Если

Тсукишима просыпается, вздрагивая от вибрации телефонного звонка. Часы показывают половину третьего, а экран подсвечивает "Ямагучи", и, делая выбор между лишним часом сна и его отсутствием, она выбирает второе, отвечая хриплым, заспанным голосом: – Да? Тсукишима не особо любит решать чужие проблемы, и не то чтобы ей хотелось вообще с кем-то общаться в такое позднее время - через несколько часов вставать на подработку, - но это Ямагучи, а значит, она не против. – Тсукки… – начинает Тадаши после небольшой паузы, – как думаешь, мне пойдёт короткая стрижка? В гудящей после короткого сна голове проносится что-то среднее, неопределенное, что-то между "что?" и "что за фигня?!", и Тсукишима сразу же отметает первый вариант. – Ямагучи, если кто-то сказал, что тебе не идут длинные волосы – я его ударю, – зевает, – но если надо, то подберу тебе хорошую парикмахерскую? –А? Нет, конечно, я сама хочу, не бей никого. И… спасибо тебе огромное, – радуется на другом конце линии Тадаши. Не то чтобы Киёко любила помогать другим, не то чтобы ей это нравилось. Но это Ямагучи – исключение из правил, всегда была и будет. Тсукишима сползает с кровати, забывая о тапочках, и идет к подоконнику, прихватив телефон. Набирает короткий текст и, отправив, откладывает мобильный. Киёко любит сидеть на подоконниках, когда они широкие, когда высоко и смотришь на пылающий огнями ночной город, когда неоновый свет фар врезается в зрачки, она обожает смотреть на ночной город сверху и чувствовать себя чем-то кроме, отдельным существом и одновременно здесь, рядом. Она хочет однажды забраться с Ямагучи на крышу дома и показать ей всё то, от чего замирает сердце. Киёко не открытая, не любит показывать другим то, что внутри, но Тадаши сама её читает, не открывая и не пролистывая ни одной страницы, Тсукишима уже давно закончилась, но Ямагучи все равно её знает наизусть. Тсукки засыпает через пару минут, так и сидя на подоконнике. Утро встречает её больной спиной, прохладным августовским ветром в окно, сообщением от парикмахерской "Вас устроит сегодня на пять?" и набранным в ответ "да, подойдёт". Контрастный душ, завтрак, мысли о том, какую из чёрных рубашек надеть, закинутый на плечи рюкзак, небрежная коса, звонок Ямагучи уже в забитом людьми вагоне метро. И, сидя за прилавком книжного магазина, Тсукки отсчитывает удары своего сердца с тиканием секундной стрелки часов и клацаньем кнопок старого калькулятора. Она совсем не волнуется, по крайней мере, за Ямагучи – Тадаши умеет беспокоиться за двоих. Она всегда переживала больше, по поводу и без, – за высокую температуру, за плохую оценку Тсукки, за пропущенный нечаянно урок. И в какой-то момент Киёко просто привыкла, привыкла спокойно быть рядом, обнимать за плечи и гладить по спине, повторяя, что всё хорошо, глядя в заплаканные глаза Тадаши. Тсукки очень нежная и добрая, она любит быть рядом, быть с кем-то и искренне хочет помочь. Но такой её знает только Тадаши. И Тсукишима любит быть для нее такой. Но только для Ямагучи. Весёлой и неправильной, запутанной и шебутной, потерявшейся где-то среди общих шуток и воспоминаний, запечатленных улыбками на общих фото, сделанных на телефон, где в каждом щелчке вспышки прописано "люблю". В небольшой книжный на углу улицы мало кто заходит, и Тсукки без проблем читает здесь мангу и любовные романы, не скрывая под обложкой справочника по всеобщей истории, изредка выдавая чек и сдачу, добавляет приходите ещё. Но когда с перезвоном дверных колокольчиков и тихим " привет" появляется Ямагучи, Киёко прячет книжку под стол. – Подожди здесь, пока я не закончу работать, – Тсукишима невольно улыбается. – Хорошо, – отвечает Тадаши, плюхаясь на соседний стул, – мы же не опоздаем? – Разве что чуть-чуть, но это не страшно. – Правда? Тсукки кивает в ответ, глядя в зелёные глаза напротив, и надеется, что её взгляд не виден за стёклами очков. – Ты же не волнуешься по этому поводу? – уточняет она и лишь сводит брови на неуверенное: – Что ты, совсем нет, – и расслабляется, услышав, – ладно, ты меня раскусила Тсукки-чан. А что если мне не пойдёт, а если я зря это затеяла? А если… В воздухе висит слишком много "а если", совсем беспричинных, и явно со стрижкой не связанных. И Киёко не хочет это терпеть, и она протягивает руку вперёд, к Тадаши, гладит её по выглядывающей из-под юбки коленке. – Все в порядке, я уверена, что ты будешь такой же красавицей, – глаза в глаза, как будто и нет между ними стекол очков, – но если что, я могу позвонить, сказать, что передумала, и продолжить делать тебе прически по утрам. Ямагучи краснеет, но улыбается, не отводя взгляд: – Не-а, не передумала, не хочу с петухами ходить. – Да нормально я заплетаю, последний колосок даже ровный вышел… – И развалился через десять минут. Они начинают смеяться вместе, как будто кто в один момент нажал на особую кнопку или прочёл над головой заклинание, и улыбаясь, Тсукки думает, что любит, как мешается их смех, как правильно её хрипловатый и звонкий Тадаши звучат в унисон. Когда рука Ямагучи дрожит на дверной ручке входа в салон, Тсукишима накрывает её смуглую своей светлой и легко давит вниз, открывая, говоря совсем тихо, безмолвно "всё будет хорошо". И Тадаши ей, вроде бы, верит и делает вперёд шаг, но так и не вырывает ладонь – Тсукки сжимает чуть крепче. – Проходите, это же вы на пять записаны? – мужской голос со стороны звучит смутно знакомо, но как-то ненужно, нереально. И Тсукишима даже не успевает отреагировать, но Ямагучи вскидывает голову, тихо отвечая: – Да… – и добавляет почти сразу же, – Шимизу-семпай? Тот неловко кивает: – Тсукишима и Ямагучи? Давно не виделись, а я тут на подработку… Он говорит что-то дальше, рассказывает про учёбу, университет, бывших третьегодок, но Киёко не слушает, потому что Ямагучи отпускает руку. И заправляет прядь длинной чёлки за ухо, как всегда делает, когда волнуется. Шимизу Кей был популярен ещё в школе, и нет ничего странного в том, что Ямагучи тоже могла быть в него влюблена, как и половина волейбольного клуба. Тсукки старается отвлечься на что-то другое, пока идёт за ними в зал и садится на диван в углу. Но Ямагучи мило улыбается (не ей), смущённо опускает взгляд (не перед ней) и поправляет чёлку (не для неё). Когда пальцы Шимизу почти невесомо касаются распущенных волос Ямагучи, Тсукишима хочет исчезнуть и забыть, или, может быть, просто н е в и д е т ь. А потом Ямагучи подмигивает ей в зеркале (а ей ли?), кивает и закрывает глаза. Киёко хочет сделать то же самое. Но не может не смотреть. – Ты закрыла глаза? – уточняет Кей, проводя по густым прядям Тадаши расческой, перед этим побрызгав какой-то вкусно пахнущей штукой. – Хочу увидеть только конечный результат. – Здорово, – Кей улыбается и делает музыку чуть громче. Комната наполняется звуками какой-то популярной песни, вроде даже на корейском. Тсукишима глядит на то, как небольшие прядки падают на кафель, с каждой упавшей – новое воспоминание проносится перед глазами. Когда у Ямагучи порвалась резинка, и она впервые попросила Тсукки завязать ей хвостик. Тогда им было где-то девять. У Тсукишимы отличная память – она помнит всё. Всё, что связано с Ямагучи. То, как Тадаши пробует заплетать сама себе косички, пытается и Киёко научить. То, как они вместе бежали до школы, чтобы не опоздать. У обеих растрепались волосы – Тсукки спешно собрала им по одинаково высокому хвосту. Учитель оставил их отрабатывать пропущенные полчаса, полчаса, полные улыбок, робких взгляд и летающих между партами записок. Киёко допускает абсолютно все повороты событий, просчитывает наперед шансы и шаги - и только один из множества остается в её пальцах. Тадаши жмурится, когда Шимизу доходит до чёлки, немного поворачивая стул – по её лицу пробегает солнце. Ямагучи сама по себе солнце – решительное, но робкое, бегущее по воде бликами и аккуратным шёпотом спрашивающее разрешение: "Не помешаю?". Тадаши – это тёплые лучики, это яркий свет, который пробрался однажды к застывшей в арктических льдах Тсукишиме. И льды в ответ тают – вместе с Киёко – она не знает, как долго сможет продержаться на плаву, не обнажив самого тайного. Тсукки хочет встать, подойти ближе, коснуться вечно холодными тёплых пальцев Ямагучи. Контраст. Солнце и луна, тёмное и светлое, день и ночь, так по-разному и так правильно. Шимизу успевает рассказать, что он работает здесь ещё со второго года старшей школы, потому что хозяин – его дядя; Тсукишима – тихо рассмеяться с шутки Ямагучи. Тадаши спрашивает, когда можно смотреть. Последние штрихи. Фен. Расчёска. Готово. Тадаши наконец открывает глаза. Моргает долго, смотрит пристально. На полу – когда-то гладкие мягкие чёрные локоны – как лишние кусочки мозайки. – Ну, как? – на вопрос Шимизу Тадаши неуверенно улыбается, – я думаю, тебе так очень здорово, лицо открылось, стало ещё симпатичнее, да Тсукишима? Тсукки соглашается скорее на автомате, подходит к Ямагучи, по пути оплачивая стрижку, и тянет за руку на себя – у Тадаши в глазах растерянность, приправленная страхом и неуверенностью в себе. Её явно надо спасать. – Спасибо, мы пойдём, – Киёко запинается, потому что Ямагучи сжимает руку в ответ. И они бегут. Выбегают из парикмахерской – потом ещё пару кварталов, не останавливаясь, пока Тсукишима не тормозит рядом с красным сигналом светофора. И смеются – долго-долго. А потом Тсукки протягивает руку и касается едва достающих до плеч волос – непривычно – Ямагучи резко затихает, дергается – непривычно. Слишком. Не. Так. Тадаши вся новая, непривычная, но ужасно красивая, настолько, что смотреть хочется – дольше, говорить ей глупостей – больше, и – У тебя веснушки ярче видны, – вырывается, заставляя Ямагучи опустить взгляд, но не руку Тсукки. Они всё ещё держатся за руки. Уютно и нужно. Правильно. Всё, кроме тихого – Тсукки… – куда-то в асфальт, – а мне, и правда, идёт? Я не… странно выгляжу? Может не стоило? У Тсукишимы что-то внутри ёкает при этих словах. В каждом произнесенном - сомнения, въевшиеся в мысли, одно на двоих если и то, что будет после. Катастрофа. Киёко хватает ее за плечи, пристально смотрит заламинированным огнем глаз на Ямагучи. И разбивается - во взгляде напротив что-то напоминает свое собственное. Она отключается от мира вокруг, плевать, если сейчас на них смотрят, плевать, если смеются - она их не видит и не слышит. Никого, кроме Ямагучи. Тсукки смотрит пристально – глаза в глаза – говорит: – Ты самая лучшая. Говорит: – Ты всегда была катастрофой –самым прекрасным, что со мной случалось.  Говорит-говорит-говорит и не хочет –не может остановиться. В каждом слове – "моя",  в каждом слове – "люблю". В каждом –и для Ямагучи. Тадаши – в ответ, притягивая к себе, неразборчиво шепча что-то важное – всё понимает. Всегда всё понимает и тайком посмеивается с неуклюжести Тсукки, всегда поддерживает – встряской или разговором ночью, Тадаши – её близкое "не бойся" и "помоги" одновременно. В ушах Киёко гремит белый шум, тысяча и одна помеха, разные тональности и ни одного из если. Помехи в голове сходят с ума вместе с Тсукишимой, когда Ямагучи касается её губ своими, белый шум срывает голос в попытках докричаться, когда Киёко отвечает на лёгкий поцелуй. Они стоят среди толпы и люди проходят мимо, опуская взгляды или не обращая внимания – Ямагучи затмевает блеском их всех. Тсукишиме неважно, где они находятся, и нет ничего лучше. Ямагучи обнимает её, стискивает крепко, и Киёко чувствует, как волосы, ставшие непривычно лёгкими, шевелятся за спиной, и пытается оглянуться. – Погоди, я сейчас заплету тебе косичку и пойдём за кофе с зелёной фигней. – Мы только что друг другу признались, а ты решила меня заплести и пригласить пить зелёный кофе? – Именно так, – даже голос у Тадаши сейчас улыбается. – Лучшее, что со мной случалось, –Тсукишима прикрывает глаза и поднимает уголки губ. Она готова повторять это вечно. Вокруг них люди – слишком много для их префектуры – спешащие куда-то. Мимо них проносятся сотни жизней и бликов фар и светофоров, но им так волшебно и исключительно всё равно. Тсукишима – тишина, однажды потревоженная чьим-то шёпотом, Ямагучи – звук, единственное, чему рада Киёко. Вечер начинает опускаться на Мияги, поглащая свет вывесок и фонарей. Тсукишима – Ямагучи замечает, какая она бледная в тусклом освещении – берет её за руку и ведёт к кафе, оттуда они вываливаются смеющиеся, с стаканчиками кофе. И идут бродить по городу. За Тсукишиму будут волноваться, но она сейчас настолько не там, настолько вне серого и рутинного, что неважно. Ямагучи рассказывает смешные истории и Тсукки улыбается - открыто и счастливо – так уютно, боже, ну почему ты такая родная. Тсукки и сама не знает ответа – это просто Тадаши – так всегда было. В парке горят фонари, раскрашивают тёмные листья в яркий салатовый, переливаются блики на стеклах очков ультрафиолевыми полосами. Везде тишина, прерываемая хохотом и стуком неторопливых шагов. Если – пропало. И, кажется, навсегда.