* * *
Сознание медленно возвращалось. Словно бы через фильтр Тсуна слышал лязг металла и знакомые голоса. Чужие ярость и ненависть захлёстывали даже сквозь сон. Глаза открывать не хотелось: Тсуна знал, что увидит. Голоса слышались всё чётче. — С каких пор ты в нём заинтересован? Я думал, ты слишком гордый, чтобы иметь дело с кем-то вроде него, — издевательски рассмеялся Мукуро, выбивая тонфа из правой руки противника и целясь в живот трезубцем. Кёя ловко уклонился от атаки и поймал своё оружие обратно, переходя в наступление. — Он мой. Это всё, чего тебе следует знать. Кёя ещё долго бы не смог признать свой интерес к Тсуне, если бы не угроза потерять его, отдать ненавистному Мукуро. Нет, этого он позволить не мог! — Не знал, что ты настолько наивен, — растворился в тумане Мукуро, только чтобы появиться в то же мгновение за спиной у Кёи для очередной внезапной атаки. Провалившейся. — Впрочем, ты боец, а не любовник. И пусть судьбой нам предназначено всем быть вместе, первую, незабываемую, — подчеркнул он, — ночь наш суженый проведёт со мной. — Если кто и будет обладать им, то только я! Битва прервалась внезапно. Перехватив одной рукой тонфа Кёи, а второй — трезубец Мукуро, Тсуна в гиперрежиме в следующее же мгновение заломил обоим руки и поставил на колени. — С чего вы вообще решили, что это вы будете обладать мной? — строго спросил он. Руку Кёи вскоре отпустил, обращаясь уже только к Мукуро: — Особенно ты? Ревность уколола сердце, побуждая к наглому действию — привлечь внимание к своей персоне, отвлечь от ненавистного иллюзиониста жарким поцелуем. Тсуна не сопротивлялся, инстинктивно отвечая. Кёя увлёкся, схватил Тсуну за волосы и оттянул голову назад, кусая шею — тот только улыбнулся. Кёя остановился, чтобы посмотреть на некогда слабого, ранимого зверька, читая в его взгляде только уверенность и одобрение. Тсуна давно его любил, боготворил, но не обладал смелостью признаться. А в режиме гиперпредсмертной воли всё было так просто и ясно, словно и не было никогда сомнений и проблем. — Я не отступлюсь! — пообещал Мукуро. — И не надо, — спокойно ответил Тсуна, рукой маня к себе. Теперь в его взгляде читалось сострадание и забота. Однажды заглянув глубоко в душу Мукуро, обретя особую связь, связывавшую их сны и души, Тсуна проникся им. Была ли то любовь? Скорее жалость, но и она грозилась со временем перерасти в большие чувства. Поддерживать гиперрежим не было сил из-за всех переживаний и, особенно, из-за утренней тренировки Реборна. Тяжело выдохнув, Тсуна осел, пламя на его лбу погасло. — Ой, мамочки! — первое, что слетело с его уст. Ещё в больший ужас он пришёл, подняв голову, поняв, что всё взаправду. А осознав, в какую ловушку он себя загнал, наговорив лишнего, будучи чрезмерно уверенным в себе, опять сказал «Прощай!» сознанию, свалившись на пол. Мукуро и Кёя понимающе переглянулись. Если Тсуне положено было встречаться сразу с двумя в разных телах, им словно предстояло встречаться с двумя уже в одном теле, хотя раздвоением личности состояние Тсуны было толком не назвать. — Прежде чем вы начнёте разносить зал дальше, позвольте прочитать вам лекцию об идеальных отношениях, — решил, что настал его черёд, Реборн. — И прийти к гармонии с самими собой, — продолжил Фон, держась к нему максимально близко. И Кёя с Мукуро были бы рады отказаться, кто вежливо, а кто не очень, но для Кёи Реборн был авторитетом, и тот же Реборн имел свои способы давления на Мукуро. Поневоле пришлось начинать учиться жить вместе.* * *
Уже месяц Тсуна плохо спал: ему снились кошмары из-за совместных ухаживаний Кёи и Мукуро, отчаянно старающихся не поубивать друг друга при любимом. Получалось плохо, но пока обходилось без смертей и серьёзных травм. Иногда кошмары отступали, чтобы разум успел отдохнуть перед новой порцией генерируемого мозгом ужаса. Однако этой ночью Тсуне уснуть было не суждено… — У тебя было достаточно времени привыкнуть, Савада Тсунаёши, — предвкушённо улыбался Мукуро, глядя прямо в глаза. — Обещаю, я буду кусать тебя нежно. Кёя приблизился вплотную, приподнимая голову Тсуны за подбородок, чтобы впиться в губы привычным страстным поцелуем. — Это будет особенный день для тебя. От улыбки Мукуро стало не по себе. А будучи уверенным, что определиться с тем, кто будет у него первым, Тсуна был уверен, что ему грозило двойное проникновение в его первый же раз. — Очень особенным, — подтвердил Кёя, ненавязчиво подсовывая пилюлю предсмертной воли, пока Мукуро не заметил. Тсуна неуверенно глянул на Кёю, затем покосился на Мукуро. Выбор был невелик: либо ты, либо тебя. И помня то, что чувствовал, что исходило от Мукуро в тот судьбоносный день, когда красные нити связали их навеки, Тсуна знал, что его хранитель Тумана не будет против, если случится всё именно так. — Оя-оя, а я-то думал, что коварство присуще не только мне, — одарил недобрым взглядом Кёю Мукуро. Не то чтобы он не ждал такого поворота событий, но подлость злила всё равно. — В первый раз так будет лучше, — уверенно произнёс Тсуна. В какой-то степени ему было жаль Мукуро, но себя ему было жальче! Он первым начал действовать, подойдя к Мукуро и одарив его поцелуем, слишком профессиональным для некогда неуклюжего стеснительного паренька. Не желая долго оставаться в стороне, Кёя пристроился сзади, трясь пахом о ягодицы Тсуны, руками сжимая до боли бёдра, прижимая ближе к себе, давая понять, что главный самец в их маленькой стае — он. Мукуро тоже не бездействовал, прижимая Тсуну к себе за талию. Чтобы он почувствовал его. Чтобы самому чувствовать. Ему непринципиально было, в какой позиции он получит желаемое. Главное, что с ним, с тем, кто сжёг своим ярким пламенем тьму внутри истерзанной души. И даже символичным казалось, заполни его Тсуна изнутри белым семенем. От мыслей по телу пробежалась дрожь возбуждения, а член дрогнул и стал ещё твёрже. Штаны и трусы Тсуны полетели к стене, подгоняемые ловким пинком. В гиперрежиме он не требовал ласки и нежностей, да и сдерживать себя было слишком тяжко, потому Кёя лишь воспользовался смазкой. Вошёл резко — Тсуна стиснул зубы и прижался ближе к Мукуро, ласкающему их члены одной рукой. Иллюзионисту приходилось двигаться в такт движениям Кёи, но зато Тсуна был так близко, обнимая всё крепче, прерывисто дыша и издавая будоражащие стоны ему на ухо. Удовольствие стоило того. Никто не знал, сколько времени прошло, мгновение или вечность: долгожданный момент оборвался, словно назло Кёе, в один миг, когда все трое кончили. Мало. Этого было слишком мало! Разгневанный ненасытностью Кёя грубо бросил Тсуну на кровать, строго глянул на Мукуро, дозволяя ему отправиться следом, даже не ударив и иначе не применив силу. И Мукуро уже готовился к боли. Сладкой и желанной. Но пламя на лбу Тсуны погасло. — Уже неважно, — сообщил Кёя. — Я всё равно был первым. — Пренебрегая красноречием, должен признать, что ты тот ещё мудак, Хибари Кёя. Презрительно фыркнув, Кёя лёг спиной на кровать и усадил всё ещё растерянного Тсуну. Наездником побыть не дал, притянув к себе, давая возможность Мукуро пристроиться. — И на том спасибо, — тихо выдохнул тот. Большего ему и не надо было. Тсуна заскулил, пытаясь сдержать крик, впился короткими ногтями в плечи оскалившегося в улыбке Кёи — проявление не самых скрытых садистских наклонностей. Однако не один Кёя отличался садизмом. Несмотря на всё тепло и благодарность, Мукуро не мог уйти от своей природы. Каждый стон, каждая напряжённая от боли мышца, каждое вздрагивание при касании, тихое всхлипывание вызывали желание терзать любимого сильнее. С любовью, но до крика, лучше до крови, но не в этот раз. Ещё успеется. Боль не унималась. Однако это не означало, что Тсуна совсем не получал удовольствия. Ужасно болел сфинктер, но там, глубже, касание и трение членов вызывали эйфорию чувств, а объятия грели сердце. Текли слёзы, надрывалось горло, и всё же Тсуна был счастлив. Казалось, что вовсе никогда не был счастливее. «Любите меня вечно», — хотелось сказать. Не хватило смелости. А была ли в этих словах необходимость? Их судьбы уже были связаны навеки.