Побег от себя

Всхлип короткий, звучит дважды, а потом снова тишина оглушающая. Кэсси несколько раз в трубку: — Мэдди, ты там? Кэсси снова и снова: — Связь плохая, я тебя не слышу. Мэдди выключает телефон, не отвечая. Пальцами на синяки давит, пальцами по собственной шее ведет, трет ее и трет. Никак остановиться не может. Ей так паршиво, что хочется сдохнуть. В ней так много успокоительных, что они кажутся витаминками или пустышками плацебо. У нее глаза зареванные, а Кэсси перезванивает. Она звонок сбрасывает и может только отправить короткое сообщение: «Я приду к тебе, шли нахер своего мудака». Своего бы послала, если бы могла. (Если бы хотя бы хотела послать.) Кэсси открывает дверь в тонком пеньюаре, а у Мэдди сил нет думать о том, из чего тот сделан, какой на ощупь и почему Говард не носит обычные пижамы. Она в ее объятья падает обессиленно, пару раз всхлипывает, но слез уже нет. Они так и стоят какое-то время на пороге, на улице прохладно — Кэсси так точно, наверное, — но Мэдди так все это ебала, что ей сдохнуть хочется, ее какой-то там ветер и низкие температуры ночью не волнуют. Кажется, Кэсси начинает отпускать «Молли», которую они обе приняли. Кажется, Кэсси смотрит на нее затуманенным взглядом. — Что случилось? — Заткнись, заткнись, заткнись… Мэдди повторяет это до тех пор, пока в горле не начинает сушить. Заткнисьзаткнисьзаткнисьзаткнись. Кэсси кажется наивной дурочкой, когда заводит ее к свой дом, когда закрывает за ней дверь. Кэсси всегда была такой простой и наивной, что Мэдди тошнит от собственного решения сюда приехать. — Господи, что это? — у Кэсси пальцы холодные, либо синяки горят до ужаса. Мэдди так резко закрывает шею, что сама себя по коже больно шлепает. — Не твое дело. Она вдруг злится. Она вдруг из состояния беспомощности выбираться начинает. Но все же идет за Кэсси на кухню, та включает лишь подсветку над разделочным столом и плитой, но свет бьет по глазам, Мэдди сильнее пальцами давит собственную шею (если большой палец перенести на другую сторону, то совсем как его хватка). Спрятать. Спрятать, спрятать, спрятать и не показывать. И еще спрятаться. На стул она падает. Бессилие накрывает так внезапно, что ей хочется растечься по этому стулу. Ей хочется срастись с этим стулом. Мэдди ежится, подтягивая колени к груди. Она жалкая, она никчемная, она потерянная и до ужаса напуганная. А еще злая на любого, кто станет задавать вопросы. На любого, кто посмеет провести параллели и обвинить Нейта. Это не он, он не знал, он не понял, он не почувствовал. Она тоже же не почувствовала сначала, насколько это больно. Она была под кайфом, она вообще плохо соображала. Она не отдаст им его на растерзание. Кэсси что-то ставит в микроволновку, та с такими отвратными звуками работает, что Мэдди лицо прячет в собственных коленях и вспоминает не замолкающий звук телевизора дома. Вспоминает своего отца; ее тошнит и дело вряд ли в «Молли». — Мама не всегда все допивает, — Кэсси ставит чашку (она красивая, она такая пиздец красивая, а Мэдди себя ощущает потасканной девочкой для битья). Садится рядом, голову на бок наклоняет до хруста, сама в руках сжимает такую же чашку. — Ненавижу, когда начинает отпускать. Иногда даже жалею, что принимала. За чашкой Мэдди тянется не сразу. Сначала тянет запах носом; горячее красное вино. Херовая пародия на глинтвейн, но Кэсси пьет, Кэсси ничего не говорит, только пьет и смотрит. Мэдди все никак не уберет руку от шеи. В итоге за чашкой тянется свободной рукой. Разогретое в микроволновке вино отдает странным привкусом. Разогретое в микроволновке вино после второй чашки все же заставляет убрать руку от шеи. Лекси давно спит, когда они поднимаются в комнату. Лекси давно спит, а Мэдди забирается в кровать Кэсси прямо в одежде, наплевав на правила приличия, удобства-неудобства и прочее. Кэсси обнимает ее крепко, но совсем не так, как Нейт. Не с силой, не с одержимым желанием обладать. Кэсси целует ее в щеку, в самую челюсть уже. И становится спокойно.