторожно подкрался к её шее. Если она умерла, она сама станет прекрасной пищей для Шестого. Он сжал в челюстях дыхательную трубку матери и выдрал её из тела. Не шелохнулась. Больше не было Королевы. Нужна новая. Шесть вполне подходил на роль новой Императрицы, и чтобы ею стать ему нужно много пищи и партнер. Самец. Самцами трутни не могут стать. Только страж. Шесть знал, что у него был только один вариант и, отгрызя ученому руку, удобнее перехватил её в пасти и отправился снова искать Сорок Восьмого. – Герберт, не думаю, что мы поступаем разумно, дожидаясь их возвращения. Дезинфекция не коснется людей. – Но и не факт, что она коснется этой твари, – мрачно сказал Хиггинс, склонившись над сияющей панелью управления станцией. Он включал кислородную станцию и закрывал двери наружу. – Если их там тысячи? Если их там много дезинфекция потревожит их. Двое человек внизу малозаметны, но они включили генератор в нормальный режим – это уже могло привлечь к ним внимание, а если сейчас дезинфицировать всю станцию, а на них не подействует? Мы разбудим что-то, что сожрало миллион триста четырнадцать тысяч человек. Ты только представь, что это может быть. Мы должны действовать осмотрительнее, Гэйнс. Ошибка может стоить человеческих жизней. Гэйнс не нашелся с ответом. Хиггинс был прав и это было сложно не признать, но почему-то Гэйнс думал, что ему было бы спокойнее, если бы они начали дезинфекцию немедленно. – Могу предложить Вам, Герберт, пока снова обойти первый этаж. Оборудование и правда испорчено по большей части, но заработали компьютеры. В базе данных на первом этаже, согласно планам, как раз и есть всё, что хочет Корпорация. Вот здесь, смотрите, – Гэйнс заглянул в панель управления и ткнул пальцем в план первого этажа, а затем прокрутил карту и нашел помещение, где хранились резервные копии всех исследований в электронном виде. Это было на этом этаже, но в дальнем крыле. – Не волнуйтесь, они скоро будут здесь. Оставим им пометку на карте, и они сами пойдут к нам. –Ладно, Гэйнс, ты прав, – сдался Хиггинс и оставил отметку на плане первого этажа, прежде чем покинул комнату с консолью. Они медленно брели при ярком искусственном свете по коридору. Гэйнс так нервничал, что, когда они проходили мимо места, где погиб Харпер, прикрыл глаза и ускорил шаг, пока Хиггинс его не нагнал и не замедлил. Теперь, когда они могли разглядеть всё ещё подробнее, эта станция стала навевать ещё более жуткие ощущения. То тут, то там валялись кости людей в замусоленных рваных халатах, пятна, соты и непонятная слизь и невероятная вонь от запаха разложения, и смерти. Скафандры их модели были бюджетные и хоть и фильтровали непригодный воздух в пригодный, но запах они убирали лишь частично. Не зря Джонсон отметил то, как здесь смердит, едва зайдя. «Зевс» ещё не начал дышать полной грудью – опасаясь разбудить что-то большее, чем монстр в коридоре, Хиггинс сразу же снизил всю активность на этажах ниже, в том числе поставил вентиляцию на самый минимум и запах не выветривался, зато, как он надеялся, скоро уровень кислорода внутри станет достаточным, чтобы если что можно было передвигаться и без скафандров. А может и существа эти не переносят насыщенный кислородом воздух. Хиггинс на это надеялся. – Герберт, Вы только посмотрите на это! – Хиггинс невольно напрягся, услышав голос Гэйнса. Похожую фразу он сказал незадолго до гибели Харпера и потому не сразу он нашел в себе силы посмотреть туда, куда смотрел Гэйнс. А его специалист по инопланетной флоре уже склонился над почерневшими кусками невесть чего. – Это органика. Не человеческая, – Гэйнс так шумно дышал в микрофон, что Хиггинс понизил громкость в своём скафандре. – Питер смог бы нам сказать, что это такое… Хиггинс напряженно поджал губы и успокаивающе похлопал Гэйнса. У них не было времени на сантименты в такой ситуации. Мертвых уже не вернуть и надо беспокоиться о живых. Но Хиггинс, хоть и был человеком жестким и грубоватым, понимал, что сделает только хуже, если скажет нечто подобное. Он счел, что его любимая тактика игнорирования чужих и своих эмоций поможет ему. – Возможно, ученые «Зевса» занимались их изучением. Пойдем. В базе данных наверняка мы найдем упоминания об этих существах. Журнал начальника станции, как минимум. Даже если эти твари выползли незапланированно, как и считает… считал Харпер. Гэйнс совсем поник, но понимающе кивнул и медленно поплелся следом за Хиггинсом в дальнее крыло. Шесть несся по свежему запаху Сорок Восьмого, вовсю шумно втягивая его аромат, привыкая к тому факту, что он предложит ему стать самцом. Шестой не стал ползать по вентиляциям и полез по шахте лифта, когтями скрежеща о её стенки, пока не забрался на этаж, где он едва не стал добычей сородича. Пусто. Страж покинул этот этаж, но его запах был совсем свежим и вел к пожарной лестнице. Вопреки ожиданиям Шестого, Сорок Восьмой не пошел за ним вниз. Он пошел наверх за более легкой добычей. Шестому это было совсем некстати. Ему хотелось договориться с Сорок Восьмым, пока тот был голоден, а значит за предложенный кусок мяса он будет более благодушен. Будучи более легким, Шесть перескакивал по лестнице гораздо быстрее и уже вскоре запах сородича стал бить в трубки с удвоенной силой, а по ушам прошлось его грозное рычание. Шесть, услышав его, хотел было развернуться и передумать, но внезапный выстрел дал ему понять, что рычит Сорок Восемь совсем не на него. Женский крик ударил по ушам и заставил Шестого прикрыть лапами ушные проходы. Этот звук был невыносимо высоким и ему хотелось, чтобы он скорее прекратился. Сорок Восьмой тоже хотел этого. Его нежные слуховые каналы раздражали такие высокие звуки как человеческий голос, и он озверел. – Да что это за тварь-то?! Меня не предупреждали, что я встречу то, что не берет моё оружие! – громко, перекрикивая испуганную мисс Гленн, сказал Джонсон, выпуская в хитиновый доспех стража ещё несколько пуль. – Бланш, немедленно на этаж выше поднимайся! И смотри, чтобы ещё такие не лезли, с другой стороны. Держи. Джонсон вручил перепуганной Гленн пистолет из своей кобуры, и она неумело схватила его пальцами в перчатках скафандра. Она была ученым, а не бойцом. Джонсон продолжал стрелять из винтовки, и пули раз за разом отскакивали от панциря чудовища. Его коронованная кожным щитом голова на толстой длинной шее угрожающе раскрывала пасть. Дыхательные трубки отбивали боевой ритм о броню стража. Все шесть лап грузно ступали по ступеням, оттесняя людей всё дальше и дальше. Вскрик Гленн оглушил Джонсона, и он пожалел о том, что у него нет возможности подкрутить громкость на костюме. Он, слепо тратя патроны, обернулся. На ученую упала человеческая рука, а вслед за ней на неё накинулось другое существо. Оно было похоже на первое, но заметно меньше и поворотливее. Длинный хвост ужалил Джонсона со спины, и он едва не свалился вниз с лестницы между пролетами, где не было перил. Массивное чудовище обожгло его острым как лезвие гребнем на хвосте и уже навалилось, чтобы добить жертву, однако случайный, но точный выстрел в шею под складки кожи дал свой эффект. Джонсон не стал дожидаться и рванул по лестнице вверх. Единственное, что он успел сделать, когда на секунду остановился, поднимая пистолет, это взглянуть в лицо скорченной от боли Гленн. Стекло её скафандра лопнуло и разбилось вовнутрь, раня глаза, попадая в рот и нос, но боль от того, что из неё заживо вытаскивали внутренности, было несравнимо с этим. Джонсон видел эту боль в её глазах, но не мог ничего сделать. Он побежал прочь, пока оба чудища столкнулись друг с другом. Шесть выскребал из вспоротого живота кишки. Его серая морда окрасилась в грязный бордовый оттенок, а запахи притупились, пока он не услышал рядом рычание. Сорок Восемь сильно толкнул его в бок, так, что Шестой ударился о стену, хрустя хитином. Сорок Восемь лишился одной из дыхательных трубок и был готов драться до победного конца за заслуженную добычу. Шесть послушно отступил перед ним, и приступил к исполнению своего плана только после того, как страж набил желудок и стал благосклоннее смотреть на мелкого трутня. Обмен любезностями в виде треска трубками, дружелюбными толчками друг друга в бока и теперь Шестой имел возможность обнюхать Сорок Восьмого. Едва тот поел, его тело стало выделять пряный запах мускуса, что говорило о том, что Сорок Восемь ещё годится для участия в репродуктивной системе колонии. Оба сытые, теперь они могли прийти к общему согласию. Королева умерла. Улей умер. Нужен новый улей. Нужна новая Королева. Сорок Восемь легко принял идею о смене своего пола во благо будущей колонии. Треск приобрел теперь совсем иной характер, более интимный. Шестой только встав на задние лапы смог боднуть Сорок Восьмого в покатую морду и после этого зазывающим жестом позвал за собой сородича. Их ждали сложные метаморфозы в теплом чреве погибшего улья рядом с телом их матери, которая прокормит их и их первых будущих детей даже после смерти.