Лукавый

      Том в одно мгновение оказывается на изломанной высоко посаженной ветке и теряется в густоте темной зеленой листвы; маленький домик, спрятанный от посторонних любопытных глаз за столпищем многовековых деревьев и заснеженных гор, в дневном свете всегда кажется безобразным, а некогда солнечное местечко на возвышении представляется выжженным пепелищем.       Все меняется лишь с наступлением полуночи, когда тонкая свеча загорается за пробитым окном: глубокие трещины сходятся на гнилой древесине с характерным скрипом и треском, душистые цветки выбираются из расщелин и окрашивают пространство золотистым свечением, и маленькие светлячки звездочками взмывают в воздух.       Том чувствует самый настоящий страх, когда оказывается перед массивными дверьми — нечто внутри отчаянно шепчет, что это невозможная слабость для человека вроде него; однако один незнакомец научил его, что каждому поганому нужен собственный лес.       Звонкие колокольчики на двери играют незамысловатую мелодию, когда он ступает на деревянный пол и оставляет холодный лес позади, в ноздри ударяет запах засушенных трав и древесных опилок.       Он натыкается взглядом на знакомую угловатую фигуру, такую геометрически правильную и родную, что подгибаются колени и перехватывает дыхание, и когда лукавый поднимается со своего места и поворачивается к нему, все внутри молодого человека переворачивается в следующую же секунду — чужие зеленые глаза горят потусторонним огнем, иссушенные губы сложены в плотную линию, а волосы вороным крылом обрамляют вытянутое утомленное лицо, испещренное мимическими морщинами.       Бес неторопливо следует плавными шагами к совершенно обнаженному гостю и подмечает даже самые незначительные изменения в внешнем виде, тонкими пальцами очерчивает линию челюсти.       Том кажется совершенно поехавшим.   — Случилось что-то плохое? — спокойно интересуется нечистый и заключает юношеское лицо в кольцо собственных бледных рук.   — Все в порядке.   — В самом деле?   — Да, все хорошо.       Он смотрит слишком проницательно и ясно.   — Я когда-нибудь говорил, что ты совершенно не умеешь лгать? — с насмешливостью спрашивает собеседник.   — Ладно, возможно, я совсем немного волновался, что тебя слишком долго не было, — признается парень и слегка улыбается.   — Я видел тебя несколько раз возле границы. Можешь себе представить, как сильно мне хотелось забрать тебя оттуда?   — Мне нужно как-то выживать, — просто пожимает плечами молодой человек и утыкается в чужую макушку холодным носом.   — Ты всегда можешь остаться здесь, — так же просто отвечает окаянный.   — Знаешь ведь, что не могу.   — В один прекрасный момент я исчезну и никогда не вернусь обратно, а ты останешься здесь совершенно один, — шепчет он вкрадчиво, касается чужих губ своими.   — Я к этому готов.   — Ты так готов к моему уходу, что каждый раз замираешь возле двери испуганным зверем, — недовольно отвечает собеседник.       Бес плотно сжимает губы, невольно ластится к смуглым мазолистым рукам и запускает пальцы в растрепанные кудрявые волосы. Лукавый кажется очень уставшим: лицо утомленное, движения чуть заторможенные.   — Я не смогу жить на твоей стороне так же, как ты не сможешь жить на моей.   — Я просто прошу тебя подумать об этом, ладно?   — Сколько раз мы уже это обсуждали? — смеется немного нервно.   — Я просто не хочу расставаться с тобой, — пожимает плечами лукавый.   — А я не хочу расставаться с собственной жизнью.   — Смерть — это лишь начало.       Том устало качает головой и целует угловатое плечо с невыразимой болезненной нежностью, судорожно выдыхает возле самого виска; воздух в маленькой теплой комнате словно недвижим, на кончиках пальцев подрагивает электричество, кости ломаются. Он бы так хотел снова оказаться на солнечной веранде под зенитным солнцем или плавиться пластилином на изломанном подоконнике, сжимая бледную руку в своей.   — Мы на самом деле такие эгоисты, не так ли? — немного печально интересуется юноша.   — Знаешь, в любой другой ситуации я бы даже не спрашивал мнения смертного, но когда дело касается тебя, я становлюсь слабым.   — Многие говорят, что это правильные,  здоровые отношения.   — Мне кажется, что подобное далековато от идеала: мы даем право выбора, но абсолютно несчастливы, — смеется собеседник.   — Да, далековато, но я рад, что мы вообще встретились, — соглашается парень и оставляет на губах поцелуй.   — И ты не жалеешь? — неуверенно спрашивает он.   — А должен?       Бес тянет его за собой.       Они не успевают добраться до постели — останавливаются возле самого порога и касаются друг друга неспешно, как сомелье смакуют вино. Все конечности переплетаются клубком нитей, запахи смешиваются между собой и становятся одним целым — каждый по утру будет с отчаянием искать на собственных запястьях другого; они смотрят друг на друга почти неотрывно в надежде, что следующая секунда не станет последней.       Маленький домик за столпищем многовековых деревьев и заснеженных гор отныне их личная пристань, холодная сторона пуховой подушки в жаркий июльский день.       Том дышит напряженно и смотрит дикими глазами на стрелки настенных часов, словно умалишенный хватается за чужие плечи, нависает сверху каменной скалой, а нечистый протягивает к нему руки, как утопающий хватается за соломинку, — прикосновения заменяют любые слова.       Бес выгибается на деревянном полу: «Мы с тобой на большом корабле».       А юноша вторит, крепче сжимая бедро: «А наступающее утро станет нашим айсбергом».       Том поднимается на сбитых коленях и ведет вниз до напряженной голени, всматривается в зеленые потемневшие глаза напротив и старается запечатлеть каждый момент.       Он старается запомнить все, чтобы в самом конце осталась хотя бы маленькая часть этого счастья.       В памяти неожиданно всплывает знойный июльский день: над сухой травой звенит раскаленный воздух, зенитное солнце палит кнутом затылок и оголенные до колен ноги, а в золотистой клетке ракитника дышать совсем невозможно; лукавый слишком молчалчивый и внимательный, крутит между бледными пальцами самодельную папироску и пахнет — действительно потрясающе.       Том избавляется от каждого лоскута одежды за считанные секунды и касается буквально везде.       Бес стонет несдержанно, ногтями впивается в древесину и подставляет открытое горло. Взгляд его на удивление ясный, движения резкие, волосы чернилами расползаются на деревянных досках, а сердцебиение теряется в скрежете.       Фаланги пальцев проникают в него до самого конца, и все внутри тонкого тела натягивается хрупкими струнами, он хватает губами воздух и старается отделаться от нежелательной боли.       Том входит неторопливо, капельки пота скатываются по затылку и напряженным плечам; чужие бледные лопатки с многочисленными шрамами сходятся вместе, мышцы становятся более отчетливыми, горными хребтами следуют вдоль изогнутого в пояснице позвоночника и натягиваются металлическими пружинами.       Времени катастрофически не хватает, часики настойчиво тикают над головой бомбой замедленного действия, и нечистый шепчет:   — Возьми меня жестче.       Том толкается глубже до разноцветных пятен перед глазами, весь мир кружится, и лукавый кажется таким невозможным, когда стонет сквозь плотно сжатые губы и подается навстречу — слишком узкий, слишком горячий.       Они становятся несдержанными, ненасытными, словно дикие звери, сталкиваются зубами с неприятным скрипом, оставляют синяки, которые станут очередным напоминанием о проведенных вместе мгновениях, — сливами наливаются на коже.       В одной единственной ночи уместится всё: полуденный зной, сбитые колени в пыли и узость горячего рта; накрахмаленные свежие простыни и ленивые поцелуи в закатном солнце; холодные прикосновения в зимний день и бесконечно долгие разговоры.       Бес облизывает пересохшие потрескавшиеся губы и слегка вскрикивает, белоснежные зубы сходятся на фалангах чужих жилистых пальцев, и вдруг становится до одури жарко, словно солнце и правда дерет хлыстом.       Том лениво тянет его за собой и сгребает под ребра в охапку, тяжело выдыхает — лукавый словно свинцовый.       Оба чувствуют себя так, будто бы потерялись. Сколько раз они следовали инструкциям? Дорожки, истоптанные от кончиков пальцев, они выучили наизусть таблицей умножения, свили собственное гнездо в изгибах чужого тела. Как орлы покидают свой дом?       Как забывают любимых?       Солнечные холодные лучи осторожно проникают через приоткрытое окно с светлыми занавесками в комнату, ласково очерчивают контуры изнуренных тел и теряются в темных волосах.       Бес в солнечном свете чертовски красивый: отсросшие волосы отливают синевой и медью, выражение расслабленное, но немного тоскливое, а молочная кожа как будто светится. Лукавый выглядит по-домашнему и пахнет все так же — действительно потрясающе: свежим постельным бельем и степной дорогой, вечно зелеными папоротниками, чернилами и треклятыми деревянными досками.       Том смотрит очень внимательно и на мгновение закрывает глаза, представляет. Картинки в голове возникают живые: здесь нечистый раздраженный, а вот здесь — веселый, и все малейшие детали вроде незаметного шрама на лбу и на подбородке в наличии.       Лукавый не ждет, когда он распахнет глаза, в этот раз на удивление тянется первым, прижимается своим лбом к чужому и оставляет смазанный поцелуй на острой смуглой щеке, после чего незамедлительно отстраняется. Душистые цветки снова скрываются в темных сырых расщелинах, а старое дерево трещит по швам и воет измученным зверем.           Юноша старается держать себя в руках и мысленно считает до десяти, бросает последний тоскливый взгляд на родное лицо и на мгновение растворяется в воздухе.       Серый кот с коричневыми пятнами запрыгивает на перекошенный подоконник, а затем исчезает в высокой посеребренной траве, движется совсем незаметно и тихо, как ветерок.       Бес закрывает глаза.       Пропускает чернильные пряди между бледными пальцами, поднимается с гнилой древесины и прижимает запястье к груди в надежде сохранить необходимое тепло.   — Любому поганому нужен собственный лес, — отрешенно говорит он.       А затем задвигает окно.