They thought so

Ви знал все свои ошибки наизусть, помнил каждую из них: от первой оплеухи брату до момента, когда посмотрел на Неро не так, как следовало бы. Не так, как должен был бы смотреть отец, пусть даже такой непутёвый как Ви. Кожа облетала с тела, растворялась в воздухе словно пепел, и Ви всем телом чувствовал, что ещё чуть-чуть, буквально одна тоненькая нить, состоящая из его собственных сил, и он растворится в пустоте, не оставив за собой больше ничего; так и не сказав и не сделав ничего, из того, что был обязан, но отчаянно не желал, и из того чего хотел бы больше всего, но из последних сил не позволял себе. Ещё один лоскут облетел и растворился в миллиметре от куртки Неро: Ви усмехнулся удивительной иронии — не смотря на его отчаянное желание, его разум, а вслед и его сила, ещё подчинялись ему, не позволяя того, чего он желал, однако страшился. До Уризена оставалось всего несколько метров, но Неро не опускал Ви: он наблюдал за Данте, совершенно не замечая веса тающего тела — Данте, казалось, должен был проиграть, отступить, погибнуть под очередным ударом брата, но младший сын Спарды всё жил и жил, тянул силы из чего-то неведомого Неро. Неро видел всё, но не спешил вмешиваться — тело в его руках казалось важнее противостояния демонов, рушащегося мира, Кириэ… Осколок мира-иллюзии рухнул перед Неро, и Ви выдохнул — Уризен упал без сил, лишившись брони, лишь сдерживающей его, и вместе с ней большей части силы. Если бы он только знал. Если бы он так отчаянно не желал того, что не было ему предназначено. Если бы он хоть раз действительно услышал отца. Если бы он видел жертву матери. Но он бежал, охваченный иллюзиями, мыслями, собственными демонами; он не хотел того, что уже было в его руках — не его сердце, однако, удивительно похожее на его собственное; он не слышал крика собственного сердца, не слышал слов отца — он шёл за тенями, что шептали ему о силе; он не видел, как желал спасти его брат мать — он смотрел в своё будущее и видел только лишь свободу от всего, что мешало ему двигаться к желаемому. Он не слышал самого себя, поглощённый демонами, которых не побороть мечём. И сейчас Вергилий лишь мог наблюдать как то, от чего он так отчаянно пытался избавиться, уничтожить, стереть из реальности — то, что он считал постыдной слабостью — из последних сил, таких ничтожных, по сравнению с тем, чем обладал Вергилий всего несколько мгновений назад, ползло по нему, цепляясь тающими пальцами и тростью с целью, которую демон был не в состоянии - пока - понять. Неро следил за тем, как тонкая, такая нежная кожа, так хорошо запоминающая прикосновения, облетала с тела и больше не растворялась в воздухе — соприкасаясь с бронёй распростёртого по земле демона, она вспыхивала звёздами, слепила — меняла тело демона. Ви не оглядывался — знал, что один лишь взгляд не позволит сделать того, о чём молила сама Земля — он боялся, отчаянно страшился того, что больше никогда… И отметал эту мысль, как самое страшное зло — помнил, пытался не забыть, чем является и на что не имеет никакого права. Занесённая над глазом рука дрожала, но не от слабости — сил хватило бы на самый необходимый всей человеческой сущности удар; и Ви позволил себе — себе ли — на миг — всего на один отчаянный миг, хрупкий и удивительно долгий — вспомнить — ни как дрожала рука, совсем недавно, когда он хотел разбудить — как дрожали ладони в секунде от касания к тому, на что — на кого — он не имел никакого права — как он пытался запретить себе, уже осознавая, что борется не с собой: с тем — с кем — он бороться не способен. Данте видел, как зависла трость над зияющей раной — зависла на краткий миг — и легко вошла туда, куда ему, охотнику, пришлось пробиваться: он видел, как дрогнули руки самой большой загадки последних пары месяцев — и видел, как всем телом рванулся Неро, но не позволил себе сдвинутся с места. Ви растаял в воздухе, как никогда не смогут исчезнуть воспоминания, и огромный столп света разрушил иллюзию. Несколько долгих секунд ничего не происходило, лишь падали осколки, не способные причинить никакого вреда — свет не угасал — таяло пространство, раскрывая отвратительные и прекрасные корни Клипот. На месте падения Уризена стоял Вёрджил — он крепко сжимал Ямато и не позволял себе обернуться: то, что он считал слабостью побеждало — уже победило — не только демона, оно гнуло саму сущность, то, что Вёрджил считал своей основой, сущностью. Он не слышал крика Данте — оттолкнул того ножнами. Он не видел, как рушится корень Клипот — он чувствовал, как падает он сам, побеждённый человеком, которого уже — никогда — не существовало. Его хватило только на то, чтобы уйти, уйти не оглядываясь, не хватаясь всем собой за того, кому… Был должен? Причинил столько боли, сколько испытал сам? Кого делал счастливым? На кого не имел никакого права? Он сам не мог ответить — и никто не мог ответить. Единственное, что он мог сделать — и сделал, ибо на что-то большее хоть и остались силы — не осталось желания — ждать. Чего — не ответило само бы мироздания, но прекрасно знало ответ самое отрицаемое. Данте не мог позволить — ни себе, ни мальчишке — племяннику, кто бы мог подумать — убить брата — отца. Демон ушёл, оттолкнув Неро — когда хотелось совсем другого — ушёл туда, где никогда не хотел бы быть и лишь куда мог сейчас стремиться. Данте убивал демонов, но чувствовал — видел — как древо пропускает его, как корни строят пути, которых раньше не было — ощущал, как падает всё ниже, но воспринимал лишь приближающиеся небеса. Клипот всё ещё подчинялось тому, кто думал, что был слаб — тому, кто всю жизнь ошибался, не только в помыслах, но и действиях. Данте говорил, но сам не мог вспомнить произнесённых только что слов — говорил и видел, как растворяется в воздухе трон — больше не гигантский, более подходящий его брату — видел, как Вёрджил рассеивает в воздухе силу Клипот — и единственное, что мог Данте — бить, пытаться ударить. Делать вид, что желает нанести хоть какой-нибудь вред. Потому что — кому он врал? — никому — он же не говорил никогда и никому об этом — сил его хватило бы чтобы причинить вред брату, сил физических и магических — и форма демона подтверждала это — однако не моральных — у него была мораль? — вот уж действительно удивительно. В грудь Вёрджила упёрлась ладонь — знакомо-незнакомая, никогда не существовавшая, однако остановившая демона — успокоившая его. Вёрджил поднял взгляд — мазнул глазами по рогам и длинной чёлке — и встретил взгляд Данте — знакомо-незнакомый, такой же и одновременно совершенно другой — и через миг ощутил спиной костяной корень Клипот — и теперь-то смог увидеть то, от чего может и хотел — не мог — отказаться — тело Неро — сына? — в демонической форме — прекрасное в своей мощи и совершенстве зрелище. Данте видел и невольно — вольно — повторял мысли брата. Потому что — что он мог? — он желал то, что видел больше, чем видел его брат, но на что имел прав куда как меньше — потому что, кто как не отец имеет прав на сын больше, чем всё мироздание вместе взятое? Неро желал — всей душой желал — остановить эту бессмысленную битву, но что он мог сделать, не зная истинных причин? Мучимый недостижимыми — он так думал — желаниями? Что он мог сделать — и делал — перенаправить разрушительную мощь на благо человечества — не то чтобы он действительно этого хотел — он думал, что это единственное, что ему осталось — знал бы он правду… Что мог сделать Данте — что он и сделал — видя, чувствуя, как недостижимое — он так думал — хрупкое единение тянет нити между Вёрджлом и Неро — так это уйти. И он ушёл — взмахнул крыльями — не то что бы ему это требовалось для полёта — чтобы обратить на себя внимание. Вёрджил проводил брата сознанием — но не взглядом — увидел, как Неро глазами — нет, всем телом — рванулся за братом и сделал то единственное, на что — он так думал — имел право — сказал: «Спасибо» — и оставил книгу — свои мысли, сосредоточение своей сути — в руках того, на кого — ему так казалось — не имел никакого права — и рванул вслед за братом. Данте ещё не знал, что ключ от врат мира работает теперь в обе стороны — что его и его брата вольно — невольное заточение в Аду не столь долгое, как ему хотелось бы — нет.