Меж двух огней

      Фёдор около года блуждает по улицам ночной Йокогамы и терпит очередной дешёвый пикап от мужчин средних лет, которые покоряют город неугомонным шумом мотора дорогой тачки. Каждый пытается притиснуть к углу тёмного переулка и заставить отсосать или нагнуться, повинуясь чужим желаниям, потому что на нём провоцирующий наряд: короткая кожаная юбка, очки с тёмными стёклами, ярко-красная помада на губах, лёгкий шарф окутывает по-змеиному горло, каблуки, чулки и белоснежная шуба, достигающая бёдер. Не удивительно, что его принимают за девушку, распущенную и легкодоступную.       Несмотря на чужой говор, Достоевский нелепо петляет по асфальтированной дороге, укутываясь в шубу. Опять машина останавливается, и он больше не намерен терпеть.       — Запрыгивай ко мне, красавица. Наверняка ты соскучилась по мужским касаниям.       Его приглашает водитель без единой мысли о том, что это лишь нелепое прикрытие. Фёдор с радостью бы поднял юбку и проследил за его ошеломлённым лицом — проблемы ни к чему. Он лишь лукаво улыбается и подходит к дверце с опущенным стеклом со стороны водителя, протягивает руку к морщинистому лицу и накрывает ладонью чужой лоб, наклоняя свою голову вниз, чтобы подлец смог заглянуть в разъярённые глаза, где черти заурядно пляшут.       — Нахуй пошёл.       Миг — и способность Достоевского активируется. В салоне автомобиля брызги крови. Парень пошёл дальше, оставляя после себя лишь громкий стук каблуков. Голова водителя падает прямиком на руль — неприятный звук раздаётся по всей улице.       Его главная на сегодня цель — посещение хорошо знакомого стриптиз-клуба для женщин, где самыми яркими и незабываемыми звёздами были Осаму Дазай и Чуя Накахара. Эти парни творили невесть что, когда видели перед глазами шест и слышали заводную музыку. Все богатые дамы были готовы отдать кучу денег ради их ледяных и горячих прикосновений, ради слепого удовлетворения — Фёдор же был готов пожертвовать абсолютно всем ради парня с рыжими волосами.       Когда-то всё начиналось с простой слежки. Кто мог подумать, что он, Фёдор Достоевский, падёт так низко и станет переодеваться в девушку не из-за поставленной миссии — из-за настоящей пустоты в сердце, в которой так и хочется зажечь неведомые чувства и на неопределённое время заглушить неисполнимые мечты.       Позор и ничего более.       Вновь его гостеприимно встречает охрана у главного входа и предлагает как следует развлечься в царстве распутья. Он — частый посетитель, и этого достаточно, чтобы занять VIP-столик. Фёдор загадочно улыбается и проходит в помещение с громкой, бьющей по ушам музыке; готов вновь познакомиться поближе с самым сладким представлением, в ехидстве улыбается.       За целый год он подробно изучил поведение молодых девушек и взрослых женщин, которые приходят в это заведение. Необходимо следовать всем ранее изученным правилам, дабы не попасться чужакам в истинном обличии с задранной юбкой.       — Коротышка, твоя любимица прискакала, — говорит Дазай и незаметно отодвигает занавес, рассматривая пришедших с неимоверно воодушевлённым взглядом.       — Рот бы свой прикрыл, ловелас хренов, — Накахара поправляет перед зеркалом выпавшие на лоб пряди.       — Ну-ну, за языком-то тоже следи! — поднял руку с вытянутым средним пальцем.       — Жду не дождусь твоего скорого ухода отсюда. Огай бы с удовольствием выгнал, узнав о твоих незаконных проделках в приватной комнате. Жаль, что ты его блядский любимец.       — Да-да-да, крысёныш болтливый, удачи. Свой черёд на пропусти, рыжая су…       Дазаю бы хватило смелости выговорить несчастные две буквы, но наверняка Чуя его понял; рыжий без лишних раздумий пнул в зад наглеца, что тот, упав на сцене, смог выкрутиться: сделал вид, что это очередная задумка их дурацкого, но возбуждающего танца для пришедших женщин.       Фёдор хладнокровно относится к всеми обожаемому Осаму. Звучат присвистывания, громкие аплодисменты, и лишь Достоевский бездвижно сидит: не вызывает шатен своим видом симпатию.       Шрамы, которые на его теле, должны были поставить крест на популярности среди женского пола, а сам директор заведения — послать как можно дальше после первой расстёгнутой пуговицы. Ему явно не дано работать с шестом и при этом вызывать в чужих сердцах нереально бешеный ритм. Во время каждого выхода Дазая юноше бросается в глаза зажжённая искра неопределённого нрава вместе с нотой настойчивости.       — Он изумителен! — говорит первая.       — Неимоверно сексуален, — твердит вторая.       Фёдор описывает таких одним лишь словом — глупые. Эта танцующая вешалка погрязла с головой в собственном истязании и сейчас раскрыто демонстрирует худощавое тело с некрасивыми увечьями. Их действительно привлекает? Плевать. Дазай привлекает его абсолютно ничем.       В жалких попытках пытается прилипнуть своими идиотскими танцами возле столика к Фёдору, однако вновь данное задание получает статус «провалено», и шатен, хмыкая, идёт к дамам, у которых внизу Ниагарский водопад. Там ему и место.       — Не достоин ни гроша, — тихо выплёскивает Достоевский и плавится от долгих ожиданий прекрасного юноши, имя которого — Чуя.       Он наконец-то выходит, и Фёдор опирается руками в подлокотники, слабо подаваясь туловищем вперёд. Наконец-то. Наконец-то пред его взором тот самый мальчик, движения которого обжигают после одного лишь наблюдения и оставляют в сердце долго горящее и, кажется, неугомонное вовеки адское пламя. Достоевский неосознанно приоткрывает рот, но после, опомнившись, усмехается.       В голубых глазах интересно мерцают разноцветные огни светодиодных прожекторов. Хрупкое, но в то же время сильное тело плавно движется к шесту, и Фёдору это напоминает прекрасные, качественно отрепетированные элегантные движения балерины с немалым опытом. Костлявая рука тянется прямиком к Достоевскому, который не в силе оттолкнуть это к миражу.       От одной пошлой мысли пальцы впиваются в кожаные подлокотники и неторопливо царапают. Он определённо жаждет сорваться подобно дикому псу с цепи и, упаси Всевышний, знать подробности того, что он хотел бы вытворить с этим мальчишкой в приватной, скрытой ото всех комнате.       На Чуе строгая форма полицейского, и это сводит с ума. «Сорви же, сорви свой проклятый маскарад», — молчаливо скулит и кусает нижнюю губу в предвкушении. Накахара схож с сильным наркотиком, ведь скоро Фёдор окончательно свихнётся от одного малейшего движения.       Плавная музыка слабо отдаётся в ушах, и Чуя без торопливости приближается к столу частого посетителя. Ангельское божество пропитано похотью и кружит вокруг Достоевского, играет с самим дьяволом, у которого в голове лишь одно: как можно быстрее отравить чистую душу, кусать шею и оставлять на ней собственные метки, водить холодными пальцами по ключицам и утопать в небесных глазах, наполненных, наверное, самым ненастоящим весельем.       Они уединились в комнате с красными стенами, единственным зеркалом и багровым диваном.       Чуя расстёгивает нижние пуговицы накрахмаленной рубашки, скидывает тёмно-синий пиджак со знаком правоохранительных органов и достаёт из кобуры штанов пистолет. Дуло давит прямиком в область сердца Фёдора, и рыжий юноша роняет слова:       — У тебя донельзя испорченное поведение.       Накахара не мастер придумывать фразы для возбуждения, но Фёдору хватает слышать его виолончельный голос. К слову, виолончель он любил не меньше Чуи. Каждая композиция, созданная им, посвящена исключительно парню с рыжими волосами.       Он изгибается перед Достоевским, распинается, и хочется верить, что он, облачённый в дурную женскую одёжу, не подал знак мужских привычек и явственной несдержанности. Сам дьявол боится провала, расплаты за сделанную комедию, которая в любой момент могла резко превратиться в трагедию.       — Я никогда не видел твоих глаз, — говорит Накахара и садится на колени Фёдора; он отбросил пистолет, — но я уверен: ты — самое настоящее воплощение семи грехов; ты — демон, чьё имя выкрикивают перед кончиной; ты — тот, кто оставляет метку смерти на недоброжелателях.       Фёдор затаил дыхание. Настойчивый взгляд будто пробирается сквозь затемнённые стёкла дешёвых очков и читает открытую перед ним книгу. Чуя нежно накрывает чужие плечи ладонями и наклоняется к уху молодого человека, бархатно шепча:       — Довольно дурачиться, Фёдор, — усмехается он и снимает с парня очки. — Мы оба знаем, что ты не убьёшь меня.       Ранее выданное задание, тесно связанное с убийством Чуи, кажется отвратительным.       Накахара нежно целует Достоевского в губы, не стыдясь после сделанного предстоять перед ним с отпечатком помады на лице или покрасневшим лицом.       Они вместе живут этим моментом, вместе осознают глупость всей затеи и потраченное зря время. Искренне похуй на бывшие события, ведь пробил час скоротать утраченное.       Оба прекрасно осознают, что кто-то из них в состоянии перерезать глотку за долю секунды или уничтожить одним лишь прикосновением, что выброшенные слова — неоценённая шутка, которой не уделили должного внимания.       Но одно они осознавали одинаково: Достоевский бы никогда не осмелился лишить жизни молодого человека, способного одним плавным движением заставить сердце биться чаще, мысли — танцевать в бушующих догадках, а руку, способную уничтожить любого, — не дрогнуть.