Тот, что сидит внутри

Иногда Тодду кажется, что прошло слишком много лет, чтобы он мог хоть что-то помнить о тех событиях. Он засовывает кончики пальцев в коробку из-под жвачки, туда он складывает конфетные фантики — мятые, разноцветные. Они тихо шуршат, и Тодд пытается погрузить в них пальцы сильней, некоторые фантики вылетают за пределы коробки, но тихое шуршание успокаивает того, что сидит в Тодде. Тодд закрывает глаза. * * * Высокая медсестра смотрит на него из-под слишком длинной крашеной челки, челка все равно закрывает глаза, и тогда медсестра дергает головой, как встревоженная лошадь, отбрасывая волосы, чтобы задумчиво взглянуть на термометр, но Тодд знает, что у него нет температуры. Хотя иногда он начинает осознавать, что не вполне помнит назначение некоторых вещей, приходится напрягаться, и тот, что сидит внутри, сразу начинает тревожиться и пытаться напомнить о себе. Тодду это не нравится, потому вспоминать приходится в несколько этапов. Назначение шариковой ручки он вспомнил в три этапа. До этого успел даже попробовать чернила на вкус. Напряжение памяти — и сразу же тихое шуршание конфетных фантиков, усыпляющая процедура, словно она что-то значила в той его давней жизни, которую он не помнит. Шариковая ручка, термометр, шприц, пилюли, по-ло-тен-це — то, что он видит вокруг себя. Скамейки в окне, ал-лея. Решетки на окнах. Если смотреть, как ветер лохматит кроны деревьев, тот, что внутри, тоже успокаивается, но фантики лучше. Фан-ти-ки. А еще есть слова, которыми наполнена голова Тодда, слова, которые стучат в череп изнутри, у которых нет никаких значений, но Тодд не спрашивает у медсестры с длинной челкой, у вечно чем-то довольного врача, который осматривает его. Нитроглицерин, акустика, М16 [1], утренняя пробежка, холистика… У каждого слова есть своя манера стучать в череп изнутри. Последнее особенно неприятное и агрессивное. Но сегодня Тодд вспомнил значение еще одного. Психушка. * * * Когда тот, что сидит внутри, оказывается у самого черепа, там, в голове, Тодд кричит, пока не начинает хрипеть и задыхаться. Его, бьющегося, насильно привязывают к кровати, а потом укол заставляет вздрогнуть и замереть. Но Тодд почему-то не засыпает, хотя сопротивляться становится невозможно, и тот, что сидит внутри, рад этому. Он захватывает все слова, уничтожает их, отбрасывает назад, в темные глубины, а Тодд стонет, совсем негромко, и смотрит, как медсестра прикрывает дверь. По его щекам текут слезы. * * * «За все на свете нужно платить, — говорит тот, что сидит внутри. — Ты же взрослый мальчик, Тодд, и должен об этом помнить». «Я не могу помнить, — шепчет Тодд, и почему-то теперь этот факт кажется особенно удручающим. — Я ничего не помню». «Вспомни меня, — отвечает ему тот, что сидит внутри. — Это все не то. Ручка, М16, акус-тика. Тодд, это все не те слова». «Холистика», — отвечает Тодд. «И это неважно, — отвечает тот, что сидит внутри. — Попытайся вспомнить то, что важно. Где ты, Тодд? Откуда ты? Кто ты такой?» «Я в психушке». «Нет». * * * Тот, что сидит внутри, больше не докучает ему. Кажется, лекарства начинают помогать. И фантики, конечно. Некоторые пока незнакомые слова опять возвращаются к нему, но Тодд не помнит, те ли это слова, которые отогнал тот, что сидит внутри, или какие-то другие. «Кто я? — шепчет Тодд. — И кто ты?» Возможно, это верные слова, но Тодд плохо понимает их значения. Зато он больше не бьется в истерике и его начинают выпускать в больничный дворик, в сопровождении медсестры, конечно же. На улице свежо и пахнет дождем. Дождь. Тодду нравится это новое слово и нравится, когда он начинает на-кра-пы-вать. Тодд поднимает голову, чтобы прохладные капли попадали на лицо, и в конце концов решает, что ему вообще здесь нравится. Аллея пахнет мокрыми листьями, убегает куда-то вдаль. Тодд не видит, что там дальше, второе больничное здание скрывает от него забор. Скорее всего забор, что там еще может быть? Зато тут тихо и нет других гуляющих, Тодда это вполне устраивает. Он не хотел бы с кем-то общаться. Всё свое время Тодд тратит на воспоминания и все-таки вспоминает, что такое нитроглицерин. Ответ его расстраивает. И стоило ради этого так стараться? * * * «Токсины нарушают целостность альвеолокапиллярной мембраны, вследствие чего…» Слишком много слов! Тодд сидит на кровати, пытаясь прийти в себя после того, как в его череп прекращает биться мутный поток слов; пытается успокоиться, обхватывает себя руками, а потом передвигается к краю кровати. Там, на спасительной тумбочке, стоит коробка из-под жвачек, коробка с мятыми фантиками. Тот, что сидит внутри, конечно же, недоволен, но ему, разбуженному потоком, приходится вновь засыпать. Только он все-таки успевает спросить Тодда: «Почему ты не спишь? Когда ты спишь, Тодд?» Спать — это новое слово, которое теперь оказывается самым важным. Спать. Тодд хмурится, пытается разложить слово на звуки, примеряет его к уже известным определениям, крутит на языке так и этак. Но только когда в окно начинают падать первые рассветные лучи, и Тодд, устав от неудобной позы, растягивается на кровати, он вдруг вспоминает. Спать — это то, что он еще ни разу не делал тут. Даже после уколов он никогда не спит. А ведь невозможно совсем не спать! Невозможно! «Возможно, — шепчет тот, что сидит внутри. — Но только в одном случае…» Он не успевает закончить фразу, приходит медсестра, чтобы сделать укол. Впервые Тодду хочется сопротивляться, но он заставляет себя не шевелиться, чтобы его ни в чем не заподозрили. * * * Не спать возможно только в одном случае — если уже спишь. Тодд впервые использует конфетные фантики не по назначению. Он не погружает в них ладони, не шуршит мятой бумагой и фольгой, а пытается прочитать названия конфет. Но буквы ему не поддаются, они, известные все по отдельности, не складываются в слова, и Тодд раз за разом обнаруживает себя то стоящим возле окна и бездумно смотрящим на деревья, то лежащим в кровати, то… Да тут и делать больше не хрен! Новое слово злое и насмешливое. Оно не бьется в череп изнутри, а как будто щекочет и царапает, и Тодд ухмыляется, готовясь пойти на прогулку. Тот, что сидит внутри, почти незаметен, но даже несмотря на это Тодду кажется, что он доволен, а еще — будто свет солнца, который оставляет бледные пятна на полу, желтый. Ярко-желтый, и это почему-то важно. * * * Медсестра не пытается его догнать, кажется, она настолько изумлена, что забыла о своих обязанностях. Тодд бежит по аллее, успевает увернуться от вышедшего из-за здания врача, который едва не хватает его за рукав больничной пижамы, деревья шелестят ему вслед. Сквозь их кроны пробиваются желтые лучи солнца. «Где ты, Тодд?» «Я сплю!» «Не совсем. Ты умираешь. А поэтому, пожалуйста, давай быстрей». Тодд не может быстрей, у него уже сбивается дыхание, и то ли пульс стучит в висках, то ли за спиной грохочут шаги тех, кто за ним гонится. Тодд не оглядывается, но за больничным зданием не оказывается забора, и Тодд едва успевает затормозить перед бурым ничто, раскинувшимся перед ним. Ничто, конечно, само по себе пугает, но оно пронизано солнечным светом. «Откуда ты, Тодд? Кто ты?» — Лучше вытащи меня отсюда! — кричит Тодд, хотя тот, что сидит внутри, мог бы, наверное, услышать мысли. — Я не экстрасенс, — обижается тот, что сидит внутри, и Тодд вздрагивает всем телом. Желтый свет, разливающийся вокруг, здесь, где нет деревьев, нет дождя, нет больничной палаты, — желтый свет тоже олицетворяет что-то. Всё во сне, даже в предсмертном сне, должно что-то олицетворять. — Я — Тодд Броцман, — говорит Тодд вслух, как можно более разборчиво. — Я — Тодд Броцман! Но почему ты не спрашиваешь меня, кто ты?! — Да какая разн… — Ты, тот, что сидит внутри, и ты тот, кто снаружи. — Больной, вам нельзя удаляться так далеко от вашей палаты, — голос вечно довольного доктора за спиной на этот раз, впервые за все время, не очень-то довольный. — Вы же сами видите, что вам некуда идти. — Врешь, — отвечает Тодд, не оборачиваясь. Черт его знает, что может случиться, если обернешься. Вдруг окажешься в палате. Чертовы фантики! — Я собирал их, когда был маленьким. Аманда их нашла. И смяла. Я был сначала чертовски зол на нее, но потом мы вместе играли в «чудовище в пучине». Кракена. Засовываешь пальцы в бумагу. Игра с бумагой вообще успокаивает. Это было весело. — Больной, повторяю, вам просто некуда идти. — А я говорю, что ты врешь. Знаешь, почему? Если там дальше нет ничего, то почему там есть свет? * * * Желтый свет. Желтый. Как куртка Дирка Джентли. * * * У Дирка, сидящего на краю больничной кровати Тодда, бледное лицо и запавшие глаза, от чего он выглядит еще более молодым и несчастным, чем мог бы. — Что это, черт возьми, было? — спросил Тодд. — Почему ты не мог сказать мне сразу, мол, тебе пора выбираться, чувак. — Ты о чем? — удивился Дирк. — Там, во сне. — О, я тебе снился? — Дирк, вот только не надо никаких игр! Ты был там. — Тодд, ты был в коме, я не мог быть там. — Внутри меня… — Что? * * * За окном было пасмурно, никакого солнечного света. «Токсины нарушают целостность альвеолокапиллярной мембраны, вследствие чего возникает отек легких». Значит, это был просто глюк. Всего лишь глюк, и Тодд долго не мог понять, стоит ли рассказывать обо всем привидевшемся ему. Слишком уж глупым оно теперь казалось. Но Дирку было любопытно, а если Дирку любопытно, то он влезет и на фабрику, где полезший следом Тодд надышался ядовитых испарений, и в чужой сон. Разве это не увлекательно? — Знаешь, что я думаю? — заговорил сидевший на подоконнике Дирк, когда Тодд закончил свой рассказ. — Люди не могут выйти из комы, потому что там их запутывают. Кажется, что тебя лечат от чего-то. Или еще чего. — От жизни, что ли, лечат? — фыркнул Тодд. Ему было неловко. — Возможно, — не стал вдаваться в подробности Дирк. — Но некоторые все равно выходят. Для этого нужно понять, что ты спишь. Вокруг Дирка валялись конфетные фантики, хотя большую часть он честно мялв руке или запихивал в карман. Не удержавшись, Тодд встал с дивана, чтобы подобрать один из фантиков. Название конфеты легко читалось, и это успокаивало. — Тот, что сидит внутри, — заговорил Дирк и помялся. — Мне прият… Я хочу сказать, это было мило… — Заткнись, Дирк! — Ну правда, это… — Тодд не стал его больше затыкать, и Дирк смешался сам, нервно сунул в рот очередную конфету и сбивчиво добавил: — И прости, что тебе пришлось лезть за мной. Это было опасно, я теперь понимаю. — Как будто это поможет, — вздохнул Тодд. — И вообще, если бы я не хотел, я бы туда не полез. Ты ни при чем. Он печально взглянул через плечо Дирка, за окном было сумрачно, моросил противный дождик, но по подоконнику Тодда разливался желтый солнечный свет. М16 [1] — автоматическая винтовка, выпущенная в шестидесятых, калибр 5,56. Находится на вооружении США.