Первый неудачник Парижа

       Удар парализовал Жавера, а ледяная вода скрутила его тело судорогой. Страшная боль пронзила, казалось, каждую мышцу острой, чистой болью. Но еще больнее было понимать, что он, вопреки намерениям, умудрился не умереть сразу. Не то чтобы Жавер интересовался техникой суицида раньше, но о том, что с моста прыгают не ради развлечения - и собаке понятно. Он думал, что прыгнет – и сразу в гроб, но нет, вот он, живой и тонущий. И ведь какого-то черта он только сейчас, в ледяной, вонючей воде, вспомнил, что у него есть пистолет, рука и правый висок. И кто его за ногу дернул пойти топиться? Как барышня из романа, честное слово.       Сложно представить, с какой скоростью в его сердце расцвела черная ненависть к предательнице-Сене и ее мучительным водам. Мокрая одежда тянула его вниз, а сведенные мышцы не давали повлиять на этот процесс ни в одну из сторон. Впрочем, он и не хотел. В голове, пока он падал, не появилось чудесного решения проблемы, а вернее – само падение казалось лучшим выходом. И не было этой обещанной «внезапной жажды жизни», а воспоминания не пролетали у его перед глазами. «Опять все не как у людей» - проскользнуло у него в голове. Вчера Жавер понял, что он плохой актер, несколько часов назад, что он плохой человек, и час назад – что плохой полицейский. Сейчас же выяснилось, что самоубийца из него тоже паршивый. Кажется, единственное, в чем он был хорош – это драться и нюхать табак. По крайней мере, его папаша-каторжник наверняка был бы им горд.       Жизнь покидала Жавера раздражающе медленно, даже когда легкие заполнились водой, а глаза почти ничего не видели, она изводила его. «О, ты еще можешь думать? Ну, подумай тогда о том, что все это время подчинялся системе, по продуманности тождественной двухногой табуретке. Нравится? А как тебе такое – ты искренне считал, что это высшая сила. Здорово, правда?»       Сквозь воду не было видно ночного неба, или просто глаза у Жавера отказали – было не ясно. Прошла вечность, прежде чем боль утихла, а с ней и остальные чувства начали сходить на нет. В конце остался только комок мыслей о собственной нелепой жизни и не менее нелепой смерти. Комок быстро распутывался, а сознание – угасало. Жавер улыбнулся, а затем умер. И секундой позже понял, что умер не до конца.       Жавер переживал самое странное в его жизни чувство – о смерти он не знал ничего, но определенно мог сказать, что это – не она. Будто его легчайшее, свободное и стремительно улетающее прочь сознание резко сменило свою траекторию, ударилось в стену, отбилось в потолок, а оттуда упало обратно в его тело. Тело этот факт самодеятельности не устроил, а потом оно всеми силами отторгало сознание. Жавер чувствовал две свои части, совсем недавно с радостью расставшиеся, и был в панике от того, что они снова должны соединиться. Он еще мог принять то, что был плохим самоубийцей, но стать плохим покойником – просто абсурдно.       Но что бы Жавер не пытался сделать (а он сам не знал, что именно делает, но делал это усердно), у него ничего не получилось. Его воздушное сознание снова было скованно телом. Он чувствовал его – каждый орган, каждую каплю крови, каждый волос. И каждую крупицу страшной обиды на мир, заставивший его вновь это ощутить. Наверное, именно это заставило его почувствовать еще и скрип съезжающей крыши, но какое ему было до нее дело? В лечебнице не закроют, а значит, думать об том нет необходимости. Смирившись со своей судьбой, Жавер открыл глаза. Вокруг не было ничего, абсолютно. Был свет, но не было его источника. Было пространство, но не было его границ. Был пол, на котором он лежал, но когда Жавер попытался потрогать его рукой, ничего не ощутилось. Проверять окружающий мир дальше он не решился – оставшиеся крошки рассудка все еще хотелось сохранить. «Ну, не Сена, и на том спасибо» - подумал Жавер и поднялся на ноги. Неожиданно, сзади него прозвучал голос. - Инспектор.       Жавер обернулся и встретился взглядом с… Жавером. Будто вышедший из зеркала, пред ним стоял он сам, в знакомой до каждого шва полицейской форме, ровно застегнутой и отглаженной. Лицо было острым, резким, точно его (собственный) голос. Жавер смотрел на своего двойника, а тот, в свою очередь, смотрел на него в ответ. «Ну все, приплыли. – подумал он. – Поехала крыша. Говорила же мама, что окончательно ебнусь на этой работе…» - Инспектор. – то ли глупо повторил, то ли поприветствовал в ответ Жавер. - Я не вы, я ваш проводник. Вы не сошли с ума, вы просто умерли. – двойник улыбнулся, оголив десны и острый ряд зубов, на щеках прорезались грубые, глубокие морщины. От этого зрелища Жавера перекосило. Он внезапно понял, почему заключенные так пугались, когда он улыбался. - Проводник? Вы должны меня куда-то провести? – спросил Жавер с большим сомнением в голосе. Умирают поодиночке, это он чувствовал интуицией, неужели даже пройти этот путь он не может по-нормальному? И почему, черт возьми, этот проводник предстал перед ним в теле человека, которому он теперь стал бы доверять в самую последнюю очередь? - Да. Ваша душа спасена, именно вам дан шанс вернуться к жизни, а я проведу вас.       До этого дня Жавер и подумать не мог, что у него такой раздражающий голос. Даже смысл слов улавливался не сразу – так ему было тяжело слушать своего двойника. Но поняв сказанное, он тупо переспросил: - Что?       Двойник улыбнулся, наверное, не догадываясь, как жутко при этом выглядит. Жавера снова перекосило. - Этот шанс невообразимо редкий. Вам повезло большее, чем Лазарю – только самым отчаянным душам предстает возможность вернуться назад, но куда реже им дается то, что дано вам. Благословение свыше. Вы сможете изменить историю так, как вам покажется справедливым, ведь Он знает - вы достойны! В ваших руках будет целый мир! Пойдемте, инспектор, не будем терять время.       Закончив свою речь, двойник протянул Жаверу руку. Весь его вид выражал нетерпеливое, счастливое ожидание. Он будто считал секунды до того, как тот возьмется за нее, и они оба отправятся назад, к чертовой жизни, с такими усилиями оставленной.       Жавер просто не смог сдержаться – губы сами растянулись в этой страшной улыбке. Смех лез изнутри, у него не получилось остановить его в горле. И он так засмеялся, что его согнуло пополам. Двойник смотрел на него большими глазами, и от этого Жаверу становилось еще смешнее. На глаза навернулись слезы, в животе от спазмов горел пожар, но остановиться было выше его сил. Наконец, отдышавшись он ответил: - Сердечно благодарю, но я откажусь.       Новое открытие - в растерянности Жавер выглядел ужасно беззащитным. Двойник смотрел на него, хлопая глазами, и явно не понимал, что происходит. Настало время ему тупо переспрашивать: - Что? - Я не пойду обратно. Спасибо за предложение, было приятно с вами познакомиться, господин Проводник, но нет. - Но почему? – Жавер не думал, что голосом способен выражать такое удивление, - Инспектор, вы уверены? Вы сможете исправить все ошибки, с высшего благословения перед вами будут открыты все дороги. Только пожелайте – и сам король принесет конституцию под ваши правки! - Уверен, уважаемый. Всей душой уверен. – ответил Жавер. Ситуация все еще очень его веселила. - Но как же так? - Ну вот так. - А как же закон? – двойник спросил так, будто все еще надеясь переубедить.       Жавер задумался, несколько долгих секунд пребывая в тишине. А затем приподнял уголки губ, понимая, что в своих размышлениях пришел к фантастическим выводам. Основу этих размышлений он заложил в далеком детстве, но, по глупости, предпочел забыть. За эти секунды он просто вспомнил их и поставил точку. Подняв взгляд на двойника, он заставил его отшатнуться. Наверняка то, что происходила в его голове, отразилось на лице. Как он там сказал, «Вы не сошли с ума, вы просто умерли»? Что же, в этой фразе была только половина правды. Но Жавер не жалел, вовсе не жалел. Безумие, последние несколько часов накатывающее волнами, было ужасно приятным. Он принялся говорить, всем голосом выражая то, что было в его душе всю жизнь, что он заталкивал в самый дальний угол, едва осознавая. - А пес с ним, с этим законом! Плевал я. И на закон, и на беглых каторжников. На грабителей, воров, убийц, насильников, революционеров и на законопослушных, кстати, тоже плевал. И на короля, и на весь сенат, и на Францию. Даже более того – плевал я на себя, людей, существование как таковое, а главное – на чертову Сену. На все, в общем, плевал. И это так здорово! Понимаете, господин Проводник, я всю жизнь об этом думал. Волновался, защищал, пытался как-то поддерживать этот обреченный на смерть, заржавевший, бессердечный механизм, искренне считая, что гнилые подпорки, вроде закона, его спасут. Но нет, не спасут, ведь люди по своей природе короеды, они медленно сжирают их. Я пытался что-то сделать, но что от этого поменялось? Даже в собственной истории я – антагонист, потому что слепой идиот. И знаете, что еще? Я никогда не был счастливее, чем сейчас, когда этот кошмар позади! Путь сюда был тяжел, и меньше всего на свете я хочу его повторить.       Двойник пораженно молчал, смотря на Жавера тем же взглядом, что и его мать, когда он сообщил ей о своей будущей профессии - непонимающим и немного испуганным. Он открыл рот, но так ничего и не сказал, а через пару секунд растворился в воздухе.       Жавер вдохнул полной грудью, наблюдая, как свет вокруг угасает. Только что, во время этой речи, он понял, почему он решился на этот страшный шаг – самоубийство. Он бежал не от Вальжана и ответственности, которую тот на него положил, как он сперва решил. Нет, он бежал от мира, который его утомил. От хаотичной, неотлаженной системы, в которой никогда не почувствовал бы себя спокойно. От ярких цветов, усложняющих его черно-белый мир. От самого себя, человека – а значит, несовершенного алгоритма, в котором ничего не может работать точно. Пространство вокруг него темнело все стремительней, и это было приятно. Наконец, света не стало совсем, и он, второй раз за этот день упал замертво. В этой темноте не было ясно – исчезло ли его тело, но личность… Личность Инспектора Жавера исчезла еще тогда, когда он покинул улицу Вооруженного человека.