Ностальгический отпуск

Бронзовые лучи заката нежно освещали веранду небольшого коттеджа, последнего на этой улице и самого ближнего к рощице у подножия горы. Родерих любил это место — новые мелодии приходили к нему на ум на лихтенштейнской земле. В Австрии его произведения были обращены к людям, общественности, здесь же — к умиротворенной природе и простому, земному счастью. — Господин Австрия, ваша мелодия мне что-то напоминает. Это уже существующее произведение или вы вдохновились народным творчеством?       Лихтенштейн, как обычно, находилась рядом с австрийцем, когда тот играет. Творческие люди всегда привлекали юную девушку — Эдельштейном же она восхищалась всем сердцем. — Эти нахлебники, прошу прощения, музыканты, готовы уже даже не сочинять, а играть уже существующие произведения целыми днями, лишь бы не заниматься чем-то полезным. Ничего удивительного, Ева. — съязвил Швейцария, пока Австрия, увлеченный музыкой, собирался с мыслями, чтобы ответить.       Баш представлял себе отпуск иначе. Раньше они с Австрией снимали этот коттедж без рояля. Ходили в горы вдвоём, приглашали Лихтенштейн и устраивали пикники, поздним вечером смотрели на звёзды… с виду о Баше не скажешь, что он любитель подобной романтики, он сам не ожидал от себя. Когда с подобными предложениями к нему приставал Бонфуа, Цвингли это откровенно раздражало, и он считал, что глупее времяпрепровождения не придумаешь.       Как сильно может изменить человека любовь. И даже страну. Однако осенью владельцу коттеджа подарили рояль его обеспеченные друзья. Не сумев расстаться со своим старым инструментом, чем он вызвал уважение со стороны Эдельштейна, владелец поместил драгоценный подарок на застеклённой части веранды и повысил стоимость апартаментов, вызвав уже недовольство со стороны Цвингли. Но повышение стоимости было ещё полбеды. Ещё в первый день их отпуска Родерих облюбовал этот рояль — и почувствовал необычайное вдохновение, которое не приходило к нему ни в Вене, ни где-либо за последние два века. Оторвать Австрию от инструмента было практически невозможно, и к Швейцарии уже закралась мысль, что рояль австрийцу дороже, чем Баш. — С каждым разом твои язвительные комментарии всё более безосновательны. Теряешь хватку, дорогой.       За четыре года пребывания в отношениях с Цвингли австриец раскусил практически все его слабые места. В отличие от наигранной невозмутимости Эдельштейна, искусно скрывающего свои истинные эмоции, у Баша же всё на лице написано. Вот и сейчас швейцарец скривился, услышав саркастическое «дорогой». Милые обращения к предмету своего воздыхания Цвингли не терпел ни в каком виде: ни в искреннем, ни в насмешливом. — Зато твои способности просиживать пятую точку за роялем стремительно растут: вчера сидел за ним с четырёх часов до сумерек, а сегодня уже с обеда. Прогресс прямо на глазах! — Лихтенштейн, милая, который час? — поинтересовался Родерих, вскользь игнорируя вспылившего швейцарца. — Без десяти минут восемь, господин Австрия. — Надо же, как быстро летит время. Не желаешь чаю? — умиротворённости австрийца можно было только позавидовать. — Очень любезно с вашей стороны, герр Эдельштейн! Я могу пойти вскипятить чайник, пока вы здесь. — Благодарю, мы вскоре обязательно придём.       Лихтенштейн обрадовалась предложению австрийца, иначе ей пришлось бы искать повод уйти с веранды самой. Девушка прекрасно знала, что Швейцария ни за что не помирится с Австрией, если кто-то будет присутствовать рядом. Показывать свою уязвимость брат не любил — пускай тогда её видит только кто-то один.       Но в глубине души Еве было досадно, что такая роль досталась Эдельштейну. Кто знает, что будет в будущем — будет ли Баш в безопасности, если Родерих знает его слабые места? — Я всё ещё не понимаю, в чём причина твоей озлобленности. — похоже, что взгляд Австрии наконец-то стал искренним, и в аметистовых глазах промелькнула обеспокоенность. — Я нисколько не удивлён: взаимодействия с людьми для тебя наверняка стали сложнее нот. — Пожалуйста, прекрати.       Последнее всегда действовало на Швейцарию безотказно. Словно отрезвляющее стоп-слово, эта фраза заставляла Цвингли остановить свои укоряющие колкости и говорить начистоту. — Скажи мне, в чём причина,— Эдельштейн встал со стула у рояля и подошёл поближе к Швейцарии. Тот уже давно стоял рядом с плетёной скамейкой, на которой только что сидела Лихтенштейн. — Неужели она не ясна по моим замечаниям? — Цвингли нахмурился, посчитав, что в его слова даже не вникали. — Ты знаешь, что я не люблю додумывать причину. Я хочу услышать от тебя, что не так, потому что ты мне небезразличен.       Баш вздохнул и выждал несколько секунд, чтобы собраться с мыслями. Не хотелось выразиться некорректно или сильно укорить австрийца. Было заметно, что он немного оттаял от искренних слов Родериха. — Австрия, что мы делали в прошлом отпуске? — Что, прости? — ожидавший услышать упрёк Эдельштейн немного растерялся от вопроса Швейцарии. — Чем мы занимались, когда приехали сюда в прошлом году? А в предыдущем? — настойчиво продолжал Цвингли. — Что за глупый вопрос? Проводили время вместе.       Этого краткого ответа уже было достаточно Швейцарии. — Не глупый, Родерих. Потому что в этом году ты проводишь время с роялем.       Австриец не выдержал и облегчённо рассмеялся. Так в этом причина? Швейцария ревнует его к роялю? Баш не перестаёт его удивлять, что так нравится Эдельштейну.       Цвингли не разделял его весёлого настроения. — Очень в твоём стиле, Австрия. — раздражённо отреагировал швейцарец и уже развернулся к ведущей в дом двери, когда Родерих потянул его обратно за руку и нежно обнял со спины. Баш не особо любил подобные выходки, но всегда не находил слов возмутиться — неожиданно для швейцарца они пропадали, словно их и не было. — Как думаешь, рояль не будет ревновать, если я тебя поцелую? — Эдельштейн постарался произнести эти слова как можно наивнее, наклонившись к правому уху Цвингли. Объятья австрийца ослабли, дав возможность Швейцарии повернуться к нему. Но Баша не смутишь насмешливой наивностью — спустя мгновение швейцарец сам поцеловал австрийца. Пылко коснувшись губ Эдельштейна, он углубил поцелуй, не предоставляя Австрии ни единого шанса отстраниться. Родерих и вовсе не нуждался в такой возможности — подхватив инициативу Швейцарии, он целовал любовника не менее пламенно, словно боясь, что Цвингли рано оборвёт поцелуй. — Я сражён, — с улыбкой произнёс Эдельштейн, когда Баш всё-таки отпустил его, переведя дыхание, — Прости, «Shimmel», моё сердце отдано этому молодому человеку — у нас с тобой ничего не выйдет, — обратился он к роялю, чем вызвал смех Швейцарии. — Пойдём, дай ему побыть одному, — подыграл Цвингли, увлекая за собой к двери, — Лихтенштейн, наверное, нас уже заждалась.       Они вместе зашли в дом, всё ещё тихо смеясь и держась за руки. Лихтенштейн, заслышав шаги и игривый шёпот, улыбнулась и встала, чтобы достать чашки и блюдца. Сделав вид, будто никакой ссоры ранее не слышала, она поставила белые керамические чашки на маленьких блюдцах перед Австрией и Швейцарией, не забыв про себя тоже. Разливая всем чай, девушка спросила Родериха: — Господин Австрия, я совсем забыла спросить: какое произведение вы играли, которое показалось мне таким знакомым?       Баш усмехнулся, заранее зная ответ, а Эдельштейн любезно ответил: — Швейцарский танец.