***
Его следующее дело не заставило себя ждать, и он не мог отказаться от него. Погоня за бандой мошенников привела его на пристань, где началась драка, закончившаяся борьбой Шерлока и лидера в холодной январской воде. Когда Лестрейд и его люди прибыли, остальная часть банды сбежала по четырём углам, но Холмс победил, передав мокрого грязного человека им на попечение. Он уже шёл домой, когда начался кашель. Сначала он был достаточно лёгким, и Шерлок не обратил на это внимания, пока сила болезни не заставила его опереться на стену здания, чтобы удержаться на ногах. Его грудная клетка ныла, а горло горело от боли, он снова попытался идти, только чтобы понять, что его дрожащие ноги больше не могут его удерживать. Кряхтя и чувствуя себя совершенно неполноценным, он не выдержал и поймал такси.***
Ночью Холмс чувствовал себя ужасно, на следующий день ему становилось всё хуже и хуже. Он знал, что у него жар, и с самого раннего утра его мучила то тошнота, то ужасные приступы кашля. Уотсон пришел довольно поздно и ничего не слышал из-за своего оглушительного храпа. Какая-то часть Холмса жалела, что доктор не слышал его, что он не хочет помочь, потому что это было не похоже на ту простуду, которая у него случалась раньше. В десять часов Уотсон объявил Холмсу, что он идёт на работу. Его не остановило то, что он не получил ответа; его друг, как известно, целыми днями не произносил ни слова. А Холмс не смог бы этого сделать, даже если бы захотел; его горло было совершенно опустошено, а голос отсутствовал. Холмс чувствовал, что может умереть, когда Уотсон вернулся в тот вечер. Ему пришлось свернуться калачиком на кровати, то сгорая от лихорадки, то дрожа от озноба. — Меня пригласили на ужин, — сказал Уотсон, просунув голову в дверь. А упрямство Холмса только что иссякло. — Уотсон! — он хрипел, пытаясь сесть, но был атакован еще одним приступом кашля, который заставил его согнуться пополам. — Холмс! Боже мой, что… — пробормотал доктор, бросаясь к своему другу, лицо которого приобрело нездоровый оттенок серого. Он осторожно взял Холмса за плечи и положил обратно на кровать. Чтобы поставить диагноз, достаточно было приложить руку ко лбу и услышать его хриплое, прерывистое дыхание. — Почему вы не сказали мне, что вам так плохо? — Это ведь не простуда, доктор? — его голос был едва слышен. — Простуда? — усмехнулся Уотсон, качая головой. — У вас пневмония, Холмс. И вот тогда Холмс понял, что вполне может умереть от этого. Люди умирали от этого каждый день. Представьте себе: переживший пули, бокс, пожары, серийных убийц, а теперь Шерлок Холмс будет уничтожен инфекцией. — Как глупо с моей стороны… — слова Уотсона прервали и без того шаткий ход мыслей Холмса. — Как я мог не заметить симптомы… признаки… должно быть, это я принес инфекцию домой! — Чушь, — закашлялся Холмс, и ему показалось, что грудь его разрывается. — Нет, но я лечил маленькую девочку с пневмонией! Вот почему я так часто уезжал; мне приходилось выезжать на дом. Конечно, там не так много нужно было сделать, но она, наконец, пережила прошлую ночь… и я позабочусь, чтобы с вами случилось то же самое, — его тон был твёрд, а голубые глаза светились стальной уверенностью, которой Холмс всегда восхищался. Уотсон немедленно подошёл к умывальнику Холмса и обнаружил на его дне застывшее зеленоватое вещество. — Неужели? — воскликнул он в отчаянии, и Холмсу показалось, что он рассмеялся бы, если бы ему не было настолько больно даже дышать. Доктор выскочил из комнаты и через несколько минут вернулся с тазом и тряпкой для умывания. — Я попросил миссис Хадсон принести воды для питья, — объяснил он, намочив тряпку, и аккуратно сложил её и положил Холмсу на лоб. — Очень важно, чтобы вы пили много жидкости. Прохладная ткань приятно щекотала его горящее лицо, и Уотсон быстро снимал её и каждые несколько минут снова смачивал. Вскоре пришла миссис Хадсон с требуемой водой, Уотсон помог ему сесть и поднёс чашку к губам. Холмс поморщился при первом же глотке, почувствовав, как горит его горло. — Я знаю, это больно, — тихо прошептал его друг. — Но вы должны продолжать пить. Холмс молча кивнул и повиновался (он действительно не мог ни в чем отказать Уотсону, когда тот был его врачом). Хозяйка вернулась с несколькими одеялами в руках и на мгновение замерла, прежде чем снова оставить их одних. Уотсон быстро прикрыл его, чтобы отогнать озноб, и опустил обратно на подушку. Больше он ничего не мог сделать, кроме как снова промокнуть ткань и прошептать успокаивающие слова. Некоторые врачи утверждали, что горячая ванна, а затем холодная ванна были лучшим лечением для такой болезни, но в этот момент Уотсон боялся, что перемещение для детектива будет смертельным. Поэтому он боролся с лихорадкой Холмса и успокаивающе поглаживал его по груди и ноющим конечностям, пока тот не погрузился в беспокойный сон. Он наблюдал за ним, наблюдал за движением его глаз под веками, наблюдал, как тревожно поднимается и опускается его грудь, и он молился и напевал каждую колыбельную, которую знал. Он знал, что самое худшее в такой ситуации — это паника, но он был почти в её тисках. Бывали пациенты с пневмонией, пациенты, которым не так повезло, как маленькой девочке, люди из всех слоёв общества, и он едва мог подавить ноющую, угрожающую мысль, что Шерлок Холмс на самом деле не был непобедимым. Он залатал достаточно сломанных ребер, чтобы знать это. Несмотря на это, Холмс был человеком, человеком со слабостями, человеком, чью жизнь он мог спасти. Дорогой Бог, пусть он будет спасен.***
Было очень раннее утро, когда озноб прекратился и первый луч надежды блеснул впереди. Он старался не возлагать слишком больших надежд, зная, что, если он выкарабкается, то всё ещё может остаться необратимый ущерб. Его разум говорил ему об этом, но сердце уже колотилось от преждевременного восторга. Он знал, что так и будет, потому что Джон Уотсон не мог представить свою жизнь без Шерлока Холмса.***
Было уже почти вечернее чаепитие. Уотсон ожидал, что миссис Хадсон вот-вот постучит в дверь. Он знал, что она была обеспокоена; он отказался от завтрака, чтобы поддерживать свою бдительность, но еда была, честно, последней вещью, о которой он думал. — Это моя песня. Уотсон подскочил, его сердце пропустило удар, и мычание прекратилось, когда он посмотрел вниз на источник хриплого голоса. Глаза Холмса слегка приоткрылись, и на губах появилась слабая улыбка. — Ну, фактически, это ваша песня. Я написал её для вас. Он просто глупо моргнул на мгновение, когда его внутренности отреагировали так же, как масло, намазанное на горячий тост. Улыбка Холмса стала шире, и Уотсона тоже, пока они не стали улыбаться друг другу, как ненормальные. — Я всегда знал, что она мне нравится, — наконец ответил он, его рука нашла руку своего компаньона и он нежно взял её в свою. — Вы должны были знать, это чертовски потрясающе, — пошутил он, и Уотсон усмехнулся. — Так что вы думаете, доктор? Буду ли я жить? — Да, я ожидаю полного выздоровления. По крайней мере, ясно, что юмористическая доля вашего мозга не пострадала от лихорадки. Он расплылся в ленивой улыбке, всё ещё выглядя ужасно измученным. — Тогда вот вам мой приказ. Я хочу, чтобы вы привели себя в порядок, выпили чаю и легли спать. — Я ни за что не оставлю вас сегодня одного. — Я не говорил, что вы должны, я просто сказал, чтобы вы шли спать. Это не обязательно должна быть ваша собственная кровать. По какой-то причине, будь то усталость, стресс, облегчение или годы сдерживаемых эмоций, слова Холмса пронзили его, как молния, и он обнаружил, что его бросило вперед, его губы тесно прижались к губам детектива. На мгновение Холмс был ошеломлён, прежде чем его руки оказались на груди Уотсона, отталкивая его так грубо, как он мог (что было со всей силой взрослой бабочки). — Вы идиот! — воскликнул он, отворачиваясь. — Вы тоже подхватите инфекцию! Уотсон ничего не мог поделать, только рассмеялся и поцеловал Холмса в покрасневшую, покрытую щетиной, шершавую щеку.***
Наступила ночь, и Уотсон умудрился съесть свой собственный обед и впихнуть немного супа миссис Хадсон в Холмса с минимальным протестом, что само по себе было подвигом. Адреналин после полудня прошел, и Уотсон почувствовал себя ужасно усталым, что заставило его задуматься о том, где он будет спать. Неужели Холмс действительно хочет, чтобы он делил с ним постель? И было ли это просто для удобства или он действительно разделял чувства Уотсона? Он весь день думал об этом импульсивном поцелуе и чувствовал себя всё более глупо. Что, если Холмс не ответит ему взаимностью? Что, если он думает, что поцелуй был просто глупостью? Что, если он думает, что Уотсон не стремился сделать это всеми фибрами своего существа с тех пор, как они впервые встретились? Что если, что если, что если… Голова у него начала болеть, а глаза, казалось, вот-вот сами собой закроются. Холмс дремал, свернувшись калачиком на боку, когда борьба внутри Джона Уотсона наконец зашла в тупик. Это был момент истины. Он тихо задул свечу на ночном столике и, надев ночную рубашку, забрался под одеяло позади Холмса. Он осторожно обнял другого мужчину за талию. Это казалось правильным, это было уместным. Детектив слегка пошевелился, собираясь проснуться. — Холмс, — прошептал Уотсон ему в затылок. — Шерлок! — Хм? — он почувствовал лёгкое подергивание тела при упоминании своего имени. Сердце Уотсона подпрыгнуло между горлом и желудком, и он был уверен, что Холмс чувствует, как оно бешено колотится. — Я просто хотел, чтобы вы знали, что я люблю вас. Наступила тишина. — Я просто подумал, что, если бы я потерял вас… если бы вы ушли, я никогда не смог бы сказать вам… я всегда любил вас. Снова наступило молчание, и Уотсон уже начал думать, что заснул, когда раздалось тихое, но определенное: — Я тоже вас люблю. Уотсон не ожидал этого, и уж точно не ожидал слёз, которые навернулись ему на глаза. Он закрыл их и почувствовал мягкие поглаживания, когда они упали на подушку, прежде чем Уотсон одарил нежным, долгим поцелуем бледную шею перед ним. Удовлетворённо вздохнув, он ещё плотнее прижался к спине Холмса, и они оба уснули крепче, чем когда-либо.